Средства транспорта, они же члены коллектива
Долгое время в биологии господствовала теория, которая утверждала, что все виды животных созданы специально для какой-то цели. Вскоре она потерпела крах. Сейчас эта теория почти забыта, и, по-моему, незаслуженно. Конечно, я полностью разделяю дарвиновский взгляд на эволюцию, и все-таки когда я думаю о конях, в голову невольно закрадываются сомнения. Трудно поверить, чтобы такой совершенный организм мог быть создан нерассуждающей природой. Даже при беглом взгляде на лошадь напрашивается мысль, что она кем-то задумана и сотворена специально для перевозки вьюков. Надо на что-то положить седло - к вашим услугам спина. На животе очень удобно застегивать подпруги. Засела лошадь в болото, надо ее вытащить из трясины - крепкий лошадиный хвост сейчас же напоминает вам, что он создан специально для такого случая. Трос, которым вытаскивают из кювета машины, - это уже плагиат. А голова! Она на удивление ладно пригнана к уздечке! Да и все остальное служит той же цели - обеспечить удобство вьючной транспортировки. Ни одной мелочи не упущено. Даже круп не забыт, чтобы позади вьюков оставалось еще место на случай переезда через реки.
Лишняя в лошадином организме, пожалуй, только пищеварительная система. Вдобавок она - единственная, которая никогда не устает и не любит долго отдыхать. Даже во время самого тяжелого перехода лошадь то и дело норовит щипнуть травку у тропы и пьет почти в каждом ручье. Больше всего хлопот нам доставляла именно эта лишняя система.
Окончен переход - лошади надо дать отстояться, остыть. Как только она остыла - веди поить. Напоил - корми овсом. Покормил - отведи пастись. Пустишь просто так - транспортная единица обязательно убежит на завтрак к мишке. Чтобы этого не случилось, надо как-то ограничить ей свободу передвижения. Для этого придумано много методов. Но все они имеют свои недостатки.
На чистых ровных местах можно привязать лошадь к потаску - тяжелому бревну. Но после того как Арарат утащил километров за пятнадцать потаск, казавшийся под силу только трактору, мы отказались от этого способа.
Путы на передних ногах мешают только самым неопытным молокососам. Бывалые скачут галопом почище кенгуру.
Однажды вечером Иван Лексаныч не смог найти ни одного коня, сколько ни искал. На следующий день мы пошли на розыски всем отрядом, обыскали все возможные места. Коней не было. Только сопка, высокая и крутая, оставалась еще неосмотренной. На нее мы полезли только для очистки совести - разве может залезть туда спутанный конь, если даже мы карабкались на четвереньках? И все-таки кони оказались там... Сначала они прыгали по пологому склону, заросшему густой сочной травой, которая так и манила голодных животных. Склон становился все круче и круче, и в конце концов путь назад оказался отрезанным - спуститься вниз, не сломав шеи, было уже невозможно. Оставался один путь - наверх. Кони взобрались на самый гребень, обрывавшийся в другую сторону пропастью. Здесь они и стояли до тех пор, пока мы не нашли их. Даже распутанных, их едва удалось свести вниз. Иван Лексаныч долго удивлялся потом:
— Да разве это кони? Да туда, наверное, олень не залезет... Мне бы сказали, что там наверху пол-литра стоит, и то бы не полез...
Самый надежный метод - привязывать лошадь за длинный аркан к дереву, около которого много травы и мало кустов. Но не успеешь отойти, как она обязательно начинает ходить вокруг до тех пор, пока не намотает на ствол всю пятнадцатиметровую веревку. После этого успокаивается и ждет, когда ты придешь ее распутывать.
Еду каждый конь предпочитал работе. Когда они видели, что сейчас их заставят работать, они пускались на всяческие маленькие лошадиные хитрости. Сначала не давали себя поймать. Потом старательно надували брюхо в тайной надежде, что подпруги не сойдутся. Когда на оседланного коня вешали вьючные сумы, даже самый безответный начинал брыкаться.
Лошади - животные очень умные. Они свободно разговаривают по-своему и неплохо понимают друг друга. Заметил, например, Тарапул, что идет Иван Лексаныч с уздечками, коротко заржал - и все кони бросаются врассыпную. Мы знали по-лошадиному всего два слова - "тпру" и "но". Лошади знают наш язык гораздо лучше, но их словарный запас тоже довольно ограничен. Даже если к самому развитому коню, как Тарапул, обратиться с простейшей просьбой на великолепном литературном русском языке:
— Тарапул, иди, пожалуйста, побыстрее! - он только вопросительно задвигает ушами. Не поможет здесь и полулитературный жаргон, на котором объясняется хозяйка с нашкодившей кошкой:
— Ах ты дрянь ты этакая...
Камчатский конь способен понимать речь только крепкую и соленую, как штормовой ветер, выразительную, как кукиш, многоэтажную, как небоскреб, такую, от которой цивилизованный европейский конь упал бы в обморок. Мы были противниками такого языка, но... ничего не поделаешь, другого они не понимали.
