Профессия женская

Нет в нашем отряде женщины. Кое-кому может показаться даже - и быть не может. Не женское это дело, говорят многие. Ведь наша профессия, если верить рассказам, - клубок приключений и опасностей, почти коррида. А видели вы когда-нибудь матадора в юбке? (Впрочем, говорят, недавно одна появилась.)

Попробуем разобраться. Это тем более необходимо, что геология без женщин - только половина геологии. Например, в группе на геологическом факультете, где я учился, девушек было больше, чем ребят. И готовились они вовсе не к карьере дипломированных жен. Большинство из них защитили диссертации, заканчивают их, начинают или думают начинать.

Итак, работают женщины в геологии. И при этом ухитряются оставаться женщинами. В соответствующие моменты они или закрывают глаза, или слишком широко их раскрывают, ахают, плачут, и т. д. Примеров можно привести сколько угодно.

...В море лодку стала захлестывать волна. Тогда Она не нашла ничего лучшего, чем лечь пластом на дно, закрыть глаза и вверить судьбу морю, случаю и хладнокровию капитана.

...Та же ситуация, но другой темперамент. От ужаса Она так широко раскрыла глаза, что по ним можно было проверять циркули, и вскрикивала время от времени:

— Скорей, скорей... Ой, не надо... - ну и другие, столь же многозначительные междометия.

...Другая ситуация, тот же темперамент. С двумя жизнерадостными балбесами-практикантами и вьючными лошадьми Она шла на выручку своим мужчинам. Дождь, туман, заросли. Они шли, шли и наконец потеряли дорогу. Остановились. Куда идти? Она обернулась к балбесам за поддержкой. Те стояли понуро, съежившись, втянув головы в плечи. Им было все рано, куда их поведут, а не поведут, не подтолкнут, они так и будут стоять на месте. Дорогу потеряли, ноги не идут, палатки нет, костер не разожжешь, ничего не придумаешь... да и лучше не думать. Так они и стояли.

И тогда Она заплакала. Но не сразу. Сначала сказала: "Подождите меня здесь, я пойду поищу дорогу..." - и ушла за бугорок. Оглянулась, убедилась, что ее не видно, да они и не смотрели по сторонам, и только тогда дала волю слезам.

Через полчаса Она вернулась, а балбесы стояли все так же, безучастно глядя под ноги. Она сказала спокойно:

— Пошли.

И снова дорога, дорога без конца. Когда нашли своих, балбесы уже были не в состоянии даже порадоваться теплой палатке, костру и чаю. Но... мужское самолюбие так и не позволило им заплакать, несмотря на все трудности и невзгоды.

А Она? Она потом оправдывалась:

— Конечно, я никогда не попадала в такие ситуации одна. Всегда рядом со мной был мой Мишка. А с ним нигде не пропадешь, он все умеет, я с ним ничего не боюсь. Даже если бы я падала в пропасть, а рядом со мной летел мой Мишка, я бы только спокойно поправляла прическу. Он такой... в лепешку расшибется, а сделает, чтобы мне было хорошо.

Бедный Мишка! Своенравные и жестокие дамы семнадцатого века, бросающие перчатку в клетку тигра, не перевелись на белом свете. С тех пор у них даже испортился характер. Если раньше рыцаря, принесшего даме перчатку, одаривали таким взглядом, за который в семнадцатом веке было принято отдавать жизнь, то теперь...

...Они сидели на озере в горах и ждали. Вертолет должен был привезти продукты, поэтому еды у них было с собой очень немного. Но никто не прилетал - не было погоды. И долго ли, коротко ли, но продукты кончились. Они все ждали, ждали до тех пор, пока Она, капризно дернув плечиками, не заявила:

— Мишка, разве ты не видишь, я хочу есть!

И Мишка, взяв заряженный карабин и сунув в карман запасную обойму, покорно отправился в лес. К вечеру ее ждал аккуратно разделанный медведь. Шкура была мастерски снята вместе с когтями, ушами и хвостиком, без единого пореза. Медведь лежал на спине раздетый, болезненно бледный, его лапы, скорбно сложенные на старческом брюшке, были пронизаны массой подагрических жилок, и вообще он так походил на пожилого, только что преставившегося астматика, что Она не выдержала:

— Зачем ты его убил... какие вы все-таки, мужики, жестокие... Мне жалко... - Она всхлипнула. - Не буду я есть медведя!

Если бы на Камчатке водились тигры, наверняка Она послала бы Мишку снова в лес... Но к счастью для него, ничего более съедобного в лесу не было...

...Собираясь в поле, женщина часто думает, что в геологическом отряде она будет обузой, и изо всех сил старается поменьше быть обузой. Бывает, что чересчур старается.

...Она была мастером спорта по плаванию, и мы весь сезон ходили вместе в маршруты, а мое мужское самолюбие не позволяло считаться с ее титулами - чего там, баба есть баба, - и поэтому я всегда ходил из последних сил, я почти бежал, перепрыгивая через валежины или ныряя под них с ходу, а если они лежали так, что и прыгать и нырять неудобно и если они были не очень толстыми, я ломал их грудью; ни на каких соревнованиях я не развивал такой скорости и все-таки постоянно чувствовал за спиной ее горячее ровное дыхание, и поэтому все прибавлял и прибавлял ходу, а Она все не отставала.

