А сейчас благодаря распространенному им слуху весь город верил, что она беременна — беременна от него! Это было бы смешно не только потому, что она, скорее всего, оставалась единственной двадцативосьмилетней девственницей во всем Западном полушарии, но и потому, что она не стала бы спать с отцовским помощником, как бы молод и красив он ни был. Даже если бы он был единственным мужчиной на свете.

Было бы смешно… если бы слова Трента не повторяли с таким удовольствием и не верили в них, как в Святое Писание. Если бы на нее не указывали пальцем и не ждали первых признаков беременности, которые подтвердили бы правдивость сплетни.

Она искренне не понимала, в чем секрет притягательности Трента. Люди любили его, особенно женщины. Должно быть, за элегантную внешность, но Хоуп видела в нем только одно — опасность. Блокуэлл по-настоящему пугал ее. Она не сомневалась, что у него есть какие-то тайные намерения. Знать бы только, какие…

В ее клинике еще никогда не было столько народу. Конечно, она жила в медвежьем углу, где была единственным доктором, да еще единственным доктором-женщиной, на всю округу. Но дело заключалось не в этом. И даже не в том, что она получила диплом за восемь лет вместо двенадцати, закончив школу в пятнадцать. Тем более не в ее высоком коэффициенте умственного развития. К этому в Грин Каунти давно привыкли. Хоуп хотелось бы думать, что секрет успеха заключается в ее врачебном таланте, но она не обольщалась на этот счет. Особенно теперь, когда знала правду. Люди стекались со всей окрути, жалуясь на всякие пустяки, лишь бы посмотреть на нее и проверить, правдивы ли слухи о ее беременности.

Она бы с величайшим удовольствием опровергла сплетню, но это бы сильно огорчило отца. Если бы он хотел этого чуточку меньше… Если бы в их последнюю встречу он не показался ей таким старым и беспомощным… И если бы он любовно, но строго не пригрозил отобрать у нее дом, буде она не возьмется за дело всерьез и не родит ему внуков.

Хоуп знала, что это сказано не для красного словца. Он искренне верил, что дочь обкрадывает себя, и думал, что может силой заставить ее изменить образ жизни. Думал, что она позволит кому-то командовать собой.

Слух, распущенный Трентом, был отвратителен, но он позволял ей выиграть немного времени. Времени, которое требовалось, чтобы собрать нужную сумму и выкупить дом у отца. Она не могла лишиться его. Этот столетний без малого дом обладал собственной личностью и собственным характером. Он был огромен, хаотичен и напоминал старинную крестьянскую избу. Кажется, его выбрала мать, но Хоуп плохо помнила те годы. Мать умерла, когда Хоуп было пять лет.

Но ей не хотелось уезжать не только из-за боязни затосковать по дому. Весь округ останется без медицинского обслуживания. Дети, старики… им всем придется тратить несколько часов на дорогу в Сиэтл. Немногие решатся на это, даже если смогут себе позволить такие траты. Эта мысль убивала ее.

Она хотела остаться. Работа была ее жизнью, ее надеждой и радостью. Здесь она была счастлива, ощущала себя нужной.

Трент ради собственных целей поставил ее привычный образ жизни под угрозу, и это выводило Хоуп из себя. Кем надо быть, чтобы пойти на такое? Очень плохим человеком, решила она. Пусть никто другой этого не видел, но Хоуп не доверяла ему с самого начала. А теперь, когда все кругом поверили, что она спала с ним, и подавно.

Беременна. От Трента. Брр! Эта мысль заставила Хоуп вспомнить о мужчине в соседней комнате и о том, что она сделала. Какое счастье, что она нашла его бумажник. Хотя бумажник был подозрительно пуст, на нем красовались сплетенные в виде вензеля его имя и фамилия. И на том спасибо.

О господи, что на нее нашло? Человек серьезно пострадал, а она солгала ему прямо в глаза. Хуже того, намеренно одурачила собственного пациента, отчаянно нуждавшегося в ее помощи.

