Я, нижеподписавшийся, Аросев, получил от тов. Беленького 24 января в 18 часов 25 минут вечера для Института В. И. Ленина стеклянную банку, содержащую мозг, сердце Ильича, и пулю, извлеченную из ЕГО тела.
Обязуюсь хранить полученное в Институте В. И. Ленина и лично отвечать за его полную сохранность и целостность.
Подпись: (Аросев).
Дзержинский хорошо обдумал похоронный обряд вождя. Он был исполнен в духе средневековой Польши и включал в себя целый ряд запрограммированных действий, складывавшихся в единое целое. Похороны Ленина живо напоминают о сильной власти средневековья над душой их организатора — Дзержинского.
Большевики на словах отвергали традиции, но традиции властвовали и над душами большевиков, проникали в подсознание, которое имеется даже у самых «железных».
Средневековый польский обряд похорон назывался «pompa funebris».
В траурной церемонии должны были участвовать близкие и далекие родственники покойного, друзья, должностные лица, десятки, а то и сотни представителей духовенства. Чтобы такая масса народа могла собраться, а хозяева дома могли бы заранее подготовиться к приему, требовалось время, в течение которого надо было произвести работы в костеле, построить катафалк и пр.
Иногда давались специальные распоряжения относительно захоронения сердца — его предпочитали помещать в каком-либо костеле, любимом при жизни.
К месту последнего успокоения покойного провожали отряды солдат и ксендзов, по пути следования в придорожных костелах служили мессы. Летом переходы происходили ночью. «Кондукт» (так называлась погребальная процессия) тянулся медленно через обширные пространства. Палатки, которые разбивали на стоянках, участие солдат уподобляли эту процессию военным переходам. От всего этого веяло слиянием религиозного и военного духа. В костеле при отпевании всех брало светское начало: до нас дошло много церковных сочинений, авторы которых резко выступают против потоков панегирического красноречия и излишней роскоши на похоронах.
Похороны заканчивались пиршеством с театральными выступлениями, богослужения перемежались охотами и приемами.
«Pompa funebris» включает в себя несколько обязательных элементов. Костел, где происходило отпевание, должен был быть украшен согласно определенной программе, источником каковой часто был, как указывают специалисты, трактат К. Менестрие, изд. в 1683 г. в Париже. Избиралась ведущая тема «кончетт», которая должна была быть воплощена в различных видах искусства, характеризуя личность умершего, его происхождение, деяния. Для этого применялись… статуи, персонифицирующие добродетели покойного, картины, девизы, эмблемы, изображения героических деяний, отдельные стихотворные инскрипции и т. п. Во всех этих программах велика была роль литературы — обильные цитаты из античных авторов перемежались с творениями местных панегиристов и строками священного писания.
По представленной программе делалось все убранство костела, фасада, алтаря, стен. В результате, появлялась своего рода кулисная декорация… Особую роль играл катафалк. Он мог быть различных типов: излюбленным был катафалк с балдахином, центрическое здание, обелиск, пирамида.
Декор собора делался по рисункам и проектам придворных магнатских художников руками местных мастеров. В него входило много скульптур: аллегорические фигуры, резьба прикладного характера (как фигурные подставки под гроб, которые делали то в виде львиных лап, то в форме птиц или геральдических животных).
Отряды ксендзов Дзержинский заменил на отряды чекистов, костел на колонный зал Дома Союзов, и т. д.
Посмертную маску вождя доверили изготовить скульптору Сергею Меркурову, который в свое время учился в Академии художеств в Мюнхене, работал в Париже. Скульптор оставил воспоминания.
«Ночь с 21.1 на 22.1.1924 года.
Мороз. Пурга. Лес. Измайлово.
Вечер.
Работаю в полушубке. Холодно. В большое окно студии стучит ветер. Слышно, как кругом в лесу кряхтят и стучат старые сосны.
Задребезжал телефон.
— Что ты делаешь?
— Работаю.
— Что так поздно?
— Какое «поздно», ведь только 8 часов.
— А ты будешь все время в мастерской?
— Что, прикажешь в такой мороз и пургу в лес идти?
— Ну, прости! Работай.
Через пять часов опять звонок.
— Что, ты работаешь?
— Да!
— Прости, мы здесь в Совете поспорили, хотим проверить: скажи пожалуйста, что нужно, чтобы снять чью-нибудь маску?
— Четыре кило гипса, немного стеариновой мази, метр суровых ниток и руки хорошего мастера.
— Все?
— Все!
— Спасибо. Прости за беспокойство. Ты все будешь работать и никуда не уйдешь?
— Нет, не уйду.
Пурга в лесу. Собака жмется в печи.
Снова дребезжит телефон.
— Сейчас за тобой будет автомобиль. Приезжай в Совет, ты нужен.
Через час стук в двери. Автомобиль у опушки леса. Не добрались.
— Одевайся. Едем. Ты нужен по делу. Узнаешь в Совете.
Как был в полушубке, вышли. Дошли до автомобиля. Приехали в Московский Совет.
Мертвые комнаты. Неестественная тишина. Огни потушены. Темно. Кое-где горят дежурные лампочки. В одном углу большой комнаты два товарища во всем кожаном. За поясом оружие. Ждут меня.
— Вот ты поедешь с ними.
— Куда?
— А туда, куда надо. Приедешь и узнаешь!
Автомобиль подан. Я прощаюсь.
— Итак, до завтра.
