— Цветок?! Тот самый?

Тонкий горьковатый аромат заполнил комнату. Антон осторожно извлек полуобгоревший побег и раскрыл венчик бутона:

— Да-а… Я, конечно, не ботаник, но, насколько мне известно, ни один цветок сибирской флоры не имеет такого строения. Что же касается запаха, то я не нахожу слов… — Он поднес бутон к носу. — И ты хорошо помнишь, что именно такой цветок был вырезан на алмазе?

— Точно такой, Антон. И такой точно запах я ощутил, когда обнаружил на пальцах ее волосы…

— Но это… Это же чёрт знает что! Мистика какая-то!

— Больше, чем мистика. Вот и подумай, стоит ли брать меня в аспирантуру. И вообще заниматься этим делом.

— Молчи, несчастный! Теперь я свяжу тебя и отправлю в институт силой, если ты вздумаешь отказаться от работы со мной. Такие факты! — он бережно вложил цветок в коробку и захлопнул крышку. — Зачем ты таскаешь с собой такую ценность?

— Вроде талисмана. Это единственное, что осталось в память о Ларе.

— О Ларе?! Она-то здесь при чём?

— Так разве я не сказал? В том-то и дело, что эта зеленоглазая Нефертити и Лара настолько похожи друг на друга, что я до последнего дня был в сомнении, не одно ли это лицо.

— Ну, знаешь! — Антон так и рухнул на стул.

— Да, Антон! Оттого и сложилось все так глупо в моих отношения с Ларой. Когда я увидел ее в первый раз, то был убежден, что встретил вормалеевскую незнакомку.

— Но почему, чёрт возьми! Мало ли на свете похожих людей.

— Верно. Но Лару тоже окружала какая-то тайна. Она сама хотела рассказать…

— Знаю я эту «тайну». Пустяк и больше ничего!

— А все-таки?

— Что же, теперь можно сказать. — Антон порылся у себя в портфеле и, вынув пачку бумаг, выбрал из нее большую цветную фотографию. — Не удивляйся моей предусмотрительности. Я ждал этого вопроса. Хотя и не мог предположить, что у него будет такая увертюра. Взгляни-ка сюда.

Максим взял фотографию:

— Кто-то похожий на Лару… Ее сестра?

— Нет, сама Лара. Такая, какой она была за год до твоего приезда. Видишь, здесь даже дата. Я сам сделал этот портрет.

Максим с удивлением рассматривал фотографию. Девушка на ней была безусловно похожа на Лару. Но только похожа, не больше. У нее были русые волосы, простые серые глаза. Фото, конечно, могло не передать того лучистого блеска, какой всегда поражал в глазах Лары. И все-таки…

— Но ведь это совсем…

— Да, совсем другой человек. И тем не менее это Лара, такая, какой я знал ее в то время… — Антон с минуту помолчал. — А потом произошло вот что. Летом перед твоим приездом она вдруг заболела. Совершенно неожиданно. И как-то… странно. Целый день была в почти бессознательном состоянии. Врачи только головами качали. А на следующее утро все прошло, от болезни не осталось и следа. Зато через несколько дней… — он снова помолчал. — Через несколько дней, Максим, у нее начал меняться цвет волос и глаз. И вообще она становилась какой-то другой. Постепенно изменился даже голос. Я думал, она увлеклась косметикой, начал вышучивать ее, а она в слёзы. И вот, понимаешь…

— Невероятно!

— Все так считают. А мне кажется, ничего невероятного. Многие болезни мы просто мало знаем. Конечно, для её психики это было нелегким испытанием. Любителей позлословить у нас достаточно. К тому же, как она говорила, у неё произошло нечто вроде раздвоения сознания.

— Как, раздвоения сознания?

— Понимаешь, словно в ней поселился кто-то другой, какой-то подсказчик: делай то, делай так… Даже во сне её будто кто-то поучал. Да и сами сны стали необычными: то приснится какой-то незнакомый ландшафт, то послышится музыка, какой она никогда нигде не слышала…

— А цветы? Она ничего не говорила о каких-нибудь диковинных цветах?

