Кто-то порывисто встал, и Софус жестом пригласил слушателя высказаться.

― Да, Тарек?

― Вы считаете, что наш вакуум стабилизируется чем-то вроде квантового эффекта Зенона?[68]

Чикайя вывернул шею, чтобы внимательнее разглядеть того, кто задал этот вопрос. Тарек был Защитником, пытался выгравировать на Барьере планковских червей, способных уничтожить нововакуум, и не желал дожидаться разрешения проблем его природы и содержимого. Впрочем, в его поведении не было ничего

от

фанатика. Он просто взял на себя функции глашатая нетерпимости, втихую разделяемой почти всеми.

― Как-то так, — согласился Софус. — Квантовый эффект Зенона стабилизирует системы, находящиеся под постоянным наблюдением. Я полагаю, что фрагмент Всеобщего Графа, куда погружены все объекты, «измеряет» наблюдаемый нами вакуум, чем и определяются законы динамики, управляющие материей и ее движением в этом вакууме. Сходным образом в пузырьковой камере пар конденсируется в капли, отмечающие путь заряженной частицы. Нам только кажется, что частица следует по четкой траектории, потому как каждая возможная траектория коррелирует с определенным рисунком капель — и у капель слишком много скрытых степеней свободы, чтобы они сами были подвержены квантовым эффектам. Но нам известно, что существуют ветви реальности, на которых частица проследовала по другим путям, в окружении других конденсировавшихся капель.

Тарек нахмурился.

― Так почему же мы не в состоянии распознать путь, набор правил, управляющий состоянием области за Барьером?

Софус ответил:

― Потому что это не другой вакуум или иной набор правил. Он не обладает классическими свойствами, которые мы могли бы обнаружить. Нет, он может быть расщеплен — в формальном, математическом смысле — на сумму компонентов, каждый из которых подчиняется отдельной совокупности правил, аналогичных правилам Сарумпета. Но мы не можем установить корреляцию с каждой компонентой по отдельности так же, как мы это делаем в своем собственном вакууме, а следовательно, не можем и надеяться, что нам станет доступна каждая из частных совокупностей его правил.

Чикайя испытал ощущение сродни похмелью. Было еще рано всерьез принимать идеи Софуса, но простота их оказалась для него неизъяснимо притягательна. За Барьером существует суперпозиция всех возможных законов динамики!

― И что, мы не можем измерить этих свойств? — спросил Тарек. — Не в состоянии их определить, не расщепляя себя самих на разные версии? Когда мы взаимодействуем с нововакуумом, или как бы там его ни называть, мы не можем не преобразовываться в суперпозицию наблюдателей, каждый из которых регистрирует тот или иной закон динамики?

Софус покачал головой.

― Чертя несколько зондографов планковского масштаба на поверхности системы шириной в шесть сотен световых лет, мы ничего не добьемся. Если за Барьером имеются некие пресуществующие законы, мы в принципе можем однажды их обнаружить этим способом, но всерьез рассматривать такую перспективу трудно. По нашу сторону Барьера существует четкая корреляция, стягивающая воедино ткань пространства-времени: динамика может отслеживаться в разное время в разных местах, и результаты будут обладать внутренней взаимосогласованностью. Для того, что находится за Барьером, не имеют смысла понятия пространственной или временной корреляции. Можно сказать, что наши зондографы на каждом уровне эксперимента щедро снабжают нас случайным шумом.

Расма, а сразу за нею и десяток слушателей, резко встали. Те, кто припозднился, вернулись на свои места, и Тарек, пускай и с видимой неохотой, последовал их примеру.

Она сказала:

― Это удивительная идея, Софус, но как вы намерены проверить ее на опыте? У вас есть какие-то надежные предсказания?

Софус показал на пустое место перед собой, и там появились

графы.

