Кара его спрятал в карман, а затем с наглой улыбкой обратился к Скворцову:

— Voila tout?

— Voila tout…

Жуков подумал:

— Ну, братцы… Вы друг друга стоите… Держись, Ко–лян… Здесь обманство… Не иначе…

Вновь Кара из просторного кабинета Скворцова очутился в узкой камере.

Скворцов же, заложив одну руку в карман, другой рукой повелительно указывал коменданту — проверить посты.

За камерой на западной стороне иметь наблюдение.

Из окон кабинета Скворцова виднелось окно камеры Кары и часть самой камеры.

Под окном камеры, расположенной во втором этаже, на досчатой перекладине сидел штукатур и, мурлыча песню, работал.

Комендант ушел исполнить приказание.

Скворцов открыл окно кабинета, поставил треножник с зеркальным отражателем, направив таковой прямо на окно камеры Кара.

Сам сел под защитой простенка против зеркала и стал наблюдать. В зеркале отражалось: Кара укладывал в портсигар папиросы, положил его в карман, взялся за фуражку, но…

…Но… Ах, русская пословица!..

— На всякого мудреца — довольно простоты.

На шапке Кара был зайчик от направленного зеркала.

Кара злобно оскалил зубы, сорвал шапку, снял френч и завесил окно.

Скворцов сконфуженный сидел перед отражателем, в котором со всеми подробностями вырисовалась спинка хорошо сшитого френча…

Минута раздумья.

Скворцов подошел к своему гардеробу. Переоделся. Незаметно вышел из кабинета.

Ушел на черный ход. Поднялся на крышу, свесил голову и маленьким камешком прицелился в штукатура.

Рабочий поднял голову, узнал начальника, немедленно спустился по канату. И не успел он ногами коснуться земли, как на досчатой перекладине сидел уже другой штукатур, опять мурлыкал песню, левой рукой мазал стену, а правой шарил в кармане френча…

Френч заколебался…

Кара заметил подозрительное колебание, поднялся к окну, вытащил нож и схватил руку, обшаривающую френч.

— Мертвая хватка, пан Скворцов!

Скворцов не растерялся и крикнул громко:

— Ломайте левую, правая уже сломана…

Реплика, поданная Скворцовым, дошла по назначению.

Часовой обратил внимание на громкий разговор в пустом дворе, заметил висящего на канате человека…

И дал выстрел…

Тревожный свисток!

От неожиданности Кара отлетел от окна, рука Скворцова освободилась, он полетел вниз, зацепился за телефонный провод.

Это задержало силу падения, и Скворцов свалился на землю…

Сейчас же появились носилки. На носилках был уложен бездыханный труп…

Кара смотрел из окна и думал.

— Ну… один готов! А с этой деревенщиной справиться легче!

Санитары бережно внесли в кабинет носилки с Скворцовым. И ушли.

У носилок беспомощно и растерянно стоял секретарь. И не успел он протянуть руку к трубке телефона, как перед ним стоял невредимый Скворцов с хитрой улыбкой.

Секретарь, видавший на своем веку много видов, особенно в последние годы совместной работы со Скворцовым, пожал плечами и реагировал на чудесное воскресение своего начальника так:

— Правильно!

— Пустите слух, что я сильно разбился и положение мое безнадежно.

— Слушаюсь… Часового у западной половины поставить?

— Ни в коем случае.

— Есть!

За секретарем закрылась дверь.

Одним прыжком Скворцов был опять у своего наблюдательного окна.

И тяжелая суконная штора закрыла его от всяких любопытных глаз…

Ибо было время проулки заключенных. И шли пересуды о злобе дня.

В числе гуляющих был и почтенный господин Кара; всегда брезгливо относившийся к толпе, на этот раз он забыл свой обычай и вступил в переговоры с своими товарищами по несчастью:

— Кто это разбился? — с очаровательной улыбкой спросил Кара ближайшего соседа.

— Инспектор Скворцов, — последовал ответ.

— Он жив?