В автомобиле. По бокам два товарища в кожаном. Мой полушубок мало спасает меня от холода. Автомобиль идет по Замоскворечью. Мы у Павелецкого вокзала. Нас встречает человек десять — в штатском пальто. Под пальто замечаю военную форму. Мелькает мысль: если вопрос касается меня, то десять человек для меня слишком много, могли обойтись двумя-тремя. Значит, я отпадаю. Мысли совершенно отказываются работать.
Ко мне подходят.
— Вам придется довольно долго ехать в автодрезине. Будет холодно. Наденьте еще вот эту шинель.
Я в автодрезине. С двух сторон два товарища в кожаном. Последние распоряжения.
Все закрывается кругом. Замахали сигнальными огнями, засвистело, загудело, и мы понеслись в ночную мглу. Только на станциях и полустанках нас встречали огнями, и мы неслись дальше. Наконец, красный огонь. Мы останавливаемся. Предлагают выходить.
Платформа. Ночь. Мороз. Трудно дышать. Мгла.
— Товарищи, а что теперь?
— Нам приказано доставить нас на эту платформу и ждать дальнейших распоряжений. Больше мы ничего не знаем.
Хожу по платформе. Мгла. Через четверть часа около платформы вырисовываются силуэты саней. Предлагают сесть в сани. Едем дальше. Освещенные ворота. Часовой в тулупе пропускает нас. Шагаю через двор - не узнаю двора. Я уже в помещении. Кто-то в форме ГПУ докладывает по телефону:
— Приехал Меркуров.
Меня вводят в полутемную комнату и предлагают сесть. Сажусь в угол, в глубокое кресло. В это время открывается дверь: в просвете два женских силуэта — направляются к другим дверям. Открывают двери в большую комнату; там много света, и, к моему ужасу, я вижу лежащего на столе Владимира Ильича… Меня кто-то зовет.
Все так неожиданно — так много потрясений, что я как во сне.
У изголовья Владимира Ильича стоит Надежда Константиновна. Она крепится. Но безмерное горе задавило ее.
В противоположной стене полуоткрыты двери в темную комнату. В дверях застывшая в горе Мария Ильинична.
Слышу тихий голос Надежды Константиновны: «Да, вы собрались лепить бюст Владимира Ильича, ему все было некогда позировать и вот теперь… маску…»
В комнате я нахожу все, что мне нужно для снятия маски.
Подхожу к Владимиру Ильичу, хочу поправить голову — склонить немного набок. Беру ее осторожно с двух сторон: пальцы просовываю за уши, к затылку, чтобы удобнее взять за шею. Шея и затылок еще теплые. Ильич лежит на тюфяке и подушке. Но что же это такое?! Пульсируют сонные артерии! Не может быть! Артерии пульсируют! У меня страшное сердцебиение. Отнимаю руки. Прошу увести Надежду Константиновну.
Спрашиваю у присутствующего товарища, кто констатировал смерть.
— Врачи.
— А сейчас есть кто-нибудь из них?
— А что случилось?
— Позовите мне кого-нибудь.
Приходит.
— Товарищ, у Владимира Ильича пульсирует сонная артерия вот здесь, ниже уха.
Товарищ нащупывает. Потом берет мою руку, откидывает край тюфяка от стола и кладет мои пальцы на холодный стол. Сильно пульсируют мои пальцы.
— Товарищ, нельзя так волноваться — пульсирует не сонная артерия, а ваши пальцы. Будьте спокойны.
Сейчас вы делаете очень ответственную работу.
Слова возвращают меня к реальности.
Маска — исторический документ чрезвычайной важности. Я должен сохранить и передать векам черты Ильича на смертном одре. Я стараюсь захватить в форму всю голову, что мне почти удается. Остается незаснятым только кусок затылка, прилегающий к подушке.
В темных дверях неподвижно стоит Мария Ильинична.
За время работы она не вздрогнула.
Я чувствую ее застывший взгляд.
В голове у меня мелькает художник Каррьер с его полотнами в полутенях — в полумраке.
Наконец к четырем часам утра работа готова. Меня торопят. Приехали профессора для вскрытия. Последний прощальный взгляд.
Заявление
По поручению Л. Б. Каменева мной была снята гипсовая маска В. И. Ленина в Горках в день смерти в 4 часа утра. Тогда же я снял слепки кистей рук, правой и левой. Правая кисть была сведена, поэтому я принужден был снять ее в сжатом виде. После осмотра этих работ Л. В. Каменев поручил мне отлить и отпанировать слепки для следующих товарищей: 1. Н. К. Крупской, 2. М. И. Ульяновой, 3. А. И. Елизаровой-Ульяновой, 4. Г. М. Кржижановскому, 5. Л. Б. Красину, 6. Ф. Э. Дзержинскому, 7. В. В. Куйбышеву, 8. А. Д. Цурюпе, 9. ЦК РКП, 10. И. В. Сталину, 11. М. П. Томскому, 12. Л. Д. Троцкому, 13. Г. Е. Зиновьеву, 14. Л. Б. Каменеву, 15. А. И. Рыкову, 16. Я. Э. Рудзутаку, 17. В. М. Молотову, 18. М. И. Калинину, 19. Н. И. Бухарину, 20. МК РКП. Теперь мной выполняется эта работа, и по мере исполнения маски доставляются вышеуказанным товарищам. Оригинал задерживался мной, так как мне необходимо было делать с него клеевую форму для отливки.