Лана Кузьмина Подарок

Самые дорогие подарки не купишь в магазине. Мои сокровища – мятая самодельная открытка, подаренная во втором классе соседкой по парте; неуклюжий рисунок Тофика Га­джиева, снимавшего у нас комнату и мнившего себя великим живописцем; протекающая пе­рьевая ручка моего дедушки, преподнесенная бабушкой да старый медный крестик, по­тускневший от времени.

 В детстве у меня совсем не было друзей. Сам не знаю, как так получилось. Мне иногда казалось, что все дело во внешности. Я был тогда небольшого роста, очень худой и какой-то нескладный. На физкультуре не мог даже подтянуться и бегал медленнее всех. Эти уроки становились для меня настоящим мучением: над мной постоянно смеялись. Лицо меня не устраивало категорически: большой нос, тонкие губы, широкий лоб. А над всем этим копна темных непослушных волос, торчавших в разные стороны. За внешность меня даже прозвали сначала Цыганом, потом Шлепком и, наконец, уже в десятом классе Головастиком. По име­ни не звал никто.

 Со мной учился Йося Клеман. Настоящий, живой, почти друг. Я обратил на него вни­мание еще в первом классе. Серьезный и слегка отстраненный мальчик привлекал своей необычностью. Он мало говорил, больше слушал. Движения его были плавными и неторо­пливыми, голос тихим, взгляд мягким и слегка ленивым.

В школе я откровенно скучал. Объяснения учителей были мне давно известны.  Все, что я знал, пришло из книг. И если уж быть до конца честным, я  не очень-то стремился при­обрести эти знания. Они прилипали ко мне сами, без малейшего усилия.

Не таков был Йося. С первого класса он упорно учился, старательно забивая голову но­выми фактами и цифрами. Планомерно прорабатывая материал учебника, Йося набирал в библиотеке гору дополнительной литературы, методично проглатывая и ее. Дома, на переме­нах и даже на улице его могли видеть только с книгой – раскрытой или спрятанной подмыш­кой. Он действительно очень много читал. Но, в отличие от меня, чтение никогда не достав­ляло ему удовольствия. Это была работа, скучная, ненавистная, но необходимая. Йося строил свое будущее.

Он был, пожалуй, единственным, кому я симпатизировал.

«Одинокий волк, - думал я, - одинокий совсем как я. У него другие мысли, увлечения. Мы совсем непохожи. Пускай!  Но нас роднит одно – мы не такие как все».

Мы сидели за одной партой. Йося не возражал, хотя и любил уединение. Я бегал за ним хвостиком, преданно заглядывая в глаза. Тот терпел, но не сдавался и до дружбы не снисхо­дил.

 В тот день, о котором я хочу рассказать, случилось сразу несколько важных событий. Во-первых, мне исполнилось ровно тринадцать лет. А во-вторых, со мной заговорил Йося.

Это случилось на большой перемене, когда я сидел в столовой, пытаясь запихнуть в рот холодную склизкую перловку. Жили мы очень бедно и бесплатные школьные обеды были для нашей семьи настоящим спасением. Я, вздыхая, ковырялся в тарелке и думал о том, как вернусь вечером домой. Бабушка испечет свой фирменный яблочный пирог, расцелует в обе щеки, вручит очередной «полезный» подарок – домашние тапочки, свитер или новые брюки, сидящие на мне мешком. Вот и весь день рождения. Попьем чая и посидим у телевизора втроем – я, бабушка и сестра – да ляжем спать, чтобы проснувшись побежать по проторен­ным дорожкам наших жизней.

Следующим уроком был ОПК. Звучит зловеще, но это всего-навсего основы православ­ной культуры. Йося, ясное дело, его не посещал. В тот день он подсел ко мне и заговорщиц­ки спросил:

-  Неужели, тебе охота слушать этого бородатого чудика?

Я неопределенно повел плечами, продолжая пытать себя слипшейся кашей. Моим обес­печенным ровесникам эти действия могут показаться бессмысленными, но я совершенно не мог переносить чувство голода. Мысль, что через пару часов у меня мучительно засосет в желудке,  сводила меня с ума.

- Пойдем лучше ко мне! - предложил Йося и, лукаво улыбаясь, добавил, - мама суп сва­рит.

- Зачем к тебе? - спросил я, глотая слюну. - Что мы делать будем?

- Поможешь мне написать сочинение. Да и уравнения ты щелкаешь как орехи. Объяс­нишь.

Вот оно что! А я чуть было не поверил, что Йося хочет со мной дружить.

- Мы ведь друзья? - спросил он.

- Друзья, - неуверенно подтвердил я.

В общем, мы (а точнее я) решили сбежать. Купился ли я на суп или такое желанное сло­во «друзья» сделало свое дело, я не знаю. Но побег не удался. В раздевалке мы столкнулись с нашим классом и тем самым «бородатым чудиком». Оказалось, вместо урока мы идем смот­реть кино.

Я долго думал потом, что было бы, если бы я в тот день пошел к Йосе вместо того что­бы идти с классом в кинотеатр смотреть фильм. Я никогда не   поругался бы с Йосей, а завя­зал тесную дружбу. Я бы не мучился как сейчас. Но был бы я спокоен? Самое же главное со­стоит в том, что если бы я не увидел того фильма вся жизнь моя пошла бы другим путем, и я никогда бы не стал тем, кем стал. Хорошо это или плохо, не берусь судить.

