― Для меня это не игрушка, — возразил Чикайя. — Девять тысяч лет назад Сапата [43] была фронтиром. Можно ли было тогда назвать ее игрушкой?

― Фронтир, — сказала она, — начинался с Земли. Она снаряжала колонистов по их доброй воле. Она не сжигала в пепел каждого, кто осмелился остаться.

Она хмурилась все сильнее.

― Ну и что вы собираетесь там обнаружить? Дивное сияние трансцендентного?

― Вряд ли.

Трансцендентность

. Бессодержательное слово, унаследованное от религии. На некоторых умирающих планетах оно наполнялось новым смыслом. Им обозначали мифический процесс ментальной перестройки, позволявший обрести безграничную мощь интеллекта и доступ к рогу изобилия сверхвозможностей. Загвоздка была в деталях этого процесса, их следовало усовершенствовать. Безусловно, лучше, чтобы этим занимались другие. Привлекательная концепция, особенно для таких ленивых слушателей, что они за всю жизнь не сподобились толком разузнать, как устроена Вселенная вокруг, не нашли в себе к этому сил и потребностей. Они были уверены, что магическая метаморфоза так или иначе произойдет, а с нею отпадет и нужда прикладывать какие-то усилия.[44]

Чикайя сказал:

― У меня уже есть обобщенный интеллект, и другого мне не надо. Спасибо.

В теории информации этот результат был строго обоснован. Пока вы сохраняете способность к достаточно гибкому обучению (а человечество обзавелось ею как бы не в бронзовом веке), до тех пор и единственными пределами, сдерживающими ваше развитие, остаются скорость передачи и обработки информации да емкость накопителя. Структурные переходы — скорей дело вкуса и стиля.[45]

― Все, чего мне надо, — добавил он, — это как следует изучить его, вместо того чтобы принять как должное, что ради нашего удобства он должен быть уничтожен.

― 

Удобства?

— Лицо Зифет перекосилось от бешенства. — Ах ты высокомерный говнюк!

Чикайя устало ответил:

― Если ваша насущная задача — спасти от разрушения чьи-то дома, то на вашем пути будут препятствия и посерьезней меня. Ступай, успокой своего приятеля, поработай над моделью, уточни ее. А обмениваться с тобой колкостями я не собираюсь.

― А тебе не кажется, что завалиться сюда и возвестить о своем недвусмысленном намерении влезать в нашу работу — само по себе достаточное оскорбление? Это при том, что мы вообще никогда не были уверены в каком-то успехе или твердом достижении.

Он покачал головой.

― «Риндлер» строили совместно. Ни одна из сторон коалиции не вправе использовать его для иных целей, чем исследования нововакуума. У конкретных членов экипажа свои цели, однако отсюда вовсе не следует, что корабль можно применять как стартовую площадку для какого-то вмешательства. Единственное его предназначение — нейтральный наблюдательный пункт.

Они достигли аллейки. Чикайя шел, опустив глаза, хотя понимал, что выглядит пристыженным.

Зифет сказала:

― Бестелых я еще могу понять: ничто за пределами их кваспа не интересует их по-настоящему, пока есть субстрат, в котором могут тик-такать их драгоценные алгоритмы. Но ты ощущал кожей ветер, вдыхал аромат свежераскопанной почвы. Ты понимаешь, что мы рискуем потерять. Как ты можешь презирать и предавать то, что даровало тебе жизнь?

Чикайя не выдержал и обернулся, разъяренный ее издевками, но в последний миг решил оставаться в рамках приличий.

― 

Я

ничего не презираю и не предаю. Как я уже сказал, я намерен отстаивать те же ценности, что и вы, насколько это возможно. Но если все, на что мы способны в нашем драгоценном Воплощении, так это мертвой хваткой цепляться за парочку насиженных облюбованных местечек следующие десять миллиардов лет, значит, с тем же успехом мы могли бы запереться в этих прекрасных мирах и выбросить ключи к окружающей Вселенной.

