5

Прошло две недели.

Фируз закончил работы по дому и в саду, потом привез от подножия Сагиртеппы двадцать ослов белой глины во двор дяди Аслама, чтобы обмазать крышу. Вчера отец — дядя Аслам сказал, что, даст бог, в субботу замесят глину, а утром в воскресенье можно будет приняться за крышу — соседи помогут.

Сегодня была пятница. Фируз, решив, что дела по хозяйству в общем закончены и в понедельник можно выходить на работу, отправился к директору совхоза.

В приемной директора, там, где раньше сидела знакомая Фирузу девушка-секретарь, сейчас печатала одним пальцем на машинке симпатичная женщина средних лет. На подоконнике жужжал вентилятор. Больше в приемной, кажется, ничего не изменилось за два минувших года. Хотя, да… директором совхоза сейчас Наимов, тот самый, за которого вышла Назокат.

…Наимов с сигаретой во рту сидел за большим полированным столом и читал газету.

«Прежнего директора трудно было застать на месте, — невольно подумал Фируз. — Говорят, сейчас он работает главным агрономом в нижнем совхозе. Там, конечно, дела побольше…»

Увидев Фируза, Наимов неторопливо отложил газету в сторону, с минуту молча смотрел на него, потом вынул изо рта сигарету, погасил ее в пепельнице и пригласил:

— Садитесь.

Фируз смотрел на него, узнавая и не узнавая, и удивленно размышлял, как может человек измениться до такой степени за каких-нибудь два года.

Когда Фируз после школы пришел работать в совхоз, Наимов, тогда молодой специалист, был здесь завгаром. Фируз запомнил его худощавым симпатичным парнем, а теперь в кабинете за столом директора перед ним сидел будто другой человек. Полное круглое лицо его говорило о довольстве, глаза смотрели как-то сонно, и, казалось, только густые брови и крупный нос остались от прежнего Наимова.

— Не узнаете меня? — наконец нарушил молчание Фируз.

Он, конечно, понимал, что Наимов не мог забыть его, и спросил неспроста. Издавна сложилось так, что жители из родного села разделяли себя на две группы или рода: «ходжи» и «табармусульмане». Сообщества эти не всегда хорошо уживались друг с другом. «Ходжи» с незапамятных времен считали себя привилегированным слоем среди мусульман, к «табармусульманам» же относили тех, чьих предков, по преданию, обратили в мусульманство насильно. «Ходжи» жили в нижней части села, а «табармусульмане» — в верхней, и это разделение соблюдалось издавна. Семьи из этих двух частей села не брали друг от друга девушек замуж, не отпускали сыновей — избегали вступать в родство. За соблюдением обычая следили больше старики — случалось и так, что, встретившись лицом к лицу, они делали вид, будто не знают друг друга, и не обменивались приветствиями. Фирузу обычай этот не нравился, но сегодня ему не нравилось еще и то, что «ходжа» Наимов делал вид, будто не может вспомнить «табармусульманина» Фируза.

— Как же, как же, конечно, узнал! — сказал наконец Наимов. — Как не узнать? Вы же бывший наш тракторист. Фируз… как там еще? Ах, да… Мардонов. Мы ведь, кажется, односельчане. Служили ведь в армии… И давно вернулись?

— Две недели.

— Да, да, — протянул Наимов, постукивая пальцами по столу. — Ну и что вы от меня хотите?

— Пришел поступить на работу.

— Работа… работа… — продолжая барабанить пальцами, повторил Наимов. — По закону вы имеете право после службы вернуться на прежнее место. Однако предупреждаю: свободных тракторов у меня нет, все заняты. Что будем делать? — словно бы обращаясь к самому себе, спросил директор.

— Автомашина свободная найдется?

— Так вы, кажется, не были водителем…

— В армии научился.

— Значит, и шофером стали, да? Так, так… хорошо. Но жаль, и машины лишней у меня нет. Одна, правда, должна скоро освободиться, только… Если отдам ее вам, знаете, что будет? Скандал. А почему?.. Да потому, что желающих работать в совхозе водителем не так уж мало…

Говорил Наимов тихо и мягко, как будто убеждая.

— Если кто пожелает скандалить, это его личное дело, — сказал Фируз. — Вы же дадите мне трактор, а если нет, то машину, сейчас, вне всякой очереди. Закон вы знаете не хуже меня.

«Странный какой-то парень, — подумал Наимов. — Настроен явно враждебно. Или правда то, о чем предупреждал Насир?..»

— А если мы вам другую работу подыщем?

— Какую?

— Например, слесарем пойдете?

— Нет.

«Нет…» — повторил про себя Наимов и, поразмыслив, решил, что, пожалуй, нет резона отказывать парню. Сразу видно, упрямый и настырный, может и жаловаться пойти — по разговору видно. И своего добьется. Конечно, закон на его стороне. Если уж так все складывается, то зачем ему, Наимову, встревать в склочное дело? Эту проклятую машину он собрался было передать одному нужному человеку. Значит, тому придется подождать… Ладно, переживем, нужного же человека можно отблагодарить иначе — сердце его, как говорится, найти легко. Однако почему этот парень держится так враждебно? Давно, года три, наверное, назад, когда он только собирался жениться на Назокат, младший брат Насир как-то показал ему на улице Фируза и предупредил, что этого парня часто видят рядом с ней — дружат еще со школы…

— Так вы хоть отдохнули после возвращения? Погуляйте еще с недельку — может, к этому времени и та машина, о которой я говорил, освободится.

