Вообще за Александром не очень-то следили, и он довольно успешно развернул работу. Теперь в созданной им подпольной группе насчитывалось одиннадцать человек. Дня не проходит, чтобы они не поработали: подсыпали песок в смазку, портили тормозные краны и манометры, разбивали водомерные стекла и скоростемеры, обрывали различные поводки, забрасывали гайки и зубила в золотники… И то, что паровозы больше простаивали в депо на ремонте, чем выходили на линию, было им лучшей наградой.

В депо работали чешские и югославские рабочие. В их бараке был радиоприемник. Кузьменко устроил туда уборщицами двух надежных девушек. Чехи и югославы также ненавидели немцев и позволяли девушкам слушать московские передачи. Теперь подпольщикам было о чем поговорить с нежинцами.

Как-то Александр встретил на вокзале Анатолия Бендысика, своего давнего друга со станции Круты, где протекало его детство. Анатолий рассказал, что в Круты вернулся их старый друг — Шурка Березнев. Он поселился в семье своей сестры Анны Тимофеевны Помаз, жены местного доктора. Этот рассказ взволновал Александра, напомнил детские годы, горячую дружбу с Шуркой. Их так и звали тогда: Шурка и Шурик.

В первый же свободный от работы день Кузьменко поехал в Круты. Он сразу нашел Ивана Васильевича Помаза.

Разве же есть в Крут ах человек, который бы не знал, где живет врач Помаз! Этот доктор вот уже свыше четверти века работает здесь. Уважают крутинцы и его жену Анну Тимофеевну — требовательную и сердечную учительницу математики, заставившую детвору полюбить эту мудрую науку.

Знают тут и о горестях, которые принесла этой семье проклятая война. Больно отозвался в сердцах местных жителей страшный треугольник — письмо лейтенанта, сообщившего родителям о героической смерти Юрия Помаза; юноша погиб в рукопашном бою и похоронен товарищами под вербой на станции Калораш, возле Кишинева.

Видели, как врач, худой и измученный, возвратился домой из плена. Но не долго он прожил после этого в своем доме. Какой-то фашистский прихвостень выбросил Помаза из дому, и он нашел пристанище у младшей сестры учительницы — Любови Тимофеевны. Знали, что там же нашел приют и ее брат — инженер из Москвы Шурка Березнев.

Вот не знали только крутинцы, почему старый врач бросил сельскую больницу, которой отдал двадцать пять лет жизни, и стал вдруг заниматься частной практикой. Но все равно все продолжали обращаться за советом и помощью к Ивану Васильевичу.

В майское утро 1942 года, когда в доме Помаза появился высокий железнодорожник с сундучком, какие обыкновенно носят машинисты, вся семья была в сборе. Анна Тимофеевна сказала старшей дочери:

— Леля, проводи больного к отцу.

Но «пациент» не тронулся с места.

— Что пятью пять будет двадцать пять и что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, я узнал от вас, Анна Тимофеевна, и запомнил на всю жизнь… Почему же вы не помните своих благодарных учеников, дорогая учительница?

Анна Тимофеевна посмотрела на гостя повнимательней и воскликнула:

— Шурик! Иван, Шурка, Леля, к нам Шурик приехал! — и бросилась целовать дорогого гостя.

Вскоре Александр Кузьменко сидел в кабинете врача. Не успели они завести разговор, как в кабинет неожиданно вошел и расселся как у себя дома какой-то молодой человек.

— Знакомьтесь, хлопцы, — сказал Иван Васильевич.

— Василий, — отрекомендовался гость; немного помолчав, он добавил: — Филоненко.

— Александр Кузьменко. В этом доме меня зовут просто Шурик.

Гость заметил:

— Вижу, здесь собираются только свои…

Кузьменко поразили эти слова. Неужели у Помазов с этим Василием отношения больше, чем просто дружеские?

Когда на другой день Кузьменко уезжал от Помазов, он знал, что Василий Филоненко — бывший секретарь райкома комсомола — помогает своим друзьям коммунистам создавать в Ичнянских лесах партизанский отряд, что большую помощь медикаментами оказывает отряду старый доктор, что Березнев выполняет задание Филоненко, что они ищут связи с другими подпольными группами. Кузьменко обещал Помазам вскоре вернуться к ним с членами Руководящего центра подпольной парторганизации «Смерть немецким оккупантам!».