Зифет холодно бросила:

― Ну а если тебе кажется, что брак устарел и стал излишне комфортабелен, то почему бы не сделать следующий логичный шаг и не вцепиться в одного-единственного партнера?

Чикайя остановился и поднял руку.

― 

Я

внимательно тебя выслушал. Твоя точка зрения мне ясна. Тебе не было бы слишком сложно оставить меня в покое?

Зифет молча стояла перед ним. Было похоже, что, выплеснув весь накопившийся яд, она и сама подумывала уйти еще прежде, чем он задал этот риторический вопрос. Помедлив достаточно, чтобы у него не осталось сомнений — а вдруг она решает, как выгодней поступить? — она развернулась и пошла по аллейке прочь. Чикайя не двигался с места и глядел ей вслед, пораженный тем, как глубоко задет. Он никогда не скрывал мнений по тем или иным вопросам от людей, в чьем обществе жил — не считая, конечно, случаев, когда совершенно необходимо было кого-то заткнуть, чтобы тот не растравлял чужую печаль. За много десятилетий кожа у него порядком истончилась. Но чем ближе он подбирался к источнику всех бедствий, тем тяжелее становилось уверить себя, что лицезреет он безусловную, абсолютную катастрофу, подобную наводнению или голоду древности. Даже на Пахнере, где печаль и смятение достигли предельной точки, он в основном чувствовал уверенность в себе, ибо под покровом тоски и страха то и дело проступало тщательно скрываемое восхищение происходящим!

И если нападки Зифет так его задели, то причина лежала прежде всего в той области, которой она не коснулась. Уже сам факт ее пребывания здесь означал, что она покинула родной дом, испытала смешанное чувство освобождения и утраты. Как и Чикайя, она уже уплатила свою цену, и никто не осмелился бы прилюдно сказать ей, будто цены этой оказалось недостаточно.

Чикайя принял душ, смыл вакуумный скафандр и лег на кровать Он слушал музыку и размышлял. Ему нисколько не хотелось занимать каждую свободную минуту на борту «Риндлера» сомнениями в правоте своей позиции, но и взращивать в себе невосприимчивость к

чужим

сомнениям — тоже. Он не желал упускать из виду малейшую вероятность того, что избранное им направление действий неверно.

Если Защитники добьются своего, возможности, предоставляемые нововакуумом, будут навсегда утрачены. Да, знания, полученные при разрушении нововакуума, откроют перспективу его воссоздания — в ином, легче доступном контролю виде. Пройдет несколько десятков тысяч лет, и новая Вселенная опять постучится к ним в двери, на сей раз никому не угрожая. Никто не обязан будет спасаться бегством. Никому не придется выбирать между изгнанием и приспособленчеством.

И насколько еще сожмется мертвящая спираль самовлюбленности за эти несколько десятков тысячелетий? Если сейчас девять тысяч лет истории Сапаты считаются слишком ценными, чтобы их потерять, то по прошествии девяноста тысяч лет не то что культурная традиция — каждая песчинка на каждой обитаемой планете обретет священный статус.

Впрочем, те, кого такое положение дел мучило, всегда мог

ли бежать. Так сбежал он с Тураева. Те, кому по душе бродить по вечности в лунатическом сне, остаются. Разве он вправе заострять этот выбор для всех?

Он не был в своем праве. Но и власти у него не было — да и не просто власти, но даже стремления к ней. Он явился сюда озвучить непопулярную точку зрения и посмотреть, поколеблет ли ее кто-нибудь. Коль скоро он истово верил, что нововакуум открывает перед метавидом богатство возможностей, невиданное с той самой поры, как человечество покинуло Землю… разве не станет актом предательства и трусости смолчать и не возразить тем, кто добивается его уничтожения?

Каюта начинала его стеснять. Он выбежал оттуда и направился в сад через весь корабль. На дорожках его по-прежнему мутило, но понемногу он учился сдерживать эти позывы.