В тот день мы и не подозревали, что за картину нам покажут. Все думали,что это все тот же наскучивший фильм про наркоманов. Он снят в далекие советские годы и содержит изображения подростков в период ломки, детей, дышащих клеем. При первом просмотре фильм шокирует, но повторяясь из года в год, становится скучным, как надоевшая налипшая на зубах жвачка.

Но в этот раз мы увидели нечто совсем иное. Под жарким палящим солнцем шел чело­век. Он нес  на себе тяжелый крест. Кровавый след из его многочисленных ран капал на зем­лю. Мне стало невероятно жаль его. Я не мог понять, чем заслужил он подобную кару.

Человек на экране приковал мое внимание. Теперь он сидел на небольшом холме, во­круг него люди, и говорил о том, что мы должны быть добрыми, справедливыми. Он гово­рил, и я верил ему, как не верил ни одному учителю в школе, как не верил нашему «чудику», говорящему точно такие же слова с точно такой же интонацией. И я полюбил этого человека, как не любил никого в своей жизни, за исключением моей покойной мамы.

Я никогда не верил в Бога. Я имею в виду, по-настоящему, как могут верить лишь еди­ницы. А вот в Христа, отчего-то поверил сразу и безоговорочно. Наверное, именно о такой вере я мечтал, когда выглянув в окно, видел как лежащую в руинах церковь голыми руками восстанавливали самые обычные люди. Проснувшись утром, я подбегал к окну, и старинное здание возрождалось словно феникс из пепла. Насколько же велика была вера, толкающая людей таскать неподъёмные камни. Насколько же велик Бог, дом которого воздвигнут подобной верой, думал я.

Каждый вечер перед сном я по настоянию бабушки читал «Отче наш» и не верил. Порой я даже плакал в подушку от своего неверия, но ничего не мог с собой поделать.

Пока церковь восстанавливали, ее подобие было устроено в подвале соседнего дома, куда нас с моей сестрой Соней часто водила бабушка. Я очень хорошо помню один дождли­вый осенний день. Пахло сыростью и прелыми листьями. Но стоило только спуститься вниз по ступенькам, как после запаха известки в нос попадал теплый обволакивающий запах лада­на, от которого хотелось спать. Поднимаешь глаза и прямо перед тобой большая икона, не могу вспомнить какая именно, рядом несколько поменьше, перед ними горящие свечи.

Службу вел молодой священник. Две женщины в платочках пели. Мне очень понрави­лись их тонкие нежные голоса. Вдоль стен стояло несколько скамеечек. К сожалению, эта импровизированная церковь не произвела на меня  особенного впечатления. Нам с сестрой было лет по пять, мы ничего не понимали и нам было невыносимо скучно. Наконец, Соня раскапризничалась, и бабушка увела нас домой. Больше в подвал мы не спускались.

В возрожденной церкви я побывал лишь раз, во время похорон мамы. Колокольня не была полностью восстановлена, и огромный колокол, звонившей к службе, висел внутри. Я шел, крепко сжимая левой рукой бабушкину, а правой Сонину руку. Внутри меня все содро­галось от оглушающего звона колокола, и мне казалось, что это моя душа бьется в теле, ища выхода. И я плакал, боясь, что душа убежит, и я стану грубым, невоспитанным, бездушным человеком. О маме я не плакал вовсе.

 Мне было десять лет, и я плохо представлял, что такое смерть. Один раз бабушка взяла нас с Соней на похороны. Во двор вынесли две табуретки, на них установили гроб, с лежа­щим внутри мужчиной. Меня очень заинтересовала его блестящая лысина и я старался подо­браться как можно ближе, чтобы получше ее рассмотреть. Страха я не испытывал. Став стар­ше, я вдруг сразу все осознал. Теперь я плачу о маме сильней, чем тогда, много лет назад. И не могу найти этому объяснения.

После того фильма я тоже плакал. Хотя я понимал, что Христос воскрес и сейчас на небе молиться о нас, мне было невыносимо думать о всех тех страданиях, которые он пере­нес за нас, за меня лично.

Когда зажегся свет, оказалось, что зал наполовину пуст. Недалеко от меня сидел Витька Швец со своей компанией. Вовка Хромченко, его вечная «шестерка» повернулся ко мне. Его глаза были полны слез. Но он быстро сориентировался и, смахнув слезы рукавом, ехидно за­кричал: «А Шлепок ноет! Маленький мальчик!» Я вскочил и выбежал на улицу.

Кинотеатр находился на самой окраине города. Небольшое кирпичное здание медленно умирало. Лишь несколько раз в год оно вспоминало об истинном своем предназначении, когда зал заполняли школьники. По субботам в фойе проводилась дискотека. За кинотеатром высились многоэтажки, а слева расстилалось поле, поросшее одуванчиками. Весной оно превращалось в широкий желтый ковер. Его окаймляли низенькие деревца, за которыми про­ходила железная дорога.

Опасаясь насмешек, я решил спрятаться и пошел в поле. Было начало мая, и трава дохо­дила мне до пояса. За спиной я слышал громкие голоса. Это школьники высыпали на улицу. Тогда я лег на землю и начал смотреть на небо. Оно всегда пугало меня своей бесконечно­стью. Дребезжа пролетел «кукурузник», и я вспомнил,что когда-то на этом, а может на ка­ком-то другом поле раньше стояло несколько таких самолетов, и мы с Соней ходили на них смотреть. Мне вдруг стало так хорошо, вспомнились наши с сестрой прогулки по городу, и я заснул.