Они вышли из дома Помазов втроем: Кирилл Ткачев, Валентин Черепанов и Василий Филоненко. Прошли немного по дороге, оглянулись. На крыльце стоял врач. Он помахал им рукой, желая счастливого пути.

Уже с месяц Ткачев и Черепанов не были в Киеве. Они помогали Березневу, Бендысику и Филоненко создавать на станциях Круты и Плески партийное подполье. Сейчас они отправляются в Киев с отчетом.

Работать становилось трудней. Гитлеровцы, все больше ощущавшие нарастающее сопротивление советских людей, усилили слежку. Борьба разгоралась. Ежедневно то в одном, то в другом месте взлетали на воздух воинские эшелоны, горели паровозы, портились станки, срывалась отправка снаряжения и продовольствия на фронт. Большевистские листовки, которые появлялись всюду, звали жителей Украины бороться против оккупантов.

Из города Ровно, «столицы» оккупированной Украины и ставки самого рейхскомиссара Эриха Коха, поступил приказ всем учреждениям секретной службы покончить с партизанами и подпольщиками. На совещании, состоявшемся вблизи Житомира, ближайший подручный Гитлера — Гиммлер докладывал, что фюрер обеспокоен положением дел. Он с нетерпением ждет сообщения о том, что Украина наконец очищена от «украинского быдла». Бесноватый фюрер издавна мечтал на плодородных украинских землях поселить 25 миллионов колонистов-немцев. Гитлеровцы этого и не скрывали. В газете «Новэ украинськэ слово» молено было прочесть: «Непосредственная задача сельского хозяйства Украины теперь — это обеспечение прокормления немецкого войска и населения Германии… Следовательно, будут приняты все меры для достижения решительного успеха».

«Все меры»… Населению Украины хорошо известны эти фашистские «меры», и оно отвечало на них по-своему. Гиммлер выходил из себя: «Эти паршивые большевики-подпольщики осмеливаются досаждать, мешать, оказывать сопротивление…»

Когда в Киеве оказался поврежденным телефонный кабель, немецкий комендант генерал-майор Эбергард приказал расстрелять для острастки четыреста ни в чем не повинных киевлян. На следующий день вышел из строя телефон в другом районе города. Тогда по приказу Эбергарда в Первомайском парке повесили несколько советских патриотов и к телам казненных прикрепили дощечки с надписью: «Партизан». Ночью дощечки исчезли. Вместо них какие-то смельчаки написали: «Жертвы фашистского террора». Фашисты приставили к виселицам охрану. А утром увидели невероятное: трупы повешенных исчезли, а на веревках качались часовые. «Вот кто заслужил виселицу!» — вывели на дощечках неизвестные.

Начальник полиции и жандармерии Киевской области генерал-лейтенант Шеер отныне не рисковал выходить из дому без усиленной охраны. Шпики шныряли по городу в поисках подпольщиков.

Поэтому Ткачев, Черепанов и Филоненко действовали очень осторожно. Под видом железнодорожников, возвращающихся из рейса домой, они сели в поезд, следовавший в Киев. Василий Филоненко вышел в Нежине. Он может свободно ходить по городу. Если его остановит патруль, — покажет справку за подписью врача Помаза, что он, Филоненко, «болеет туберкулезом и направляется в Нежинскую больницу на консультацию».

В полдень Василий остановился на Гоголевской улице перед дверью небольшой часовой мастерской. Вошел, и над его головой запел мелодичный звонок. Юноша-часовщик даже головы не поднял.

— Что вам угодно? — пробурчал он сквозь зубы.

— Карманные часы на пятнадцати камнях можно к завтрашнему утру отремонтировать? — спросил Василий и вынул из кармана открытые часы.

Часовщик порывисто поднялся:

— К утру не смогу. И вообще я ремонтирую только будильники.

— А девушка Галя, с длинной косой, говорила, что ремонтируете…

Юноша подал Василию руку.

— Здравствуй, а я уже жду, жду… Волновался, не стряслось ли чего. Ну, давай знакомиться. Я Иван Литвин, бывший командир, а теперь, как видишь, кустарничаю.