― Э, на это уйдет немало времени.

― Сколько? Часы?

― Века.

Янн подозрительно прищурился.

Чикайя рассмеялся, но тут же заставил лицо посерьезнеть.

― На Тураеве, — объяснил он, — увлечение должно продлиться не менее шести месяцев, прежде чем станут возможны серьезные физические отношения.

Как и все общедоступные модели, тела «Риндлера» допускали промискуитет: любая пара тел могла развить совместимые половые органы, в большей или меньшей степени по доброй воле. Можно было наделить их любыми встроенными ограничениями по своему выбору, и они остались бы действительны, пока ты занимаешь тело. Однако с тех самых пор, как Чикайя покинул свой дом, он не чувствовал потребности препоручать эту задачу кому-то еще.

― Ожидание по-своему притягательно, — пояснил он. — Ты можешь решить, что оно чревато жутким разочарованием, но я полагаю, что генитальная настройка усовершенствовала секс

почти так, как изначально и мечталось. Действуя по велению сиюминутной прихоти, остаться в дураках рискуешь куда сильнее.

Янн запротестовал:

― Да чтоб ты знал, я к этому уже месяцев шесть готовился.

― С момента моего прибытия? Я покорен! Но что с того? Ну кого бы еще ты рискнул попросить об этой услуге?

Янн смущенно усмехнулся.

― А как я мог не заинтересоваться такой возможностью? Этим плоть и славна, каким бы нежелательным ни почитали сие качество.

Он внимательно оглядел Чикайю, на миг посерьезнев.

― Я причинил тебе боль?

Чикайя покачал головой.

― Для этого тоже нужно больше времени.

Он помедлил.

― А как это делается у бестелых? Ребенком я часто воображал, что будет, если все вокруг получат симулированные тела. Мне представлялось, что секс останется таким же, как и во плоти, только с цветными вспышками, космическими лучами и все такое прочее.

Янн расхохотался.

― Может, двадцать тысяч лет назад и жили люди, склонные мыслить его таким примитивным, но все они обратились в тепловой шум задолго до моего рождения.

Подумав, он быстро добавил:

― Я не хочу укорять тебя за следование этой традиции… Твой мозг прошит в соответствии с нейробиологией млекопитающих, и в исходной своей форме такое поведение не является патологическим. Я могу предположить, что оно и поныне исполняет некоторые полезные общественные функции, служит эдаким экзистенциальным плацебо. Но если ты способен перековать свою ментальную структуру, удовлетворение собственных прихотей при интенсификации наслаждения быстро заводит тебя в безынтересную cul-de-sac. Мы изжили это много эпох назад.

― Уже неплохо. Но какими заменителями вы пользуетесь?

Янн сел и прислонился к постели.

― Всеми иными занятиями Воплощенных. Мы обмениваемся дарами. Стараемся вызвать восхищение и притяжение у других. Показаться им привлекательными. Иногда растим детей вместе.

― И даже так? А какими подарками вы можете обменяться?

― О, произведениями искусства. Музыкой, например. Или теоремами.

― Оригинальными?

― А то!

Чикайю это впечатлило. В математике оставалось еще предостаточно неизведанных территорий, куда более сложных и захватывающих, чем физическое пространство. Но обнаружить никем ранее не доказанную теорему — свершение отнюдь не рядовое.

― Это, пожалуй… рыцарственно, — заметил он. — Рыцарь мог бы промчаться на верном коне до края света и принести даме яйцо дракона. А ты сам делал нечто подобное?

― Да.

― Как часто?

― Девять раз.

Увидев, как Чикайя восхищен, Янн рассмеялся и пояснил:

― Это не всегда так судьбоносно. Будь оно так, поступок этот вполне отвечал бы по сложности обретению средневекового дворянского титула, и никто бы не заморачивался им.

― Итак, ты начал с чего-то полегче?

Янн кивнул.

