Однажды, когда Зайцев учился в седьмом классе, к ним на урок пришел лектор обкома партии, рассказавший о том, как «загнивает западный мир и торжествует советская идеология развитого социализма». Осудил он и «буржуазно-мещанскую» группу «Битлз», «призывающую ко всеобщей войне и свержению социалистического строя в СССР». - А что означет слово «Битлз»? - спросила тогда лектора одна любопытная ученица. - Это, друзья мои, - ответил лектор, - нецензурное слово! Его, честно говоря, нельзя произносить вслух! Поэтому будьте осторожны: все это - такая грязь!

Но такие нравоучения вызывали прямо-таки противоположную реакцию. Иван помнил, как многие ребята приносили в класс пластинки с песнями «Битлз», сделанными из использованных рентгеновских фотопластин, на которых были засняты ребра и кости…Как втихаря прослушивали их дома. Постепенно это вошло в привычку, и молодые люди перестали таиться, по крайней мере, от своих родных. А сосед Ивана, его ровесник, даже ухитрился записывать песни «Битлз» на свой магнитофон из радиоприемника во время трансляции передач «Би-Би-Си», а затем собирать ребят во дворе и включать свои записи «на всю катушку». - Слушайте, ребята, настоящие вещи! - говорил он. - Вот это - действительно музыка! «Битлз», «Ролинги»! А что у нас? Одна муть! «Во поле березка стояла…» или «Дан приказ ему на запад…»!

Запрет увеличивал популярность «Битлз»!

К тому времени, когда эта группа распалась, в СССР не было, вероятно, ни одного любителя музыки, который бы не знал, не слушал и не почитал знаменитых музыкантов. Достаточно сказать, что даже в школе, где учился Зайцев, весьма далекой от влияния «западной пропаганды», каждый из его товарищей имел хотя бы одну фотографию «Битлз». Это было свидетельством хорошего вкуса. Тот из ребят, кто мог похвастать коллекцией фотографий «Битлз», их пластинок, сделанных кустарным способом, или магнитофонными записями их песен, считался человеком передовых взглядов и пользовался уважением своих сверстников! Музыка и песни «Битлз» успокаивали и одновременно поднимали настроение. В момент их прослушивания, казалось, отступала куда-то в небытие черная тень постоянного страха, напряжения, лжи…

- Эй, Вань! - раздался вдруг громкий голос Шорника. Зайцев очнулся от раздумий.

- Выпей-ка грамочку за старый год! - сказал Шорник и протянул ему стакан. Иван посмотрел на часы. Половина двенадцатого…Вокруг сидели одобрительно смотревшие на него «старики».

- Ну, за старый год, ребята! - воскликнул Шорник. - Чтобы все прошлое осталось в прошлом, а новое время принесло нам счастье! Поехали!

Все встали и начали чокаться гранеными стаканами. Иван выпил вместе со всеми. На этот раз водка не вызвала неприятных ощущений.

- А теперь пошли смотреть телевизор! - крикнул Крючков, и воины направились в спальное помещение.

«Молодые» солдаты лежали в постелях, как и требовалось по их статусу. «Черпаки» разбились на кучки. Латыши сидели у телевизора с латышами, литовцы с литовцами, а русские ребята слонялись по казарме…

Наконец, пробило двенадцать часов. - С Новым годом! - заорал на всю казарму Шорник. - С новым дембилем!

Прибежал с бутылкой «Шампанского» Преснов. Хлопнула пробка. «Старики» подставляли стаканы. Преснов подошел к сидевшему в одиночестве Зайцеву. - Ну-ка, выпей, Иван, и ты! - сказал он, протянув ему свою кружку.

- Спасибо! - поблагодарил Зайцев и без церемоний опрокинул шипучий напиток в рот.

После этого «черпаки» почти в полном составе отправились спать. А «старики» веселились до самого утра. Одни смотрели по телевизору новогодний концерт, другие слушали в канцелярии грампластинки. Однако, в целом, в казарме было нешумно.

Командир роты Розенфельд еще за несколько дней до праздника строго предупредил солдат, что если он узнает о беспорядках, связанных с Новым годом, и особенно, если, не дай Бог, дежурный по части услышит какой-либо шум в казарме хозподразделения, последствия для виновников будут самые печальные.

Это учли, и все старались вести себя прилично.

