Лейтенант Ласага говорит:

— Вы отсылаете Маноло в Уманес, а противник собирает кулак возле Навалькарнеро.

— Разумеется.

Ласага недоуменно смотрит на полковника; тот медленно закуривает черную едкую сигару.

— Зачем говорить о военных операциях? Вы сами видите, это не армия, это чернь. Они только и могут, что удирать.

Он закашлялся от дыма.

— Я знал вашего покойного отца. Мы вместе служили в полку Сан-Фернандо. У нас должны быть свои понятия о чести…

Ласага наконец-то понял. Он взволнованно шагает по комнате. Пламя свечи бьется.

Входит Маноло:

— Артиллерию даете?

— Конечно. Противник должен ударить на Уманес. Левый фланг мы можем спокойно оголить…

Маноло жмет руку полковника:

— Ну, спасибо.

Он ушел. Отвернувшись, Ласага бормочет:

— Лучше пусть сразу убьют… Противно!

В Мадриде весело и шумно. По Алкале, как всегда, прогуливаются фаты. Полны кафе. Газеты, много газет.

— Взять Сарагоссу, а потом на Бургос…

— Нет, основной удар по Кордове…

Актеры спорят о репертуаре нового народного театра. В особняке беглого маркиза поэты устраивают образцовую читальню: надо поставить сосуды с водой, чтобы не портились книги. На улицах плакаты: «Не дарите вашим детям оловянных солдатиков — они пробуждают любовь к милитаризму!», «Жить, будучи больным, все равно что не жить — украшайте дома отдыха!» Музееведы осторожно сдувают пыль с картин XVII века, найденных на чердаке богатого мукомола. Эсперантисты созывают «Первый всеиберийский конгресс ревнителей универсального языка». В тенистых парках, радуясь свободе, целуются влюбленные.

Барский дом, платаны, бассейны, беседки. Среди мраморных Цирцей и Селен бегают золотушные дети в синих передниках. Красивая женщина с ласковыми глазами говорит:

— Вот тот — сын фашиста, а Бланкита — дочка нашего товарища, погибшего на фронте. Мы хотим воспитать всех вместе, создать новых, свободных людей.

В министерстве — бархат, бронза, пыль. Усталый человек повторяет:

— Нас поддержат все демократии мира. Мы уничтожим…

Журналисты пьют кофе с молоком и передают друг другу последнюю сенсацию:

— Английская эскадра завтра об’явит блокаду Кадиса…

Штаб. У телефона дряхлый генерал. Он задыхается от астмы и страха:

— Да… Да… Подкрепления будут посланы. Не теперь, через неделю…

На улицах продают флаги, шапчонки дружинников, чехлы для револьверов, брошки с серпом и молотом, бумажники с инициалами анархической федерации, зажигалки в виде танков, портреты Маркса и Бакунина, трактаты о свободной любви.

Газеты пишут: «Мы разбили противника на эстремадурском фронте», и победоносно ревут громкоговорители: «Разбили! Разбили!»

Заслышав топот марокканской конницы, деревни снимаются с места. Они несутся к столице. Беженцы спят на пустырях. Они принесли с собой тряпье, вшей, тоску разгрома.

Генерал диктует очередную сводку: «На эстремадурском фронте»… Вдруг он останавливается и шепчет секретарю:

— Они под Мадридом.

Вражеские самолеты кружат над площадями, над базарами, над скверами. На экране джентльмен целовал блондинку. До утра из кино вытаскивали куски туловищ. Другая бомба разорвалась возле молочной: женщины с кувшинами ждали молока для детей. Третья попала в детский дом. В мертвецкой трупы лежат по росту: этому десять лет, рядом поменьше, еще меньше.

Город ослеп; ни одного огня. Надрываясь, кричат сирены. Красивая женщина с ласковыми глазами тащит детей в погреб. Холодно; пищат крысы.

Бернара послали к Маркесу. Он лежит у пулемета; на лбу крупные капли.

— Обошли!

Маркес говорит:

— Ничего. Маноло поспеет…

Он знал, что на Маноло трудно положиться, но он хочет приободрить Бернара!

— Снова лезут!

Бернар приговаривает:

— Коровы! Ах, коровы!

Марокканцы бегут, падают.

Десять минут передышки. Бернар схватился за фляжку:

— Ни капли! Ах, коровы!

