Успокоиться я смог только ближе к ночи, спустя несколько кругов по стадиону и пару разодранных в клочья подушек. Но, честно, мне действительно стало легче. Не знаю, была ли это просто усталость или злость действительно ушла, но мысли об Андрее больше не вызывали желания кого-нибудь убить. И я для себя решил, что завтра, если Андрей снова даст о себе знать, я выслушаю его.

      Но на следующий день на работе меня снова ждал неожиданный сюрприз, я, честно, сначала думал, что по ошибке зашел не в свой кабинет, когда увидел на столе огромную корзину с розами. Но никакой ошибки не было. Я с минуту простоял в ступоре, просто не зная, как относиться к такому подарку. Ведь с одной стороны это действительно очень красивый букет…, но с другой, это похоже на издевательство, будто Андрей подарком для девочек пытался напомнить мне, что еще девчачьего у него ассоциируется со мной.

      Я вбежал в его кабинет, готовый рвать и метать, но Андрей спокойно объяснил мне, что никакого подтекста в этом подарке не было. И я, наверное, дурак…, но я поверил ему. Когда он говорил слова извинений, у него был такой искренний, полный сожаления взгляд, что я просто не смог не поверить… Остаток рабочего дня я то и дело ловил себя на мысли, что слишком часто я по несколько минут с улыбкой смотрю на этот букет. Что ж, видимо, я все-таки принял твои извинения, Андрей. Признаться, у меня из рук вон плохо получалось строить из себя кого-то, кем я не являюсь, и я даже рад, что больше не нужно будет притворяться. Вечером, пока я пытался дотащить эту корзину до дома, до которого, к слову, нужно идти почти полчаса, я впервые за все время пожалел о своей привычке всегда ходить пешком. Но почему-то оставлять цветы сиротливо увядать в кабинете у меня и мысли не было.

      Я думал, что на этом Андрей закончит свои попытки извиниться, но каково же было мое удивление, когда в пятницу на своем рабочем столе я обнаружил еще дымящийся горшочек, из которого на весь мой кабинет распространялся чудесный аромат. Мурашками по спине прошло осознание, что впервые с момента смерти матери, кто-то приготовил что-то специально для меня, не в приютской столовой, где готовили одно и то же для всех и кормили просто сытными, но не особо впечатляющими блюдами, не за деньги, без которых в кафе тебе и хлеба не дадут, и не как у Анны Степановны, которая время от времени угощала меня тем, что готовила для себя…, а действительно, только ради меня.

      А потом были выходные, наполненные ожиданием его сообщений. Все началось с субботнего утра, когда на экране моего телефона высветилась первая СМС: «С добрым утром, одуванчик», в этот момент я очень удивился, что еще за одуванчик, но пришел к выводу, что Андрей просто отправил сообщение не на тот номер. Но в течение всего дня, а потом и на следующий день, на мой телефон почти каждые полчаса приходили разнообразные сообщения, и в какой-то момент я поймал себя на мысли, что не выпускаю из рук телефон, ожидая, когда же, наконец, придет очередное сообщение и принесет с собой еще один повод улыбнуться. Впрочем, я так и не ответил ни на одно из его сообщений, хотя и перечитал их все раз по десять.

«У тебя есть хобби?»

«Ты умеешь плавать?»

«Дим, тебе очень идет улыбка.»

«Ты любишь животных?»

«Знаешь, а я очень боюсь летать.»

«Я думаю, нужно будет подарить тебе кота.»

«Ты когда-нибудь обращал внимание на то, что вокруг слишком уж много грустных людей?»

«Ты бывал на море?»

«У меня никогда в детстве не было домашних животных.»

«Знаешь, с тех пор, как я впервые увидел твои глаза, я больше не могу смотреть на небо, не вспоминая при этом о тебе.»

«А где ты учился готовить, Дим?»

«Я когда-нибудь обязательно свожу тебя на море.»

      И так сообщение за сообщением, каждый раз невпопад, каждый раз о чем-то новом, но все эти СМС-ки объединяло одно: они неизменно поднимали мне настроение. Этот эсэмэсочный обстрел закончился в воскресенье вечером последним присланным сообщением: «Спокойной ночи и до завтра, одуванчик». Все-таки одуванчик? Я невольно улыбнулся. Пусть одуванчик… мне даже нравится.

      Я растянулся на кровати, пытаясь разложить все свои мысли по полочкам, и сколько я ни думал, приходил к одной мысли: я действительно простил Андрея. Больше нет ни злости, ни обиды, ни раздражения… И избегать, игнорировать или притворяться мне тоже больше не хочется. Вообще.

      Может, слишком быстро он заслужил мое прощение? Не знаю, возможно. Но людям, у которых всегда кто-то был, меня не понять. Люди так обожают говорить, как они любят и ценят одиночество, только вот никто не готов без перерыва сидеть в четырех стенах один на один с собой, и если у них что-то случается, они сразу бегут за советом к семье, к друзьям, и все радости они тоже делят с близкими… Так и где их искренняя любовь к одиночеству?

      А представьте, что не к кому обратиться. Не с кем делить ни горе, ни счастье, некому позвонить, не кому написать, не к кому прийти. Один. Всегда. Двадцать четыре на семь, в одиночестве. И даже когда вокруг полно людей, ты еще острее начинаешь ощущать, насколько ты одинок, потому что видишь на лицах прохожих искренние улыбки, адресованные друг другу, и приходишь домой, с единственным желанием, высунуть голову в окно и как волк протяжно и жалобно завыть на луну, но и этого тебе не дано, потому что окна твоей гребаной однушки, на которую ты вбухал практически всю свою зарплату, упираются в глухую стену соседнего здания…

      Так, скажите мне, почему в этой ситуации я не могу позволить себе слабость и простить человека, оступившегося всего один раз? Разве не имеют люди права на второй шанс? Никто и никогда раньше не старался так для меня, не прилагал столько усилий, чтобы просто сделать мне приятно… И я предпочитаю забыть эту всего лишь одну ошибку, нежели добровольно отказать единственному человеку, который готов бороться за общение со мной, который не отступил сразу, а всю неделю придумывал что-то, что могло бы снова сблизить нас.

      В понедельник я признался Андрею, что больше не сержусь на него и, если честно, при этом я боялся, что, получив мое прощение, он прекратит свои попытки дальше налаживать наше общение, ведь кто знает, может он хотел просто добиться поставленной цели и на этом собирался остановиться.

      Но, вопреки моим опасениям, все наоборот понеслось вперед слишком стремительно. Я хотел в его лице приобрести друга, но сам не заметил, как вместо этого при каждой нашей встрече начали летать далеко не дружеские искры. Может, после той ночи его прикосновения теперь воспринимались по-другому, а может, все просто шло так, как и должно было, но теперь его близость заставляла смущаться, заставляла воспринимать любое прикосновение иначе. С каждой встречей искр становилось все больше: прикосновения, легкие поглаживания, взгляды, и высшей точкой, которая для меня самого была шоком, стал наш поцелуй, инициатором которого стал… я. Такого от себя я точно не ожидал, но, что странно, меня это не испугало, а, наоборот, понравилось.