он вовсе имел в виду не меня, в прошлом году он ведь хотел поговорить с моим отцом. И в этот

раз, хотя я и боялась, но чувствовала, что каким-то непонятным образом испытываю к нему

симпатию. У меня не было такого чувства, что он желает мне смерти - нет, его слова показались

мне скорее предупреждением. Предупреждением, с которым я, к сожалению, ничего не могла

начать.

Может быть, это всё-таки был трюк - за которым скрывалась Тесса? Но у Тессы для этого

не было причины. Колин и я не были ни вместе, ни особо счастливы. Я никогда не слышала,

чтобы Тесса говорила, только хрюкала и пела, одно кошмарнее другого. Я даже не знала, могла

ли она вообще говорить. Когда она во сне - в воспоминаниях Колина о его метаморфозе -

говорила, у меня было такое чувство, что её голос звучит у меня в голове. Будто я слышу её

мысли. Мне было сложно представить себе, что она была в состоянии использовать телефон.

Тесса не использовала разум, она следовала только за своей жадностью и своими инстинктами.

Францёз же был на корабле, а его голос звучал совершенно по-другому, чем

позвонившего. Он тоже не мог за этим стоять. Если только он уже давно не заметил подвоха и

не натравил на меня других Маров. Но и это тоже было не правдоподобно, потому что Мары,

по словам Колина, не любят на охоте объединяться. Перевёртыши же и подавно.

Ни один из этих выводов не смог на долго успокоить меня, потому что к каждому правилу

было и исключение. Моя логика отдала свое влияние животу, более высшей власти. И потому

что я ничему и никому больше не доверяла, я не позвонила Джианне. Это было не так, что я по

отношению к ней питала какое-то подозрение - нет, я просто хотела быть уверенной в том, что

не оставляю никаких следов, которые могут быть обнаружены. Мне казалось, было возможно,

что Мары имели своего рода радар перед глазами, который рисовал им путь их жертв, как на

карте, красными линиями от А до Б и В, и каждый человек, который запутывался в этой сети,

будет уничтожен.

Поэтому я оставалась день за днём в квартире Пауля, караулила ночью и спала днём,

прерывая это только некоторыми необходимыми для выживания покупками и моими

тренировками каратэ у Ларса. Они всё больше и больше походили на пытку, в которой речь

шла о том, чтобы заткнуть меня и сломить мою волю. При этом Ларс, однако, не взял в расчёт

сердитое животное в моём животе.

Хотя Колин никогда не нанял бы тренера, который мог стать для меня серьёзной угрозой,

но у меня всё же иногда появлялась потребность облить Ларса бензином и поджечь. Особенно

неприятны были его уроки самообороны, при которых он нападал на меня, используя

полностью своё тело, мне же было можно обороняться только при помощи видимого метода. А

именно: Ларс обхватывал меня мёртвой хваткой, прижимал меня к своей груди, пока мои кости

не начинали трещать, и я чувствовала все те его выпуклости, которые никогда не хотела

чувствовать, и должна была вырваться, без того, чтобы мне было позволено влепить ему

серьёзный удар. Мои удары и пенки я должна была в лучшем случае только показывать.

Если мне везло, то он позволял затем небольшое приложение с валиками, и я могла, по

крайней мере, выплеснуть мой гнев на подушку. Но он никогда не заканчивал урок каратэ без

того, чтобы в заключительной тренировке для моей формы, до полусмерти не закабалить меня

и при этом постоянно орать, пока я обессиленная не падала на пыльный пол спортивного зала.

Он не уважал мои пределы. Его даже не интересовало, были ли они у меня вообще.

Я, конечно, иногда спрашивала себя, не боялась ли я втайне Ларса, и чувство угрозы

исходило от него. Но как бы он мне ни нравился (и как бы ни нравилась ему я): горилла ничего

общего с этим не имела. Было даже так, что часы тренировок приносили облегчение, потому

252

Беттина Белитц – Расколовшаяся луна / Bettina Belitz – Scherbenmond (Splitterherz, #2)

что не оставляли времени взращивать мою паранойю, и в присутствие Ларса я чувствовала себя

на удивление защищённой и заслонённой.