Маркес вдруг говорит:

— Видишь тот дом? Он без крыши куда красивей…

Снаряд.

— Это сто пятьдесят пять. Коровы!

Их осталось человек сто. Батальон марокканцев карабкался на холм. Справа — легионеры; они открыли пулеметный огонь.

— Живей, Бернар!

Та-та-та! Та-та-та!

Вдруг Бернар запнулся:

— Коровы! Коро…

Не работает пулемет.

— Я тебе говорил, что…

Но Маркес уже кричит:

— Гранатами!

Серый дым над оливами. Крики. И вдруг крики слабеют. Еще раз отбили.

— Коровы! Они, наверное, думают, что здесь полк.

— Погоди! Теперь оттуда… Гранатами!

Маркес бежит вперед; вслед за ним бойцы.

— Стой!

Маноло схватил офицера за рукав.

— Ты должен пример подавать, а ты, трус, бежишь?

— Ты кто, чтобы командовать?

— Я?

Маноло выхватил револьвер. Офицер вскрикнул и упал.

— Ух, предатель!

Бегут. Нет, всех не перебить!

— Стой! Стой!

В его голосе такое отчаянье, что люди на минуту останавливаются. Маноло бежит вперед.

— Там наши танки!

Танков нет, но бойцы бегут вслед за Маноло. Речка. Через речку. Вот и они!

Фашисты, не ожидавшие удара, поворачивают назад.

— Огонь!

Гремят орудья. Загорелся сосновый лесок. Жара, дым. Шесть километров пробежали без передышки. Матео что-то спрашивает, но Маноло не может ответить; он шевелит губами и вдруг, после стольких недель тоски, весело смеется.

— Наши!

Бернар схватил чью-то фляжку и пьет, не отрываясь.

— Понимаешь, пулемет подвел. Ах, коровы!..

Перевязывают раненых.

— Подлецы, Вальяда убили!

Маркес обнимает Маноло:

— Я говорил, что ты поспеешь…

Маркес пришел с женой. Бернар его ждал в столовой. Прежде здесь помещался дорогой ресторан. Стены расписаны: море, горы, пальмы. Чучело рыси. Пустые бутылки от французских ликеров. Барабан джаза, рядом винтовки.

— На первое — горох, на второе — горох, и в виду нашего высокого положения в республиканской армии, на третье — тоже горох.

Они смеются, не умолкая. Нет, на одну минуту они замолкли. Это когда Бернар сказал:

— Тогда Вальяда был с нами…

О Вальяде нельзя говорить: он был любимцем отряда. Он играл на дудке; он всем рассказывал про какую-то девчонку из Сантандера; у него были большие розовые уши и глаза мечтателя.

Но вот они снова смеются:

— А ведь, кажется, удержим!..

— Глупая история! Подумать, что все это могло быть не под Мадридом, а где-нибудь под Талаверой. Ну, разве не смешно?

Они не только повторяют «смешно», они и вправду смеются. Бернар смотрит на стену: замок, скала, ручеек.

— Кажется, маэстро любуется живописью?

— Я думаю, на той горке не вредно бы поставить пулемет…

Смешно! Как будто они и не жили раньше, как будто вот это — жизнь: пулемет, поспеет Маноло или не поспеет, треск гранат, труп Вальяды, а потом миска с горохом.

Жена Маркеса сидит молча. Она смотрит то на мужа, то на Бернара: она хочет понять. Наконец, она спрашивает:

— Но что здесь, веселого?

Они озадаченно оглядывают друг друга — действительно, что здесь веселого? А минуту спустя смеются.

К Маноло привели дезертиров.

— Мы по своей воле записались. А теперь хватит — хотим домой.

Маноло смотрит на них в упор:

— Давай винтовки! Билеты давай! Я в газете имена напечатаю, пусть все знают, какая вы сволочь.

Они отдали и винтовки, и билеты: они готовы все отдать, лишь бы спасти жизнь.

— Портки снимай! Не ваши — народные.

Они остались в белье.

— Товарищ Маноло, теперь можно итти?

— Врешь! Матео, вези их в Мадрид. Без штанов, чтобы все видели…

Две крестьянки остановились испуганные. Матео об’ясняет:

— Это которые фашисты — с фронта удирают.

Женщины хохочут:

— Бесстыдники!

Маноло зовет «Кропоткина»: