Оставив карету, кучера и камердинера на постоялом дворе, Войцех направился в банковскую контору Джуды Херца Бера, занимавшуюся финансовыми делами покойного графа. Один из влиятельнейших прусских финансистов, лидер еврейской общины Берлина, Джуда Бер придерживался реформистских взглядов. В салоне его жены Амалии собирались лучшие умы Пруссии, и даже сам наследник престола, кронпринц Фридрих-Вильгельм, удостаивал ее собрания своим присутствием.

К молодому графу герр Джуда вышел лично, учитывая крупный характер предстоящих финансовых операций и желание поближе познакомиться с новым клиентом. О еврейском происхождении банкира напоминала разве что тронутая проседью борода клинышком, да пытливые черные глаза. Одет он был по последней моде, в дорогой сюртук мышиного цвета и темно-серые панталоны. Войцех, в перешитом Жюстиной отцовском костюме, на его фоне выглядел не слишком презентабельно, но банкир встречал клиентов не по одежке, а по состоянию банковского счета, посему прием Войцеху был оказан самый уважительный.

Первым делом Шемет перевел в деньги в Варшаву, поступок, вызвавший горячее одобрение герра Джуды, заметившего, что в эти беспокойные времена люди предпочитают делать долги, а не возвращать. Свое одобрение финансист выразил не только в поощрительных словах, но и в добрых советах, оказавшихся весьма кстати только вступившему на деловую стезю Войцеху. А потом, когда затянувшаяся беседа приняла характер теплый и доверительный, оказал неоценимую услугу, порекомендовав взять поверенным своего дальнего родственника, Исаака Шпигеля.

Исаак появился в приемной откуда-то из глубин конторы, на ходу снимая сатиновые синие нарукавники со старомодного черного лапсердака, чуть лоснившегося на спине, но все еще приличного. Расходившиеся при ходьбе полы чуть приоткрывали короткие панталоны, пузырившиеся на коленях от непрестанного сидения, черные чулки обтягивали крепкие икры, на потертых тупоносых башмаках тускло серебрились квадратные пряжки. Весь этот наряд, совершенно не вяжущийся со строгой элегантностью банковской конторы, удивительно подходил к его лицу — темному, горбоносому, обрамленному волнистой бородой смоляного цвета с редкими прожилками седины и густыми волосами до плеч, буйство которых усмиряла черная бархатная ермолка. Блестящие черные глаза были полуопущены, но взгляд из-под густых ресниц показался Войцеху не просто изучающим, но даже слегка насмешливым. Впрочем, на ярких полных губах, свидетельствующих о натуре чувственной и страстной, улыбки не было.

На улице ко всему этому добавился складчатый суконный плащ с пожелтевшим кружевным воротником, тоже черный, и плоская широкая шляпа, из-под которой на затылке виднелась ермолка, делавшая герра Шпигеля похожим на диковинный гриб. Войцех с некоторым опасением поглядывал на спутника, решившего проводить своего нанимателя до постоялого двора, чтобы поближе свести знакомство.

— Надолго в Берлин, Ваше Сиятельство? — поинтересовался Исаак. В его тоне сквозило не ленивое любопытство, а какой-то расчет, словно он прикидывал, какой товар всучить покупателю в зависимости от ответа.

— Не знаю, — пожал плечами Войцех, — все будет зависеть от того, как скоро Государственный комитет утвердит соглашения, которые мой отец подписал с крестьянами. Я знаю, что это должен был делать окружной земельный суд в Кенигсберге, но там сейчас русские, война, наверное, остановила все дела. Впрочем, и здесь, в Берлине…

Он не договорил, провожая взглядом пару французских жандармов, идущих им навстречу по другой стороне улицы.

— Война — это плохо для дел, — согласился Шпигель, — но комиссии и комитеты продолжают заседать, жалобы рассматриваются, петиции принимаются. Чиновники — тоже люди, им семьи кормить надо, а жалование за красивые глаза не платят.

— Значит, ненадолго, — обрадовался Войцех, — у меня ни жалоб, ни петиций нет. Если, как вы говорите…

— А вот этого я не говорил, — перебил его Исаак с усмешкой, и тут же замялся, остановившись для поклона, — простите, Ваше Сиятельство.

— Утомили уже «Сиятельством», герр Шпигель, — полушутя заметил Войцех, — нельзя ли попроще?

