Но вот в потемневшем небе прорезалась первая звезда. На землю опустилась ночь. Только костёр нет-нет да и вспыхнет и озарит бледным светом то сгорбленную фигуру дедушки Гордея, то сосредоточенное лицо Димы, то хитрую морду Жучки. Временами пламя поднималось высоко, и тогда в поредевшей темноте вырисовывались шалаш, кусты и мостик.

— Такой породы уток на нашей реке раньше не водилось, — рассказывал дедушка Гордей. — Разве весной или осенью, в перелёт, увидишь две-три пары на Благодатке, и всё, А теперь расплодились они у меня и по соседним рекам. — Дедушка подбросил в огонь охапку сухих дров.

Пламя вспыхнуло, стало светлее.

— Лет пять назад, поздно осенью, увидел я на реке уточку и удивился: перелёт давно закончился, наступили холода, а она не летит.

Наверное, отстала от своей стаи и сбилась с пути, думал я.

Через несколько дней ударил мороз и по реке пошла шуга. Вышел на берег и вижу — сидит она, сиротка, на кочке, носик от холода спрятала под крылышко, не шевелится. Стал подходить к ней, а она летать не может, соскочила с кочки, забилась в траву — ни жива ни мертва. Поймал я её, обласкал и принёс в избушку. Крыло у неё оказалось перебитым дробинкой. Вначале дичилась, есть не хотела, из-под кровати не вылазила, но потом попривыкла. Привязался и я к ней, Прозимовали мы, но крыло не срослось, осталась уточка калекой. Дедушка на минуту смолк. От костра несло горячим воздухом, а от поляны — ночной прохладой. Было удивительно тихо. Где-то в глубине неба переместилась звезда, и у кромки леса ухнул филин. Из темноты бесшумно появился Воронко. Он подошёл к костру и, опустив низко голову, стал дремать.

— Дождались весны, тёплые дни наступили, — продолжал дедушка Гордей. — Гуси, лебеди, журавли потянули на север. За ними летели и стаи мелкой птицы. Крик в воздухе, в лесу, на реке. Забеспокоилась и моя уточка. Весну почуяла, тесно стало в избе. Бывало, до рассвета проснётся, прихорашивается, перышки перебирает, сама с собой о чём-то разговаривает, — видно и её потянуло в родные края. А то забыла, что летать-то она не могла. Думал я думал и выпустил уточку на озеро. А там к ней припарился селезень, вижу, воркуют оба, заботятся, а к лету она привела выводок утят. Приду бывало к ним — она раскричится, разгонит детей и сама спрячется. Не стала узнавать меня. Утята росли на глазах, скоро окрепли. Уж как она их берегла, растила. Рано летать начали. Бывало, поднимутся, пронесутся по реке, поиграют — и к матери на озеро.

Но вот наступила осень. Птицы на юг потянули. Утки мои долго не улетали. Они, видно, не понимали, почему мать не собирается с ними в путь. Однажды вечером на озеро сел небольшой гурт таких же уток, поговорили они между собой, пошептались, а утром снялись с озера и улетели. Мать долго хлопала крыльями, билась о воду, силилась подняться, но не могла. Осталась уточка опять одна.

Пришёл я на озеро, она прячется, не признаёт. Стал я ей хлеб подбрасывать, надеялся, что вспомнит меня по корму, так и случилось. В избушку собирался перенести, да откладывал: тёплые дни были. И вот как-то утром слышу — выстрел. Схватил я посох и на озеро. Вижу, здоровенный мужик, не наш, не колхозный, в воде с ружьём лазит, утку ловит. Подбежал я к берегу, она увидела меня, узнала, ползёт по траве, вся в крови, перебитыми крыльями машет. «Не тронь, я убил!» — закричал мужик… Не донёс я её до избушки, на руках умерла.

Дарья Петровна тяжело вздохнула.

— Пришла вторая весна, — продолжал рассказчик. — Лодку на берегу починял. Слышу — знакомый свист. Оглянулся — утки мои прилетели.

Обрадовался. Благодатна и озеро были для них родиной. Тут они и обосновались на постоянное жительство. Одна из них и есть та самая уточка, что самовольно поселилась в лесном домике.

Дедушка умолк. В наступившей тишине слышен был сонливый рокот водопада.

— Что-то мы засиделись, — сказал дедушка Гордей, поднимаясь.