Это было нехорошо. Мало того — незаконно. Тем более что он просил ее не звонить в полицию, и Хоуп рисковала врачебной лицензией. А если Клей хотя бы отчасти такой сложный и упрямый человек, как ей кажется, можно представить себе, как он разозлится, когда узнает истину. И будет совершенно прав.

Она солгала. В живом воображении Хоуп мелькнула мысль, что мать перевернулась в гробу. Когда-то очень давно она взяла с девочки обещание говорить только правду. А дочь об этом забыла.

Хотя не было еще и шести утра, Хоуп рискнула позвонить старому приятелю, владевшему частным сыскным агентством в Сиэтле. Крепко сжав трубку, она выслушала обычные шутки о том, что выбрала не самое удачное время для просьбы о дружеской услуге. Приятель был старый, испытанный и в конце концов согласился проверить Клея по своему компьютеру.

У Хоуп был специальный телефон для глухих, с усилителем звука; тем не менее она внимательно вслушивалась в каждое слово, ждала, затаив дыхание, и наконец облегченно вздохнула.

”Клейтон Слейтер. Не женат. Работает сам на себя. Снимает в Сиэтле квартиру. Родители живут во Флориде, в настоящий момент уехали в двухмесячное путешествие. В списках разыскиваемых полицией не значится”.

Хоуп повесила трубку, откинулась на спинку качалки и уставилась в никуда. О более подходящем человеке и мечтать не приходилось.

Пора прекратить эту дурацкую игру. Ей нужен не муж, а предлог. Надо будет сказать Клею правду, как только он очнется. И она сделает это.

Собрав волю в кулак, Хоуп поднялась и устало вздохнула. Когда из-за горизонта показалось солнце, она вымыла руки и собралась осмотреть своего пациента.

Молли ткнулась носом в ее бок. Хоуп не слышала, как она скулила. На морде собаки были написаны надежда и ожидание.

— Детка, на этот раз мне все равно, кто там снаружи, — засмеялась Хоуп. — Я и так сбилась с ног. Больше никаких бродяг!

Она открыла заднюю дверь, выпустила собаку и пошла по коридору в комнату, где спал Клей. Хоуп уложила его не в помещении клиники, а в пустующей спальне напротив кухни. Так было удобнее. Все под рукой, и в то же время никто не увидит.

Клей лежал тихо, в той же позе, в которой она его оставила. Очертания его тела так красноречиво говорили о боли, что Хоуп вздохнула. Он и без того изранен, а она хочет нанести ему новую рану. Интересно, что она ему скажет?

”Простите, но вы застали меня врасплох, в самый разгар душевной бури. Мой отец из лучших побуждений готов выбить у меня почву из-под ног, если я не рожу ребенка. Его близкий друг и лучший сотрудник хочет сделать мне этого ребенка, но при одной мысли об этом у меня бегут по спине мурашки, и я не знаю, как мне быть”.

Сейчас, при свете дня, это звучало смешно.

Клей лежал совершенно неподвижно. Это было страшно. Кто же так зверски избил его? Просто чудо, что Слейтер не упал с обрыва и не утонул в ручье до того, как они с Молли нашли его.

Немедленно, подумала она, немедленно скажу ему правду.

Но ее пациент крепко спал. Его не разбудило даже прикосновение специального стетоскопа, с помощью которого Хоуп стала проверять состояние внутренних органов Клея. Наконечник, вставлявшийся в совершенно глухое ухо, конечно, был бесполезен, но зато на другом имелся слуховой аппарат. Ее клиника была оснащена множеством хитрых приборов, позволявших почти глухой женщине лечить людей. Мысль об этом каждый раз приводила ее в радостный трепет.

Состояние больного было удовлетворительным, но он по-прежнему крепко спал. Хоуп осторожно попробовала разбудить его, однако, Клей не проснулся.

Не проснулся он и на следующий день. Все это время она продолжала наблюдать за ним — просто для очистки совести. То, что он лежал не в палате, затрудняло работу, но Хоуп не жалела о своем решении.

Она не хотела, чтобы Клей лежал в клинике. Не хотела объяснять его присутствие медсестре и не в меру любопытным больным. Сначала она скажет Слейтеру правду, а потом подумает, как выпутаться из неразберихи, в которую превратилась ее жизнь.