— Можно, господин граф, — согласился Исаак, — но и вы мне уж не говорите «герр Шпигель». Я придерживаюсь старинных взглядов на отношения, господин граф. У каждого вельможи есть «свой еврей», и я буду благодарен, если назвать вы меня будете просто по имени и на «ты».

— Герр Джуда Бер, кажется, придерживается иных взглядов, — нахмурился Шемет, — мне не по душе эта вельможная фамильярность.

— Мой родственник пытается усидеть на двух стульях, — вздохнул Исаак, — и, помяните мое слово, господин граф, когда-нибудь это до добра не доведет. Еврей должен оставаться евреем. Или становиться немцем. Я предпочитаю первое. Герр Джуда не решается на второе.

— Будь по-твоему, — пожал плечами Войцех, — хотя я бы предпочел, чтобы люди вообще перестали задумываться о своем происхождении. Все беды от этого, а не от того, хочет ли какой-то еврей становиться немцем или наоборот.

— Занятные взгляды, господин граф, — лукаво блеснул глазом Исаак, — извините за любопытство, но вы католик или лютеранин?

— Я — нехристь жмудский, — рассмеялся Войцех.

Смех оборвался, сердце защемило. Это были слова Миши Сенина, и резанули они глубоко и больно, напоминая об отложенном долге мести. Исаак поглядел на Шемета из-под опущенных ресниц и промолчал.

— Так что там с моими соглашениями? — напомнил Шемет.

— Я думаю, господин граф, — снова вздохнул Исаак, — что все это займет больше времени, чем вы надеялись.

— И ты не можешь мне в этом помочь? — подмигнул Войцех. — Не верится.

— У меня к вам просьба, господин граф, — Шпигель остановился, и Войцеху пришлось сделать то же, — подайте свои прошения сами. Чтобы понять, с кем имеете дело. А после — я сделаю все, что в моих силах, чтобы ускорить процесс.

— Настолько плохо? — ухмыльнулся Войцех. — Ну что же, поступим, как ты говоришь. И сколько времени мне придется провести в Берлине в этом случае?

— Недели две-три, — понуро ответил Исаак, — я потому и просил вас, чтобы вы сами убедились в том, сколь хлопотное это дело. И не винили меня в том, что я пытаюсь его затянуть, преследуя свои выгоды.

— Плохо, — протянул Войцех, — но если иначе нельзя...

Он повернулся и прибавил шагу. Исаак чуть не бегом бросился его догонять.

— Примите мой совет, господин граф, — чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, заговорил Шпигель, — не оставайтесь в гостинице. У французских властей везде глаза и уши. А по вашей выправке даже такой старый еврей, как я, тут же догадается, что вы — офицер. Если, кроме прусских чиновников вам придется иметь дело с французскими… Я боюсь и подумать, как много времени это займет. И там я буду бессилен чем-либо помочь.

— Здравая мысль, — согласился Войцех, — и где же ты мне предлагаешь остановиться?

— Отправьте экипаж и слуг в Бреслау, — посоветовал Исаак, — не мозольте глаза французам, соря деньгами. Ваш гардероб…

— Я как раз хотел просить тебя порекомендовать мне хорошего портного, — перебил его Войцех.

— Разумеется, господин граф, с удовольствием, — кивнул Шпигель, — но пока вам лучше носить то, в чем вы приехали. И поселиться где-нибудь в комнатке с пансионом. Неподалеку от университета есть прекрасные квартирки, которые сдаются бедным студентам. Одна моя знакомая фрау…

— Вот с этого и надо было начинать, — рассмеялся Войцех, — что же, много у нее постояльцев?

— Ни одного, — печально ответил Исаак.

— Так хороши ли комнаты, если она не может найти жильцов? — засомневался Шемет.

— Комнаты хороши, — кивнул Шпигель, — да вот только дочка — еще лучше. Фрау Штейнберг опасается, что присутствие в доме молодых людей дурно скажется на ее будущем. Девушку замуж надо отдавать, сами понимаете.

— Ну, я тоже не стар, — удивленно заметил Войцех, — почему же фрау Штейнберг сделает для меня исключение?

— Видите ли, господин граф, — ответил Исаак, — по-настоящему дурных людей, готовых хладнокровно погубить юную девушку, не так уж много. Но вы, господин граф, учитывая ваше происхождение и богатство, не станете лгать, что готовы жениться.