Во всем остальном каждый конь представлял собой неповторимую индивидуальность.
Тарапул. Серый невзрачный конек-горбунок. До того широк и пузат, что кажется низеньким, но рядом со стройным скакуном Рыжим выглядит не то слоном, не то верблюдом. Умен и опытен до последнего лошадиного предела. Служба в артиллерии пошла ему на пользу! Ловить себя не дает, но делает это по-своему и с умом.
Вот идет небольшими ласковыми шажками Иван Лексаныч, нежно причмокивая губами. В руке у него - кусок хлеба с солью, но Тарапул знает - в другой, что за спиной, - уздечка. Он не обращает на Ивана Лексаныча никакого внимания, пока тот не подойдет к нему метра на два. Это - последняя грань, и Тарапул не позволит ее перешагнуть. Иван Лексаныч делает один шаг, Тарапул - один прыжок. Два шага - два прыжка. Остановился Иван Лексаныч - и Тарапул спокойно продолжает щипать травку... Когда Иван Лексаныч, утомленный единоборством, теряет бдительность, Тарапул мгновенно выхватывает у него из рук кусок хлеба и тотчас же поворачивается задом. И снова продолжается менуэт со сложными фигурами, но с неизменным расстоянием - два метра, продолжается каждое утро перед вьючным переходом, продолжается до тех пор, пока в один прекрасный день Иван Лексаныч не догадался привязать Тарапулу на шею обрывок веревки длиной в два с половиной метра. И, несмотря на весь свой ум и огромный опыт, Тарапул так до конца сезона и не догадался изменить тактику. Надо было видеть его обиженную физиономию, когда его, заслуженного боевого коня, ловили за полминуты, как последнего сопливого жеребенка...
Для Тарапула, единственного изо всей нашей кавалерии, на кухне не существовало никаких тайн. Как только мы устраивались в палатках спать, около костра раздавался грохот. Тарапул переворачивал кастрюли, миски, опрокидывал ведра и сковороды, рвал зубами вьючные сумы и съедал все, что находил, - лепешки, кашу, муку, соль и даже недожаренные медвежьи котлеты. Однажды он укатил кухонный вьючный ящик метров за двадцать от костра, пытаясь его открыть. Было только два способа борьбы с ним - или вешать кастрюли на дерево, или привязывать к дереву самого Тарапула. Иногда, для большей надежности, мы делали и то и другое.
В работе не было коня лучше Тарапула. Большой, сильный, он легко носил очень тяжелые вьюки. Не мог он только ходить быстро - мешала старческая одышка. Подгонять его было бесполезно, он шел в спокойном темпе с утра до вечера, несмотря на подъемы, спуски и заросли. Он проходил благополучно по таким местам, где другие кони кувыркались, рискуя разбиться вдребезги. Шагал Тарапул широко и ровно, вьюки не растрясал никогда. К медвежьему запаху и к самим медведям относился с великолепным презрением.
Ничем не походил на него Арарат - молодой шалопай и лодырь, только и мечтавший, как бы поесть, поспать и поухаживать за кобылицами. Ловить его было трудно, но неинтересно - он сразу задавал стрекача и убегал за несколько километров. Не раз он вообще в одиночку пересекал хребты и долины, и его приходилось по нескольку дней искать. Ходил плохо, подпрыгивающей походкой, вьюки и привьюки от этой тряски так и сыпались. Шел всегда медленно, тянулся как на буксире, но стоило привязать повод ему на шею и подгонять сзади, сразу срывался на аллюр три креста и бежал до тех пор, пока совершенно не запутывался в кустах.
Медвежьего запаха панически боялся, на крутых склонах первым терял голову от страха. Любое общение с человеком он начинал с того, что бил копытами. Женька недели две проводил с ним какие-то эксперименты, потом заявил нам: "А вот меня Арарат не лягает! Я его сахаром приучил". Он спокойно подошел к коню и протянул ему на ладони кусочек сахару. Арарат взял сахар своими мягкими губами, разжевал его, облизнулся... мгновенный разворот - и Женька полетел в костер.
Рыжий - стройный скакун с грустными глазами. У него порок сердца - загнал Рогожкин. Рыжий слишком добросовестен. Если положить очень много на Арарата, он демонстративно ложится и не встает. А Рыжий везет, сколько на него ни положи, везет не жалуясь и может умереть под вьюками, но ни разу не ляжет Нам постоянно приходилось беспокоиться - не слишком ли много груза на Рыжем?
Много хлопот и волнений доставляли нам кони на лагере, еще больше - на переходе. Конечно, были у нас и такие переходы, в которых вьюки не падали, подпруги не рвались и лошади не тонули в болотах. Но это были пешие переходы. А без коней в поле никак не обойдешься. Придется нам брать их и на следующий сезон. Будем просить у Рогожкина Рыжего, Арарата и, конечно, Тарапула.