После того случая меня стали обыскивать на входе, осеняя крёстным знамением.

От водки же никто никогда не отказывался: прислал её Ангел или Дьявол – всем было по барабану!

* * * * *

На входе на его этаж стояла монументальная железная дверь без замочной скважины, кодового замка или звонка.

Как попасть туда?

«Элементарно, Ватсон! Припёрся к кому-то в гости – вот и звони им по мобильному. Могут и впустить, если ещё не спят!»

Когда-то там был обыкновенный замок, но его скважину постоянно засоряли жвачкой и бычками местные хулиганы, поэтому это отверстие накрыли металлической пластиной, заварили её намертво и поставили кодовый замок.

Через две недели код знали все знакомые знакомых в радиусе десяти километров, и его тоже убрали.

Я видывал двери и поинтереснее.

В квартире пятиэтажной «хрущёвки» поселились «сквоттеры».[5] Их дверь с обивкой из кожзаменителя внешне ничем не отличалась от соседских.

Пока я курил, ожидая хозяина, на лестничной площадке появился бомж.

Он был в «сомнамбуле», и не обратил на меня внимания. Передвигаясь на «автопилоте», он не стал доставать ключи, а стал на коленки, откинул вверх нижнюю треть двери, будто она была на шарнире, и прополз понизу внутрь.

Когда он закрыл эту створку за собой, снаружи дверь опять выглядела плотно запертой.

* * * * *

– Привет, иноземец! – кивнул мне Йен, отворяя этот «монумент».

– Салют, абориген! – парировал я.

В разговоре мы постоянно переходили с одного языка на другой.

Именно он в своё время обучил меня государственному языку, но не официальному, канцелярскому, а настоящему, разговорному, со всеми его своеобразными шутками и прибаутками.

Мы пошли по длинному коридору.

На давно некрашеной двери висела табличка:

«Прежде, чем постучаться, спроси себя: действительно ли ты нужен здесь?»

Там обитал композитор, который уже четыре года корпел над оперой «Явление Девы Марии Президенту Республики».

Сразу же после премьеры он намеревался существенно поправить материальное положение, но с момента написания увертюры поменялось всё: и Президент, и его окружение, и международная обстановка.

Бедному музыканту пришлось менять все арии: ведущая партия вместо хриплого баса теперь принадлежала колоратурному сопрано, а пост Министра Обороны занимал уже мужчина, и Творцу приходилось переписывать всё заново!

Ему было жизненно необходимо дописать последнюю ноту хотя бы за полгода до новых выборов, поэтому он вылезал наружу только ради покупок съестного и отправления естественных потребностей.

Мы были там совершенно не нужны, поэтому пошли вперёд.

Несколькими метрами дальше на коврике у двери спала какая-то женщина.

Йен невозмутимо пояснил:

– Муж предупреждал: если опять придёт пьяной, на порог не пустит. Вот и воспитывает!

И мы прошли, только не к нему, а к соседу, которого я тоже хорошо знал.

На белом потолке расплылось жёлтое пятно: так на прошлый Новый Год открыли бутылку шампанского. Но всем гостям поясняли, что это – результат бурной сексуальной деятельности хозяина, промахнувшегося один раз в оргазме мимо партнёрши.

* * * * *

«А наш притончик гонит самогончик, никто на свете не поставит нам заслончик!»

Но вместо самогончика сегодня была «палёная» водка: жилец с этажа выше разбавлял контрабандный спирт водой из-под крана. Со временем и эта процедура упростилась: теперь он продавал только «порцию», которую клиенты готовили сами.

«Эликсиром здоровья» в его отсутствие или «временной амнезии» распоряжались две маленькие дочки. Первой было десять лет, второй – восемь.

Если со спиртом случались перебои, в наличии всегда был самогон, но он стоил дороже.

На заводе этанол разбавляют дистиллированной водой, добавляют туда лимонную кислоту и сахар, потом всё это фильтруют и выдерживают целые сутки.