После каждой тренировки он ждал, пока я принимала душ и одевалась - одно из его

любимых занятий состояло при этом в том, чтобы кричать мне через закрытую дверь

женоненавистные шутки и проверять мою реакцию (обычно гнетущая тишина), и постоянно

оставался сидеть, хвастаясь в своей уродливой телеге, пока я не заводила Volvo и не уезжала со

стоянки. В начале я думала, что он маньяк контроля и поэтому следил за каждым движение,

которое я делала, пока мне не стало ясно, что он, на какой-то абсурдный манер, чувствовал

себя ответственным за меня. Местность, где находился спортивный зал, была отнюдь не

внушающая доверия, а была действительно ощутимо проблемным кварталом.

Вечером я сидела в раздумьях перед тихо включенным телевизором, чтобы можно было

слышать любой подозрительный шум, в любимом кресле Пауля. Меня не волновали ни

нерешительное наступление весны, ни мамины звонки, которые накапливались на

автоответчике моего мобильного. Всё, чего я хотела, чтобы Пауль и Тильман вернулись назад и

с ними развеялись мои злые предчувствия, даже если это в тоже время означало, что Мар

снова будет вблизи от меня, и нам нужно будет готовиться к схватке.

Последнюю ночь в одиночестве я провела, в виде исключения, лежа в постели, потому

что ощущения в моей пояснице, из-за того, что много сидела и тренировалась, было таким, как

будто она в ближайшее время поломается пополам. Я должна была вытянуться. И чудесным

образом моя усталость дала мне, по крайней мере, поверхностный сон. Настолько

поверхностный, что громкая музыка, которая внезапно загремела в коридоре,

катапультировала меня назад в реальность, только после пары часов отдыха.

Музыка - почему музыка? Неужели Тильман и Пауль вернулись раньше? Я, испытывая

боль и спотыкаясь, выбежала в коридор, но он лежал предо мной пустой и тёмный. Никаких

сумок и чемоданов, никакого ключа на полочке. Никаких голосов. Только эта песня, которую я

не знала, и которая явно радовалась из гостиной. Равномерный, жёсткий ритм,

продолжающийся и неуклюжий и к нему страдальческий, измученный голос – измученный, как

и я, когда я приблизилась к нему, к нему и голубому, мерцающему свету телевизора, который

сопровождал его страдальческое пение смерти.

- Но .. этого не может быть ..., - прошептала я. Я выключала телевизор, прежде чем пошла

спать. Я это совершенно точно знала. Я взяла пульт, нажала на кнопку режима ожидания и

положила его рядом экраном. Где он ещё и покоился. Никто его не касался. И всё-таки

телевизор был включён. Не Pro7, который я перед этим смотрела, а иностранный музыкальный

канал.

- Пауль? Тильман? Вы здесь? - крикнула я дрожащим голосом, не ожидая всерьёз

получить ответ. Их не было. Мои глаза снова остановились на видео, которое я в другой

исходной ситуации посчитала бы даже возможно забавным, теперь же мне было совершенно

противно. Потому что слишком сильно накрашенный рот певца напоминал мне Тессу и

отвратительно влажные крошки, прилипшие к её губам. Его кожа была такая же одутловатая и

бледная, как её ... и ... Действительно ли я это видела? Везде паутина? Даже на его лице? Он

лежал в кровати и его поглощал ... паук?

Он смотрел на меня, так же уверен, как и я, что случится что-то ужасное, что побег был

бесполезен, и оставался лежать апатично, пока туловище паука не насладилось его

безвольным телом. Я, покачиваясь, шагнула к телевизору, чтобы взять пульт и выключить его,

но прежде чем я смогла нажать на кнопку, изображение ярко вспыхнуло и потухло. Ещё раз

экран затрещал, и я почувствовала, как пульт в моей руке завибрировал. Потом наступила