Слушая Наимова, почему-то Фируз испытывал то же ощущение, как если бы босиком наступил на лягушку.

— Так через неделю?

— Да, загляните через недельку, поговорим.

Фируз медленно возвращался по тихой тенистой улице, ведущей в райцентр, и на душе у него было невесело. Не может он забыть Назокат… Вспомнит — и будто невидимая рука сжимает сердце, и настроение целый день подавленное. Можно ли так мучить себя? Как говорится, давно пора было прочесть молитву по минувшему. Из-за Назокат и с Наимовым не смог говорить по-человечески. Увидел его, и сердце перевернулось, сразу забыл, что хотел держаться спокойно, ничем не выдавая своих чувств. Да и, собственно, в чем провинился перед ним Наимов? Сам ходил разиня разиней, сам и остался с носом — потерял Назокат… Ведь цветок достается тому, кто первым решится сорвав. Наимов сумел опередить его, а он все не торопился, откладывал на завтра. Так и не решился сказать Назокат, что у него на сердце, сказать ей, что любит, что хочет взять в жены, — так почему ж теперь он злится на Наимова? Злится или ревнует? Хотя какая разница. Все одно плохо. Наимова он, похоже, ненавидит, однако есть в этом что-то низкое — или, быть может, у него нет чувства собственного достоинства?.. Нет, нужно быть мужчиной. Наимов ведь не отбивал у него Назокат и, наверное, даже и не догадывается о боли его сердца. И Назокат ведь ему, Фирузу, тоже ничего не обещала… Тогда отчего же ему так больно знать, что они были мужем и женой и что их семейная жизнь закончилась разрывом? Да, это правда: после того как Фируз услышал от Сафара, что Назокат ушла из дома Наимова, горькое чувство на сердце стало будто вдвое сильнее. Словно он жалел не только себя, но и Назокат… Если Наимов поймет, в чем дело, наверняка в душе посмеется над ним. Хотя почему — если поймет? Не исключено, что он прекрасно все знает, неспроста ведь так холодно встретил его сегодня…

— Фируз! — окликнули его с другой стороны улицы.

Он поднял голову и увидел Сафара, с улыбкой направлявшегося навстречу. Фируз машинально отметил, что друг его сегодня выглядит необычно празднично: вместо всегдашней своей ковбойки белая рубашка, хорошо отглаженные брюки, модные туфли, и привычной старенькой тюбетейки не видать. В город, что ли, собрался?

— Что это ты так вырядился?

— А я тебя ищу! Забегал к тебе — мать сказала, пошел к директору совхоза… Пойдем, поговорим?

— Ладно, — согласился Фируз, — куда пойдем-то?

— Знаешь столовую возле парка? Там сейчас прохлада, да и парк новый посмотришь, пошли.

— Ты что, отпуск взял? — на ходу расспрашивал Фируз. — Вроде сегодня рабочий день, а ты ходишь руки в карманы.

— А-а-а… — Сафар от души посмеялся. — Никогда не видел меня таким франтом?

— Да нет, один раз было.

— Это когда же? — удивился Сафар.

— Два года назад, в день своей свадьбы.

— Верно, было, было… Ну в день свадьбы — это грех небольшой.

— Слушай, ты что мутишь воду? Я тебя о деле спрашиваю. В совхозе самый разгар работы…

— А я ушел из совхоза, — беззаботно объявил Сафар. — Хочу погулять недельку, передохнуть.

— Шутишь? — Фируз остановился и пристально вглядывался в лицо друга.

— С чего бы мне шутить? Правду говорю, — уже серьезно ответил Сафар. — Совхоз — это, как говорится, не для меня.

— Четыре года, значит, был для тебя, а сейчас — нет?

— Пока был прежний директор, Хакимов, работалось хорошо. Но этот… Полтора года терпел, больше не могу.

Они вошли через ворота в парк, чистый, прохладный и тенистый; посыпанной песочком аллеей двинулись в сторону райцентровской столовой.

— Слушай, ну что случилось? Ведь когда он был завгаром, казался вполне приличным…

— Да, к а з а л с я, — подтвердил Сафар и, посмотрев сбоку на Фируза, отметил: — Надо же, ты ростом обогнал меня, не зря, значит, армейский хлеб ел.

— Ему про тутовник, а он про иву! Ты что, не хочешь говорить?

— Нет, правда, в тебе сейчас не меньше, чем метр восемьдесят.

— Угадал, — согласился Фируз и перестал приставать с расспросами. Захочет — сам скажет…

Столовая в этот предобеденный час была пуста, однако откуда-то из задних помещений доносился пряный запах шашлыка. Две официантки с одинаковыми высокими прическами, обе крашеные, но одна худая, а другая полненькая, стояли у окна, смотрели на улицу и чему-то негромко и беззаботно смеялись. Увидев молодых ребят, они поправили волосы.

— По три шашлыка и по сто пятьдесят водки, — заказал Сафар.

— А не много ли в такую жару? — забеспокоился Фируз. — Тебе никуда не ехать?

Сафар только махнул рукой.

Выпив по рюмке, закусили сначала помидорами с луком, потом Сафар взял с тарелки шампур и поторопил: