2

Рано поутру, выпив чашку горячего молока, Садык вышел из дому. Над снежной цепью вершин вот-вот должно было показаться солнце. Край неба уже окрасился в розовое, но в складках гор таились еще остатки ночи. Утренний ветер нес прохладу — Садык дышал с наслаждением. Среди ветвей дуплистых ветел, окружающих единственный в кишлаке хауз, сновали стайки воробьев. В воздухе стояло их звонкое чириканье.

Босоногий мальчишка с прутиком в руках гнал двух телят к лужайке, на окраину кишлака. Там такие же, как он, ребятишки обычно пасли скотину.

Показалась высокая стройная женщина. Одной рукой она придерживала на голове большой кувшин с водой, другой прикрывала уголком платка лицо.

У правления, прислонившись плечом к подпорке айвана, сидел на краю суфы старый Исмат-пахлавон. Казалось, он дремал — глаза были закрыты, в руках посох. Налетавший ветерок теребил его седую бороду.

Услышав шаги, Исмат-пахлавон тяжело поднялся, опираясь на посох. Садык поздоровался со стариком. И, заботливо придерживая его под локоть, повел в свой кабинет.

Исмат-пахлавона Садык знал с раннего детства. Еще мальчишкой, затаив дыхание, смотрел он, как тот борется на праздниках и на пирах. Исмат-пахлавон боролся всегда честно, без хитростей и подвохов. И всегда побеждал. Старики, когда заходит речь о молодых годах и праздниках прошлого, до сих пор вспоминают победы Исмат-пахлавона и с гордостью повторяют, что их знаменитый земляк встречался со многими известными силачами, но никто ни разу в жизни не положил его на лопатки. Сейчас ему за восемьдесят, силы давно оставили его, а годы — согнули. Однако люди и теперь с уважением называют старика Пахлавоном.

Опустившись на стул возле старого председательского стола, Исмат-пахлавон поднял на Садыка страдальческие глаза.

— Этой ночью, сынок, я опять видел во сне Абдуджаббора. Пятый месяц, как нет от него писем, тревожно у меня на сердце. Может, поговоришь с военкомом, узнаешь, жив ли он… Буду молиться за тебя…

Вот уже неделю каждое утро старик поджидает Садыка у правления и заводит разговор о своем младшем сыне. В прошлом году он в один день получил похоронки на двух старших сыновей.

«Сердцем чувствует беду, — подумал Садык. — Бедный Пахлавон! Разве я могу сказать ему правду?.. Что делать?»

Неделю назад на имя старика пришла третья похоронка. Теперь на Абдуджаббора. Однако Садык до сих пор не решался сообщить Исмат-пахлавону черную весть. Видел, как скорбь по погибшим сыновьям согнула плечи отца; понимал, что сердце его и сейчас обливается кровью. Поэтому Садык и держал похоронку в ящике стола. И бухгалтера колхоза, знавшего об этом, попросил до поры до времени молчать.

Сейчас Исмат-пахлавон сидел через стол от Садыка, и во взгляде его застыла надежда. Садык не знал, что делать. И жалко было старика, и не имел он права молчать. Наконец отомкнул ящик стола, выдвинул, посидел, опустив глаза на похоронку…

В это время в кабинет вошел бригадир Амонулло. Садык с облегчением задвинул ящик.

— Солому всю вывезли? — обратился он к бригадиру.

— Сегодня ночью закончили.

— Мука у вас еще осталась?

Садык имел в виду мешок муки, который правление несколько дней назад специально выделило для стариков и подростков, занятых на тяжелой работе.

— Есть еще… килограммов двадцать…

— Тогда распорядитесь, чтобы испекли несколько лепешек, забирайте четыре-пять ослов и отправляйтесь в Яккабед. Там дядя Акрам с сыном, голодные, наверно… Пора перевозить и зерно с тока.

Однако Амонулло не торопился уходить. По его взгляду Садык понял, чего тот ждет.

— Сколько трудодней заработали вчера ваши люди?

— Восемнадцать, — ответил Амонулло.

— Ну хорошо, возьмите справку у бухгалтера и идите к заведующему складом. Получите восемнадцать лепешек. Там должно остаться из того, что пекли вчера. Если не хватит, он даст мукой. И сразу отправляйтесь за зерном. Не забудьте захватить лепешки для дяди Акрама. К вечеру я сам подъеду.

Когда бригадир ушел, Садык сказал Исмат-пахлавону:

— Вчера я встретил военкома и спросил о вашем сыне. Он обещал написать письмо в часть. Не беспокойтесь, когда придет известие, я вам сообщу.

— Пятый месяц ничего нет. Был бы только…

— На войне, дядя, всякое случается. Может, идут такие бои, что и минутки свободной нет. А может, перевели его в другую часть, и ваши письма до него не доходят. Да мало ли что может быть.

— Не понимаю тебя, сынок. Как это — нет времени, чтобы написать несколько слов отцу, сообщить, что жив, здоров. — Исмат-пахлавон тяжело поднялся. — Боюсь, сынок, боюсь…

— Не тревожьтесь, дядя! Помните, в позапрошлом году мясник Назар получил похоронку на сына, справил поминки. А сын его, оказывается, был только ранен и вскоре приехал на побывку. Видите, как бывает. Завтра я еще раз скажу военкому, не переживайте.

— Что ж, пусть сбудутся твои слова, сынок… Если он даже вернется без рук или без ног, все равно буду благодарен богу, тысячу раз буду благодарен!

Проводив Исмат-пахлавона до улицы, Садык вернулся в кабинет.

«Говорят, лучше ложь во спасение, чем правда, которая убивает. Пусть Пахлавон думает, что сын его жив…»