Здесь же это всё было лишним: смесь просто заливали в стеклянную бутылку и взбалтывали. Когда пузырьки всплывали, по стеклу стучали ножом, и если звук был глухим, надо было ещё немного подождать. Только когда он становился звонким, можно было приступать к «чаепитию».

Назывался этот «напиток богов» в переводе на русский «черепухой».

Для гурманов и дам туда добавляли сиропа или варенья, а в период эпидемий гриппа молотый перец или чеснок.

У русских «старшой» наливает всем поровну, торжественно произносит тост, и все чокаются и пьют одновременно.

Местная традиция иная, для неё достаточно и одного стакана: «солнце вращается по часовой стрелке»! Ты выпиваешь всё, что налил тебе сосед справа, и наливаешь соседу слева. В зависимости от симпатии или антипатии, льёшь тому «две капли» или «с верхом».

Себе наливать не разрешается, кому-нибудь вне очереди – тоже, а бить морду за недолив позволяется лишь наутро.

«Сабантуй» был в самом разгаре, и на меня косо посмотрели, как на очередного «халявщика». Но свой коронный номер сегодня я решил не демонстрировать, достав из наплечной сумки литруху «государственной» и кусок колбасы, и их кривые лица сменились на приветственные.

* * * * *

За столом, кроме других соседей, сидели две особи женского пола: какая-то красавица и, вероятно, её подруга.

Со второй я был немного знаком. Та была не в моём вкусе: постарше меня лет на пять, толстая, с большими арбузными грудями.

Местные обитатели прозвали её «акустической торпедой»: она часто приходила сюда и слонялась по коридорам, прислушиваясь к звукам за дверями, а затем стучалась туда, откуда раздавались песни, музыка или звон стаканов.

Когда выпивка там заканчивалась, эта «торпеда» плавно переплывала в другую комнату.

У неё была и другая кличка, после того, как она год проработала паяльщицей на местном радиозаводе.

После пайки платы положено промывать спиртом, но чтобы его не воровали, этанол заменили спирто-бензиновой смесью. Всю получившуюся гадость, вместе с канифолью, после смены положено было сливать в особую канистру и сдавать кладовщику для утилизации.

Процесс довольно нудный, поэтому всё это дерьмо часто просто выливали в унитаз.

Там спирт смешивался с водой, и уходил при сливе в канализацию. Бензин же легче воды, поэтому он скапливался сверху.

Курить в туалете запрещалось, но «нашим людям» всегда наплевать на любые запреты!

Если бы у неё была зажигалка, ничего бы особенного не произошло. Но она прикурила сигарету от спички, и кинула её, ещё горящую, вниз, между своих ног.

Спичка упала в бензин, и тот моментально вспыхнул.

В спущенных трусах, с обгоревшей задницей, несчастная курильщица с дикими воплями влетела назад, в цех, сметая всё на своём пути.

После этого её прозвали «Летучей Голландкой», но со временем это прозвище заменили более кратким и ёмким: «Байконур»[6].

* * * * *

Я присоединился к празднику жизни под названием «триста лет гранёному стакану».

Кивнув в сторону незнакомки, я наклонился к уху Йена:

– Что за симпатяга?

Он ответил мне, тоже на ушко:

– Зовут Дженни. Русская, незамужем, без комплексов. Не советую, но дело твоё!

Я незаметно стал к ней приглядываться.

Типичная славянка среднего роста, с длинными ногами и тонкой талией.

Тёмные волосы, слегка раскосые глаза и ярко выраженные брови. Вне сомнений, в её генеалогическое древо когда-то влез какой-нибудь азиат.

Одета она была очень привлекательно: лёгкая маечка, красивые туфельки и коротенькая юбочка.

Когда подошла моя очередь наливать, у меня вдруг раскрылся фонтан красноречия.

В своей речи я мимоходом упомянул пару городов, где когда-то побывал.

– Краснодар? О, у меня там был любовник! – вставила свои «пять копеек» красотка.

Слегка смутившись, я продолжил, но она опять прервала:

– Москва? О, у меня там тоже был любовник!

Я закончил тост, осушил стакан и стал ещё более внимательно присматриваться к этой «фемине».