— Нет. Слыхать — помирает…

— Собаке — собачья смерть! — с не менее очаровательной улыбкой заключил Кара.

И отошел от толпы.

— Что это за порядки? И уголовные и политические и просто бандиты — все здесь равны… — думал Кара, присвоив себе квалификацию «политического подпольника».

Он передернул плечами, вышел из рядов и пошел к зданию.

Надзиратель счел своим долгом предупредить:

— Вы, гражданин Кара, зря не пользуетесь воздухом… Это третья прогулка и до утра другой не будет… Или вы нездоровы? Можно вызвать врача…

— О нет, милейший друг. Я не привык вращаться в таком обществе, — иронически сказал Кара, указав на толпу гуляющих.

И пошел в свою камеру.

Жизнь понемногу замирала…

Люди располагались на ночлег.

Ночь была темна. Лил сильный дождь. Природа в эту ночь была решительно против человека.

И только долг, священный долг мог заставить человека отмахнуться от разразившейся стихии…

И часовой стоял у западной половины.

Ему видно было окно Кары.

В камере Кары была тьма и ничего не сулящая тишина…

Крот делал свое дело…

Камень в стене был вынут.

Грозная решетка валялась на полу, как ненужный хлам…

По канату спускался человек…

По тому самому, который предал Скворцова и сейчас спасал Кару.

Кара на земле… Но свобода за стеной.

Поза Кары ничем не отличалась от напряженной стойки легавой собаки на охоте.

Но все спокойно.

Часовой стоит спиной.

Кара подкрался, остановился, как вкопанный, и смотрел, и видел, и не верил себе.

Часовой спал!

— Только русская свинья может спать под таким ливнем… И притом, прислонившись к стене, — так думал Кара.

И одной рукой измерял высоту стены.

Но маневр сей великолепному Каре показался неудачным.

Он растолкал часового, схватил его за ворот и нарочито грубо крикнул:

— Спать! На часах! Собака! Сгною в подвале!

— Простите, товарищ начальник… Не погубите!

— Смо-о три! Дери тебя горой. Нельзя, товарищ, спать на посту.

— Уж больно замаялся, товарищ начальник. Да и табачку нет…

— На тебе папиросы. Кури и не спи. Пропуск знаешь?

— Знаю.

— Ведь врешь — не знаешь?

— Знаю…

— Ну скажи?

Кара подставил ухо.

— Собачка и нарез… — прошептал часовой.

— Молодец! Слыхал — Скворцов помирает?

— Да он уже помер… Только вынесли!

— Жаль человека… Ну то–то же, товарищ… Не спи!.. Можешь упустить такого преступника, что никогда не поймаешь его… Разве только один Скворцов мог…

Спокойной походкой, держа руку в кармане, направился Кара к воротам, небрежно буркнул пропуск.

И вышел на улицу.

Часовой прислонил винтовку к стене, поднял воротник.

И бесшумно скользнул вслед…

Хороший хозяин, конечно, не пожелал бы выгнать собаку на двор в такую кромешную ночь.

Дождь лил как из ведра. Ветер свирепыми порывами расхлестывал потоки воды и образовал целый водяной смерч…

На глухой окраине огромного города улицы были так плохо замощены, что все обратилось в одну сплошную грязь…

Ни души на улице…

Редкие фонари бросали неверный свет на всю эту бушующую стихию. Обыватели окраины, видно, полегли уже спать — в маленьких домах совсем не видно было света…

По узкому тротуару, близко прижимаясь к стенам, пробиралась какая–то тень. Казалось, даже в эту черную ночь этой тени хотелось спрятаться, войти в стены, чтобы сделаться совсем невидимой.

Да и смотреть было некому, — ведь захолустная улица была совсем пустынна…

Кому охота сунуть нос в этот дьявольский кавардак разгулявшейся стихии?

Но ведь вся беда в том, что человек не собака! И куда добровольно не сунется ни одна собака, даже самая несчастная — туда обязательно влезет человек, движимый чем?