Только в конце сезона Она призналась:

— Как я ненавидела тебя тогда! Ты мчался по тайге как бурелом. Я боялась, что если я упаду или отстану, ты ведь не заметишь этого... Ты за весь сезон так ни разу и не оглянулся. А остаться одна в тайге я знаешь как боюсь.

После того сезона мы оба достигли пика своей спортивной формы - Она стала чемпионкой Союза на двух дистанциях, а я даже выполнил норму третьего разряда.

...Когда говорят о женщине в геологическом отряде, часто забывают об очень важном: женщина в отряде - облагораживающее начало. Правда, не на всех оно действует одинаково. В прошлом сезоне один из двух неразлучных друзей в ее присутствии иногда даже умывался, зато другой - совсем наоборот, в ее отсутствие иногда даже не умывался. Когда в отряде женщина - слова плохого не услышишь. Но, может, просто не замечаешь? Надо спросить, как относится к этому само облагораживающее начало.

— Ой, такие мальчики симпатичные, - говорит облагораживающее начало. - Даже чертом не ругнутся... когда на улице. Плохо только - их палатка стояла слишком близко от моей. И вот он еще в палатку до конца не влез, ноги еще на улице, а уже душу отводит. Мат, хоть топор вешай. А вылезут на улицу - опять такие симпатичные, такие вежливые - спасибо, пожалуйста, извините, разрешите.

А парни до сих пор считают, что в том сезоне они были в глазах женщины самыми утонченными и благовоспитанными джентльменами.

...Следующий эпизод можно привести безо всяких комментариев.

Речь шла если не о деле всей жизни, то о деле лучших лет жизни. И в этом деле оставалось много неясного. А наш отряд выезжал как раз в те края, где можно было кое-что выяснить. Но мы решили уехать потихоньку, потому что Она болела. Она узнала, и вышел большой шум.

— Мы же знали, что справку тебе врач не даст, а без справки не выпишут командировку, - оправдывались мы.

— Во-первых, насчет справки это еще неизвестно. Не такая уж я дура, чтобы идти к своему лечащему врачу. Я пойду к другому, а если и он не даст, то поеду вообще без справки.

— ?

— Пожалуйста, не делай такие круглые глаза! Поеду без командировки, без оплаты дороги и вообще без ведома начальства.

— Но...

— Никаких но! Я улажу все сама. Можешь не беспокоиться.

Хотел бы я видеть человека, который не беспокоился бы на моем месте. Я посоветовался с ее лучшей подругой.

— Да-а... - сказала та. - Конечно, в поле ее может разбить инфаркт... Но ведь, может, и обойдется... - с надеждой посмотрела она на меня. - А если ты Ее не возьмешь, то инфаркта не миновать. Она этого не переживет.

Из двух зол принято выбирать меньшее. Но, в случае чего, смогу ли я доказать кому-нибудь, что увозить человека в прединфарктном состоянии далеко за пределы досягаемости скорой помощи, в такие места, которые не всякому здоровому под силу - самое меньшее зло?

И вот мы одни. Трое унылых здоровых мужчин, перебирающих в уме все способы борьбы с инфарктом, и одна жизнерадостная больная женщина. Как всегда, на Камчатке - дождь. И как обычно, переход с рюкзаками. И Она хватается за рюкзак, да так лихо, что инфаркт чуть не хватил нас.

— Непривычно, - говорит, - просто так идти.

Едва отобрали. Но свой спальный мешок все же понесла. Пришли на место. Сверху моросит, внизу хлюпает, в сапогах чавкает, за шиворот течет, с носа капает.

— Давайте, - говорит, - вы палатку ставьте, а я костер разожгу.

А самый молодой из нас и в хорошую погоду самый жизнерадостный с унылой безнадежностью в голосе спрашивает:

— А разве он будет гореть в такую слякоть?

Через двадцать минут Она поила нас чаем. Нам сразу стало очень тепло и немного стыдно. Не знаю, правда, почему стыдно, ведь мы тоже делали свое дело, но стыдно было, это точно. Наверно, потому, что хорошее настроение обеспечила нам Она, а надо было бы наоборот.

Утром нас уже ждала горячая каша и чай, и безмолвное приглашение в маршрут. И снова с утра текло за шиворот, а к вечеру капало с носа. И так почти каждый день. Хотел бы я иметь еще когда-нибудь такой сезон, когда из семнадцати дней десять было дождливых, а мы все-таки ухитрились сделать двенадцать маршрутов, не считая переходов и перебазировок.

...Когда мы вернулись с поля, меня спросил мой знакомый и Ее подчиненный:

— Ну, как?

— А что? Мы с Ней неплохо сработались.

— Да разве это вообще возможно?

Мой знакомый, наверно, имел в виду, что не подчиниться женщине, если она взялась командовать, опасно, а подчиниться - невозможно, потому что, как говорит русская пословица, пока баба с печи падает, семьдесят семь дум передумает.

— Это делается очень просто. Нашим оружием была абсолютная покорность. Вот идем мы в маршрут. Остановились, выбираем дорогу. - Пошли сюда, говорит. - Ну, пошли сюда. - Еще не сделали ни шагу, а Она уже: - Нет, пошли туда. - Ну, пошли туда.- Тогда Она совсем останавливается и спрашивает подозрительно. - А, так ты издеваешься? - И я так же покорно соглашаюсь: - Угу, издеваюсь.- После этого дорогу выбираю уже я.