― Когда мне было десять, я не нашел ничего лучшего, чем преподнести моей даме сердца пару отображений, преобразовывавших группу вращений в четырех измерениях в основное расслоение[70] над трехмерной сферой.[71] Древние придумки, но я их для себя переоткрыл.

А как они были приняты?

― О, они ей очень понравились. Она обобщила их на более обширные пространства и отдарила мне результат.

― Ты не мог бы мне продемонстрировать?

Янн начертил диаграммы и уравнения небрежными жестами рук, а Посредники показали их парящими в воздухе. Чтобы придать смысл группе четырехмерных вращений, требуется отобразить их на трехмерную сферу направлений в четырех измерениях, сопоставив каждое вращение с направлением, в котором оно затрагивает ось абсцисс. Отметив все повороты, для которых роль оси абсцисс оставалась одинаковой, можно затем дополнительно отсортировать их путем вращения в остальных трех направлениях. Таким образом исходная группа расслаивалась в набор копий

трехмерных

вращений, то есть обычную плотную сферу, на границе которой противолежащие точки склеиваются, поскольку любая пара вращений вокруг противоположных осей совмещается друг с другом при повороте на сто восемьдесят градусов. Подобно искусной отрисовке перспективы на двумерной картине, эти расслоения значительно упрощали понимание топологии более обширной группы.

― Другое отображение сперва инвертирует все вращения, так что вся конструкция выворачивается наизнанку, — показал Янн с ностальгической улыбкой. — Я понимаю, как это сентиментально, но первая попытка остается с тобой навсегда.

― О, да.

Математически здесь не было ничего сложного, но Чикайе картинка запала в душу, как первая торжественно подаренная самоделка Воплощенного ребенка.

― А как это было с тобой?

― Обычно больший успех сопутствовал мне с цветами.

Глаза Янна округлились.

― Да нет. Твоя первая любовь. Как это было?

Чикайя подумал, не солгать ли, но это у него всегда плохо получалось. Но что ответить? Он не хотел придумывать кого-то еще, вымарывая Мариаму из своей жизни.

― Я не могу тебе объяснить, — сказал он.

― Но почему?

Теперь Янн выспрашивал подробности с удвоенным рвением.

― Ты переживал бы из-за нее сейчас, четыре тысячи лет спустя?

― Ты был бы удивлен моей реакцией. — Чикайя тянул время, лихорадочно соображая, как отразить натиск собеседника, не заинтриговав Янна еще сильнее. — У меня есть история получше, и ее я тебе могу поведать, — нашелся он наконец. — О первой любви моего отца. Согласен на такую замену?

Янн неохотно согласился.

― Когда моему отцу было четырнадцать, — начал Чикайя, — они с Лайош[72] полюбили друг друга. Началось все зимой, когда они взяли привычку забираться друг к другу в дома ночью и спать вместе.

Янн поинтересовался:

― А почему им приходилось тайно залезать туда? Они опасались, что родители их остановят?

Чикайя на миг потерял дар речи. Этого ему еще никогда и никому не приходилось объяснять.

Нет. Родителям все было известно. Но прикольнее делать вид, что это секрет.

Янна,

казалось, чуть озадачила его реплика, но он готов был

принять

слова Чикай и на веру.

― Продолжай.

― К лету они совсем извелись. Они могли только ласкать и целовать друг друга, ничего больше, знали, что эта неопределенность продлится еще сколько-то. Но не понимали, сколько. Они плавали вместе, гуляли и ждали, когда же

это

случится. Длили эту замечательную болезненную тоску.

Чикайя улыбнулся, скрывая усмешкой внезапно нахлынувшую печаль. Он сомневался, что когда-либо вернется на Тураев поговорить с незнакомым отцом.

― В разгар лета они гуляли на окраине. И там мой отец стал свидетелем самого странного и ужасного события, какое только случалось на Тураеве за тысячу лет. Он увидел, как приземляется космический корабль. Древний, как мир, с примитивным двигателем, он опускался на языках пламени, испепеляя растения и переплавляя скалы.