― Как видите, мне удалось рассчитать спектр излучения Барьера. Я не претендую на большее, но по крайней мере моя теория верно предсказывает скорость Барьера в половину световой. И я могу воспроизвести общий результат всех проведенных доселе экспериментов, а именно, их абсолютную неспособность выявить что-то хоть отдаленно напоминающее законы динамики. Для ретродикции [69] уже много. Я предсказываю, что, буде мы повторим старые эксперименты, перегравируем старые зондографы, а ход опытов отследим с помощью нашего нового спектрометра, мы обнаружим ровнехонько то же самое, что и в первый раз. А потом еще раз. Снова и снова. Никаких моделей, никаких симметрий, никаких инвариантов, никаких законов и правил. Мы только что открыли, что нам нечего открывать. И все, что я могу предсказать, таково: чем пристальнее мы будем вглядываться, тем четче проступит отсутствие предмета исследований.

8

Янн перекатился по кровати и, давясь смехом, свалился на пол.

Чикайя перегнулся через край своей постели.

― Эй, приятель, с тобой все в порядке?

Янн кивнул, зажав рот рукой и тем частично приглушив смех, но остановиться не смог.

Чикайя не знал, на самом ли деле тот раздражен или обеспокоен. Бестелые, занимая тела, зачастую размечали их необычным образом. Очевидно, смех показался Янну единственно адекватной психической реакцией на хамство, которое Чикайя, сам того не желая, себе позволил.

― Ты уверен, что я тебе не навредил?

Янн покачал головой, продолжая безостановочно смеяться.

Чикайя сел на кровати, свесив ноги, и попытался воззвать к своему собственному чувству юмора.

― Эту реакцию я не назвал бы привычной себе. Отвержение и веселье — одинаково приемлемы, но обычно они обнаруживаются гораздо раньше.

Янн сумел кое-как взять себя в руки.

― Извини. Я не хотел тебя оскорбить.

― Я так понял, что ты не заинтересован довести начатое до конца?

Янн скорчил гримасу.

― Я бы попытался, если для тебя это настолько важно. Но мне

очень

тяжело будет отнестись к этой задаче всерьез.

Чикайя закинул ногу ему на грудь.

― В следующий раз, когда захочешь испытать ощущения, аналогичные чувствам Воплощенных, просто… сымитируй их.

Он по-прежнему чувствовал какую-то тень похоти при соприкосновении своей кожи с кожей другого человека, но постепенно тяга эта сглаживалась и вскоре должна была уняться совсем.

Он соскользнул с кровати, присел на корточки и поцеловал

Янна

в губы, подумав, что это может его окончательно угомонить. Янн озадаченно улыбнулся.

― Прикольно.

― Забудь. Пустое.

Чикайя поднялся и начал собирать одежду.

Янн лежал на полу и смотрел на него.

― Я уж думал, что научился распознавать все телесные сигналы, — пробормотал он. — Но они так сыры, несовершенны, даже сейчас… А перед тем шло только одно сообщение, без конца… Будь счастлив, будь счастлив, будь счастлив! Ты думаешь, с этим телом что-то не так?

― Сомневаюсь, — сказал Чикайя и сел на пол, скрестив ноги. — Ты ожидал большего?

― Ну, я и так счастлив, поэтому большего мне и не надо.

― А насколько ты счастлив?

― Настолько, насколько вообще возможно… не имея на то особого повода.

― Понятия не имею, как интерпретировать твое заявление. Проясни критерии отбора особого повода.

Янн пожал плечами.

― Ну, нечто большее, чем просто услышать от моего тела: «Будь счастлив, будь счастлив, будь счастлив!» Но почему?

― Потому что ты близок с теми, кто тебе приятен, и тебе приятно доставлять им удовольствие.

― Но это в случае, если они пользуются тем же определением. Мы ходим по кругу.

Чикайя застонал.

― А теперь ты лукавишь. Это традиция, унаследованная от биологии, что зиждилась на половом воспроизводстве. Ты пойми, все традиции произвольны, но это не значит, что за ними ничего не стоит.

― Да я знаю. Но я ожидал чего-то… более тонкого.