От мира лилового, чермного

В глазах-слепота и резь.

Приоткрываясь минутами

Сквозь узкую щель сознанья,

Воспоминания смутные

Скользят из своей тюрьмы...

Те страны, моря и камни те,

Что знал я в древних скитаньях –

Вот тайны глубинной памяти!

Вот золото в толщах тьмы!

1931

IV

Я умирал травой и птицей,

В степи, в лесу –

В великом прахе раствориться,

Лицом в росу.

И человеком – скиф, маори,

Дравид и галл,

В Гондване, Яве, Траванкоре

Я умирал.

Мне было душно, смертно, больно,

Но в вышине

Блистал он в радугах Ирольна,

Склонясь ко мне.

И с каждой смертью, встречей каждой

С его лучом,

Я слышал вновь: – Твори и страждай!

Тоскуй!.. – О чем,

О ком сумел бы тосковать я,

Как о тебе, –

Слиянье, тождестве, объятье

В одной судьбе?

Твори меня! Учи, не медли,

Рвать помоги

Узлы грехов, деяний петли,

Ночей круги.

Тебе сойти мной было надо

Вниз, в прах, на дно.

А кто ты – Атман, дух, монада –

Не все ль равно?

1931-1955

V. ДАЙМОНЫ

О, у Тебя в блаженном мире мало ли

Гонцов – сюда,

Готовых вниз, уступами и скалами

Огня и льда?

В их неземном, крылатом человечестве

Уже давно

На вопрошанья наши – все ответчество

Заключено.

Они свершили подвиг высветления

Быстрее нас,

Когда вот здесь – лишь крепли поколения

Начальных рас.

Из них любой всегда внимает голосу

Христовых сил;

Из них никто сошедшего к ним Логоса

Не умертвил.

Из тысяч искр метаэфирной пазори

Приняв одну,

Гонец несет ее, как чашу – Лазарю,

Сюда, ко дну.

И мир за миром, круча недр за кручею,

За слоем слой

Поочередно вмешивают в луч ее

Блик только свой.

И, нисходя, гонцы встают над разумом,

Над всей душой,

И передать свой дар стремится сразу нам

Любой, – меньшой.

Сквозь каплю-искру брызнет луч владычества

В замолкший ум –

Слоев верховных знанье и наитчество.

Как смерч, самум.

Нет среди нас героя или гения,

Чье существо

Не принимало свыше откровения

Гонца того.

Чтоб совладать с их именами тайными

Язык наш нем,

И лишь Сократ

смел дать прозванье –

~даймоны~

Посланцам тем.

1955-1955

VI. ОЛИРНА

Когда закончишь ты вот этот крошечный

Отрезок вьющейся в мирах дороги,

Не жди кромешной тьмы заокошечной:

Миры – бесчисленны

и тропы многи.

Одни – замедливают в благополучинах,

А те – затериваются в круговерти;

Лишь одного бы ты на всех излучинах

Искал напрасно:

последней смерти.

В старинных сказках о бесах, ангелах

Есть нестареющие зерна истин,

И постепенно, при новых факелах,

Мы и просеем их

и очистим.

Ах, поскорей бы наука медленная

Доволочилась до этой правды!..

...Сначала ляжет страна приветливая,

Тебя приемлющая,

если прав ты.

Она похожа на даль знакомую,

Ярко-зеленую и золотую,

Чтоб ты почувствовал: – Боже! дома я! –

И не пожаловался бы:

– Тоскую... –

Там встречи с близкими, беседы дивные,

Не омраченные житейской мглою;

Там, под созвездиями переливными,

Ты подготовишься

к иному слою.

Неумирающее эфиро-тело

Там совершенствуется работой мирной,

И ту начальнейшую пристань белую,

Злато-зеленую,

зовут

Олирной.

1955

VII. ФАЙР

Кончились круги косного плена,

Следуй отныне

вольной тропой:

Да, еще будет возможна измена,

Но невозможен

срыв

слепой.

Если ты выберешь скорбные спуски,

Высшее Я

твой путь осенит

В помощь России –

если ты русский,

Франции – если ты с Францией слит.

Ныне ж приблизься

к праздничным странам,

К звучной реке параллельных времен:

Плотью ты овладел, как органом,

Ты просветлен,

крылат,

спасен.

Солнц многоцветных царская нега

Ринет лучи, коронуя, к челу;

С иллюминацией схожее небо

Радостным громом

грянет

хвалу.

– Слава достигшему Файра!.. – Любая

Миропомазана будет душа

Царским елеем Первого Рая,

Пурпуром

из золотого ковша.

Тысячью троп брамфатуру земную

Души проходят вдоль тысячи рек,

Этого ж слоя никто не минует:

Ангел ли,

даймон ли,

человек.

1955

VIII. НЭРТИС

Не может явленным

Быть в этом мире,

Но лишь представленным

Все шире, шире,

Желанно-чаемым

Тепло такое

В неомрачаемом

Ничем покое.

От века мучая,

Язвя, пылая,

Угасла жгучая

Тоска былая:

Овеян воздухом

Другого слоя,

Окрепнешь отдыхом,

Забудешь злое.

Как белоснежные

Покровы к ране,

Заботы нежные

Взошедших ране

И совершенствование

Длящих ныне

В мирах, где Женственность

Поет о Сыне.

Блаженно-лунное,

Безгрешней снега,

Бдит белорунное

Благое небо.

Ты – в зыбке радужной,

В ней – мягче пуха:

Младенец радостный

Вселенной Духа.

Не омрачаясь

И не скудея,

Льет безначальная

Богоидея

В тебя Свой замысел,

Праобраз горний,

Как свет на завязи,

На цвет и корни.

И голос женственный,

До края полный

Любовью жертвенной,

Звенит как волны, –

То – колыбельное

Над сердцем пенье,

То – запредельное

Духорожденье.

1955

IX. ГОТИМНА

Садом Судеб Высоких значится

Этот слой

в словаре миров,

И, о нем помышляя, плачутся

От бессилья

созвучья строф.

Даймон милый! Ведь нет сравнения,

Нету символов,

ритма нет –

Из обителей Просветления,

Отражающих звук и свет.

Но не брошу я

провозвестия,

Миф молчаньем не заглушу:

Семя истины

в мир,

как есть оно –

В полуобразах –

проношу.

Вот – Готимна благоухающая,

Не Земля

и не Небеса.

Исполинских цветов вздыхающих

Наклоняющиеся

леса;

Речью сладостной,

чуть щебечущей;

Каждый – братом нам стать готов,

А меж ними

зияет блещущая

Даль сквозь даль –

девяти цветов:

Не семи –

девяти ликующих,

Из которых мы знаем семь,

Семь прекрасных,

едва проструивающихся

В нашу плотную, злую темь.

Садом Судеб Высоких кличется

Слой Готимны,

взойдя куда,

Больше дух наш не обезличится

Маловерием

Никогда.

Здесь раздваивается восхождение:

Тропка,

узенькая как шнур,

Кажет праведнику

или гению

Путь к вершинам

метакультур.

Спуск обратно, на землю дольнюю,

Может даться

другой душе,

Ноша подвига добровольного

В стольном граде

иль в шалаше.

И пройдет он –

псалмами, рухами

Или гимном святой борьбы,

К нам, помазан в Готимне духами,

Вольный пленник

своей судьбы.

1955

X. МЕТАКУЛЬТУРЫ

От школьных лет мы помнить можем,

Как возносил свой конус хмурый

Над гордым, грузным Вавилоном

Семиуступный зиккурат.

Но царство было только ложем,

Обличьем тягостным культуры, –