4

Капитан Табберт вошел в палатку генерал-квартирмейстера шведской армии Гилленкрока, устало отрапортовал:

— Исполнено, господин барон. Внесен последний штрих!

Аксель Гилленкрок, сухонький, седой, подтянутый, прервал беседу с гостем, генерал-губернатором Риги Левенгауптом, поднялся.

— Извините, граф, я ненадолго отлучусь.

— Ради бога, дружище. Кстати, не найдется ли у вас, чем промочить горло?

Хозяин подал знак слуге, и перед гостем очутилась высокая пивная кружка, увенчанная шапкой пены.

— О-о, ледяное, — удовлетворенно сказал гость. — Вы хорошо устроились, Аксель.

— Вам ли, граф, сетовать на судьбу?

— Да, но вот уже неделя, как я пробавляюсь ключевой водой, которую его величество предпочитает всем другим напиткам!

Выйдя наружу, Гилленкрок огляделся. День стоял ясный; ослепительно белые облака тихо скользили по краю неба, поодаль, облитые золотом лучей, высились кудрявые сосны, совсем такие же, как в родной Скандинавии… Лишь одно портило картину, — дым, проклятый дым, неизменный спутник армии и в срединной Польше, у Калиша, откуда летом прошлого, семьсот седьмого года начали сбой отход русские, и теперь здесь, в Приднепровье. Дотлевал начисто выжженный Головчин, городок на могилевской дороге, едкой гарью чадили окрестные панские усадьбы, вернее то, что сохранилось от них, а вдалеке, за болотами, прорезанными тонкой гатью, выплетался хвост нового пожара.

«Что это? Налет кавалерийской партии, посланный новоиспеченным князем Сашкой, или стихийный набег туземцев? — подумалось Гилленкроку. — Впрочем, не все ли равно… Разницы никакой!»

Он торопливо прошел в соседнюю палатку, где капитан Табберт с полудюжиной картографов несколько ночей подряд колдовали над планами северных русских городов. Теперь молодые офицеры толпились у чертежных досок и, словно бы утратив интерес к сделанному, говорили о посторонних предметах.

Весьма сдержанно, по крайней мере внешне, был встречен и приход генерал-квартирмейстера. Каждый знал, как трудно, почти невозможно услышать похвалу из его уст. Но тем более странной показалась улыбка, вдруг осветившая испитое, в резких тенях, лицо.

— Хорошо, капитан. Держите кроки наготове, о них в любую минуту может спросить государь.

Усилившаяся мощь северных крепостей, обновленных царем, продолжала волновать Гилленкрока и потом, когда он вернулся к гостю.

— Итак, едете?

— Пора, дружище. Получено известие о движении неприятельской конницы к Пскову. Боюсь, как бы прохвост Боур не пощипал мои обозы, это может отсрочить соединение с главной армией на неопределенное время.

— Упаси бог, Адам, упаси бог! — встрепенулся генерал-квартирмейстер. — Буду откровенен: судьба кампании, если не войны в целом, зависит от вас!

Крупный, краснолицый Левенгаупт, восседавший на походном стуле, вынул изо рта трубку, начиненную крепчайшим кнастером, гулко захохотал.

— Клянусь обкуренной дедовской пиипой, вы преувеличиваете!

— Я нисколько не преувеличиваю, граф. Известно ли вам, что солдаты восьмую неделю получают горсть муки в день?

— Не так уж мало, если нет ничего лучшего. Но вас что-то гнетет, милый барон. Объяснитесь.

Гилленкрок растроганно покивал. Да, старый друг был единственным человеком, перед которым сама собой раскрывалась душа.

— Беспокоит многое, Адам. Когда выступит прибалтийский корпус? Каков будет ордер-марш? Наконец, где назначена встреча? Во Пскове, в Новгороде, или…

Левенгаупт захохотал еще оглушительнее.