Впереди ещё много вечеров, побеседуем, а сегодня пора спать.

Дарья Петровна заглянула в шалаш, приготовила постель ребятам и ушла вместе с дедушкой. Ребята улеглись на мягкой, душистой постели.

Над шалашом поднялась луна. Ручей бурлил, облитый бледным светом.

— Ху-ху-ху, — прокричала сова, увидев шалаш.

Дима поближе подвинулся к приятелю и быстро заснул.

Витя проснулся от шума. С минуту он не мог понять, где находится а что творится вокруг него.

— Дима, слышишь, проснись! — прошептал он.

Кто-то навалился на шалаш, послышался треск, и ребят придавило ветками и сеном. Витя высвободил голову и чуть не крикнул от удивления — шалаш был наполовину раскрыт. Виновник же проделки, просунув голову в отверстие, спокойно смотрел в упор на Витю.

— Воронко, пошёл! — крикнул тот, отгоняя коня.

Но Воронко, выдернув из крыши большой пучок травы, громко пережёвывал её, обдавая Витю тёплым дыханием.

— Да ты посмотри на него — ни с места!

Ребята вскочили.

— Мало тебе свежей травы, всю крышу поел, — кричал Дима, размахивая хворостиной.

Воронко обошёл изгородь и, видимо, считая, что обхитрил ребят, появился у шалаша, с другой стороны.

— Какой же ты надоедливый! — крикнул Дима, далеко угоняя Воронко.

Это было ранним утром. Опалённые багровым румянцем тучи предвещали непогоду.

Ребята поправили жерди, собрали остатки сена и стали накрывать шалаш.

— Чего это вы спозаранку вскочили? — послышался голос дедушки Гордея.

— Дедушка, посмотри, что сделал с шалашом Воронко! Сено поел и опять идёт! — ответил Витя.

— Ты почему обижаешь ребят? Травы не хватает, или ради озорства? — упрекнул дедушка Гордей Воронко.

Тот бесцеремонно подошёл к шалашу и стал собирать с земли остатки сена.

К дедушке подбежал Дима.

— Понюхайте, — крикнул он, показывая пучок травы.

Дедушка медленно потянул в себя воздух. Каким чудесным ароматом пахнуло от пучка!

— Душистый колосок в нём… — сказал дедушка, с наслаждением вдыхая воздух.

Он вытащил из пучка небольшое растение с узкими длинными листьями и с желтоватым колоском на конце стебля, очень похожим на маленький колос ржи.

— Вот он, виновник запаха, — продолжал старик, показывая ребятам пахучее растение, — не зря Воронко осаждает вас, — любит скотинка в сене эту благовонную травку. Без неё сено что болотная трава, невкусное.

Пока рассматривали растение, Воронко уже хозяйничал возле шалаша, что ел, что топтал ногами.

— Ты привяжи Воронка, смотри, что делает! — кричал Витя, угрожающе махая руками на коня.

— Всё время на привязи держать его не будешь. Мы принесём для шалаша травы с берега реки, в ней нет душистого колоска, ту он есть не будет.

Наступал хмурый летний день: ни птичьих песен, ни жужжанья пчёл, ни ветерка, всё притаилось в ожидании дождя.

В избушке, загудела центробежка. Дедушка ещё с вечера наносил из ульев тяжёлых рамок. Теперь он острым ножом срезал тонкий слой воска, закупоривающий ячейки с мёдом, и передавал рамки Дарье Петровне. Та вставляла их в центробежку и крутила ручку несложного аппарата.

У-у-уу-уу… непрерывной волной разносилось по поляне.

Вдруг распахнулась дверь и в избушку, перегоняя один другого, во рвались ребята.

— Дедушка, разве это душистый колосок? — спросил Витя, — Дима спорит со мной…

Дедушка Гордей взглянул на стебель растения, принесённого ребятами, и утвердительно кивнул головой:

— Душистый.

Витя удивлённо посмотрел на дедушку:

— А почему не пахнет? Понюхай!

— Не пахнет, говоришь?! Пока эта травка растёт, нет в ней ни красоты, ни запаха. Но сорви её, и как только она начнёт вянуть, запахнет. Пахучим колосок становится только после смерти.

Дедушка завернул траву в платок и положил этот свёрток в карман Вити.

— Ты через час убедишься, а сейчас беритесь за центробежку. По крыше забарабанил дождь. В этот день Вите и Диме пришлось поработать.