Утром первого января на поверке старший сержант Лазерный объявил, что «поскольку сегодня выходной день, воины могут заниматься своими делами и отдыхать так же, как и в воскресенье». Зарядка в этот день не состоялась, потому как ни «старики», ни сержанты не желали контролировать положение дел в роте в праздничное время.

После завтрака воины вернулись в казарму и стали слоняться там из угла в угол.

Иван так долго не выдержал: походил немного по коридору, сфотографировался со «стариками» и отправился к себе в штаб. По дороге он встретил Шорника, бредущего со стороны стадиона с большой хозяйственной сумкой в руке.

- Пошли в роту, Ваня! - сказал Шорник. - Я тут кое-чего прикупил…

- Вижу, - ответил Зайцев. Его мутило от одной только мысли, что предстоит выпивка, - но не пойду!

- Что случилось? - удивился Шорник.

- Понимаешь, - сказал Иван, - у меня столько отчетов! Если я не подготовлю их в срок - беда!

- Ну, смотри сам, - улыбнулся Шорник. - А то у меня тут всего хватит на полроты!

В штабе Зайцев столкнулся нос к носу с фотографом - «молодым» воином хозроты рядовым Середовым.

- Ну, как дела, Юра? - спросил Иван. - Когда будут готовы новогодние фотографии?

- Сегодня проявлю пленку, - ответил Середов. - Надо только использовать еще парочку кадров. Хочешь сфотографироваться у штаба?

- Нет, ты лучше сфотографируй тех, кто тебя сюда позвал, - покачал головой Иван, - а потом, если останется пленка, сможешь и меня щелкнуть. Хватит и новогодних фотографий, если они получатся.

- Ну, как знаешь!

Зайцев вошел в свой кабинет, снял верхнюю одежду и достал чистые бланки отчетов. - Пора их заполнять, - решил он. - Нечего тянуть время!

К обеду он успешно справился с работой. Все цифры были аккуратно переписаны и тщательно проверены. Оставалось только подписать документы высшими военачальниками, внести в отчеты секретные сведения о численности воинской части и сдать их на отправку в «секретку» (первый отдел). Все это мог без труда сделать и Потоцкий. Поэтому Зайцев со спокойной совестью положил заполненные бланки в сейф и занялся оформлением накладных на выдачу продовольствия на следующий день.

Первый день нового года прошел спокойно. Никаких скандалов и чрезвычайных происшествий не произошло. На вечернюю поверку в роту прибыл сам Розенфельд. Судя по тем репликам, которые он подавал во время переклички, воины поняли, что командир роты прекрасно осведомлен о прошедшей праздничной попойке. - Умеете же вести себя как надо! - довольным тоном поучал он солдат. - Видите, все не без недостатков…Но ведь, иоп вашу мать, это не значит, что нужно эти недостатки выставлять напоказ! Вон, смотрите, - Розенфельд поднял вверх палец, - ведь почти все вы занимаетесь онанизмом, но никто же об этом не болтает!

Воины переглянулись. - Что за ерунда? Какой еще онанизм? - подумал Иван. - Странно, ведь обычно Розенфельд зря слов на ветер не бросает!

Так и остались бы эти вопросы без ответа, если бы не случившееся ночью происшествие.

Где-то около двух часов, когда вся рота безмятежно спала, общую тишину неожиданно нарушили громкие крики, доносившиеся из умывальника. Затем в спальное помещение забежал дневальный и заорал что есть мочи: - Чистов! Лазерный! Шорник! Вставайте скорей! У нас там «чепе»!

Послышался топот солдатских сапог. Иван тоже вскочил, быстро оделся и побежал…

В умывальнике солдаты увидели довольно странную сцену. На полу с петлей на шее лежал «молодой» воин - повар Набиуллин. Вокруг него растекалась огромная лужа. А он сам не подавал никаких признаков жизни. Сверху, из разорванной отопительной трубы хлестала мутная пузырящаяся вода.

- Нашатырь! Скорей! - заорал опомнившийся первым Шорник. - Несите пузырек из каптерки, долбозвоны! И вату!

Через несколько секунд Гундарь прибежал в умывальник. - На, Вацлав! - сказал он, протягивая Шорнику требуемые предметы. Тот обмакнул вату в нашатырь и ткнул ее в нос Набиуллину. «Молодой» воин дернулся и открыл глаза.