— Ха-ха-ха! И об этом спрашиваете вы, генерал-квартирмейстер и главный картограф? Бесподобно… — Заметив, как помрачнел хозяин, Левенгаупт оборвал смех. — Простите, Аксель. Вероятно, сказывается мой пятилетний постой в Лифляндии, справедливо именуемый свинским краем… — Он помолчал, смакуя пиво. — Думаю, с севером придется подождать. Все зависит от того, в каком направлении побегут варвары. Я же готов маршировать куда угодно, хоть в Сибирь, если будет на то воля его величества, короля шведов, готов и вандалов![9]

— К сожалению, капкан, приготовленный русским на Березине, не сработал. Теперь они ускользнули снова, прикрывшись рекой Бабич… — Гилленкрок потянул в себя дымный воздух, слегка поморщился. — Мне кажется, у них есть какой-то дьявольский план, принятый заранее и выполняемый неукоснительно, из месяца в месяц. Было ли местечко или хутор, где бы мы не испытывали затруднений с фуражировкой? Пепел, один пепел…

— Обычный варварский прием, старина! Посудите сами, кто командует ими? Дряхлые сатрапы Шереметев и Репнин, дважды битые мною, пьяница Рен, тупица Алларт, изменник Боур, произведенный в генералы чуть ли не из солдат… Кто еще?

— Вы забыли о Меншикове, граф.

— А-а, тот самый, что доставил нам некоторые неприятности в Польше? Лихач, рубака, но не более того… Не унывайте, все идет как надо!

Гилленкрок потупился, чтобы скрыть замешательство.

— В Саксонии, перед новым походом, речь определенно шла о броске на Псков, о возврате Нарвы и Дерпта, с последующим вытеснением русских из Ингерманландии. Форсирование Волги в ее верховьях предполагалось не раньше, чем над северо-востоком снова взовьется королевский флаг… И вдруг странный, совершенно непонятный оборот. Карелию слабыми силами подпирает Любекер, Лифляндия и Эстляндия под ударом казацких и татарских скопищ, мы очертя голову идем на восток. Что происходит, бог мой?

Левенгаупт недоуменно развел руками.

— Где, в каких заоблачных высях вы летаете, дружище? С языка господ свиты не сходит слово «Москва», король подолгу беседует с Мюленфельсом, а вы, правая рука главнокомандующего… нет, не понимаю!

— Мюленфельс? Этот… русский перебежчик? По-моему, авантюрист чистой воды! — пренебрежительно заметил Гилленкрок.

— Он такой же русский, как я лопарь, — усмехнулся Левенгаупт. — Но ближе к делу. Вырисовывается весьма интересная картина. Россию раздирают внутренние смуты: поднимается боярство, униженное царем, весь казацкий юго-восток взялся за мушкеты и будет рад новому Александру, который покончит с кровавой тиранией Дария. Как же, на ваш взгляд, поступить королю? Что вы присоветуете? Отвоевывать север, штурмовать редкие крепости, оставляя русских безнаказанными? Или двигаться прямо, уложить противника громовым ударом, поразить его в самое сердце? Вспомните датскую, первую прибалтийскую, затем польскую кампании, вспомните позор короля Августа, панический трепет Вены, а ведь кое-кто сомневался и тогда… Нет, успех неминуем, черт побери, успех скорый, полный. Бог с нами и за нас!

Гилленкрок сидел с обескураженным видом.

— Но… следует ли забывать об осторожности, граф? — пробормотал он. — Вот и Пипер, воспитатель его величества, первый министр Швеции…

— Пи-и-и-и-и-ипер? Вы еще скажете — Гермелин! Этих господ занимает одно — куски жирного невского пирога, в свое время отхваченные их дедами, сподвижниками славного Делагарди. На стратегию им наплевать!

Левенгаупт выпрямился во весь громадный рост, оправил шпагу.

— Ну, Аксель, до скорой встречи под стенами Кремля. О провианте не беспокойтесь. В Лифляндии и Эстляндии зреет великолепный урожай. Собрать, ссыпать его в фуры — только и дел, барон. Только и дел.

— Как нам, ветеранам, недостает вас, граф! — вырвалось у Гилленкрока.

— Зато с вами — главнокомандующий, Карл Густав Реншильд. Обилие собственных мыслей, вероятно, самое ценное из его качеств! — Левенгаупт зло рассмеялся.

Первые генералы армии по-прежнему не терпели друг друга, — это было известно всем и каждому.