— Цветы? Да, верно, и цветы снились. Но у больного все это в порядке вещей, особенно когда задета психика. Так что, как видишь, ничего особенного. Просто редкая, неизвестная болезнь…

— Да… Может быть, тут и не было бы ничего особенного, если бы эта ее болезнь не приключилась двадцать шестого июля, в тот самый день, когда я увидел на озере Нефертити…

— Ну, мало ли совпадений!

— И если бы цветы, которые она видела во сне, не были астийским эдельвейсом.

— Не может быть!

— Да, Антон, мы говорили с ней о них.

— Но это уже…

— Во всяком случае, это уже не «пустяк». Я абсолютно убежден, что и Лара, и вормалеевская незнакомка… Словом, какая-то связь существует между ними. Только какая?

— Н-да… Если сопоставить все, что ты рассказал… Однако я слишком хорошо знал Лару. И не замечал в ней ничего необычного. Ее, правда, часто угнетало что-то. Но я думал — болезнь. Мне было просто жаль ее. Я делал все, чтобы отвлечь ее от этого недуга. Ведь для меня она… Ну да, говорить — так все! Она мне очень нравилась, Максим, только… В общем, был у нас однажды разговор, и я понял, что мы никогда не будем больше, чем друзьями. А тебя она любила… Хотя ты, похоже, и заинтересовался ею только потому, что нашел сходство с какой-то русалкой. А для меня она всегда была лучшей из лучших. Она — Лара! И такая вот, как здесь, на этой фотографии, она в тысячу раз дороже мне, чем та, какой стала позже, — красавицей, так поразившей твое воображение. Впрочем, ты и такой не оценил ее. Для тебя дороже всего было распутать твою «головоломку». Что же, за это ты мне и нравишься. Жаль, конечно, Лару, но…

Что-то похожее на раскаяние шевельнулось в душе Максима. Он снова придвинул к себе фотографию и вдруг почувствовал, как все в нем словно оцепенело от внезапного прозрения: здесь, на снимке, он впервые видел Лару в сильно открытом платье и смог заметить, что на правом плече, где у загадочной Нефертити было небольшое родимое пятнышко — он отлично помнил эту фиолетовую родинку возле самой шеи — у Лары не было абсолютно ничего, идеально чистая кожа. Но, может быть, это лишь на снимке?..

— Слушай, Антон, вспомни, пожалуйста, не было ли у Лары вот здесь, на плече, какого-нибудь пятнышка?

— Ну вот! Я ему о человеке, равного какому нет, может быть, на всем свете. А он — пятнышко!

— Но это так важно, Антон! Как ты не поймешь?

— Опять что-нибудь с этой русалкой? У нее, что ли, была тут родинка?

— Да. Да, Антон! Я помню это совершенно точно, с тех пор еще, как вытащил ее из воды. И потом у озера. А здесь, на снимке… Или это несовершенство фотографии?

— Фотография что надо! У Лары не было здесь никакого пятнышка.

— Так, значит, все… Все, Антон! Нечего больше и разгадывать.

— Ты, кажется, даже жалеешь об этом?

Максим долго молчал:

— Как тебе сказать… Ты можешь снова упрекать меня. Я это заслужил. Того, как я поступил по отношению к Ларе, я не прощу себе всю жизнь. Но пойми, я полюбил эту девушку с Вормалеевского озера еще той ночью, когда слушал музыку на Лысой гриве. Стоит ли говорить, что я почувствовал, увидев Лару. Я не сомневался, что это она.

Единственное, что можно было допустить еще, это то, что и там, в тайге, я встречался с Ларой. Во всяком случае, для меня обе они всегда были одним человеком. И всегда окруженным тайной. Только в последний день…

— Ясно. И не будем больше трогать Лару. На ее долю во всей этой истории выпала, очевидно, самая незавидная роль — роль жертвы. Ну, а тайна… Тайна осталась и теперь. Кому и зачем нужны были эти фокусы? Почему выбор пал именно на Лару? Какое отношение имеет все это к твоим находкам на Студеной, к астийскому человеку? Словом, задал ты мне загадку! Жаль, что мы говорим об этом не восемь лет назад. Но все равно, поступай ко мне, Максим! Будем работать вместе. Один ты не решишь этой загадки. А ее нужно решать. Во что бы то ни стало! В общем так, — даю тебе три дня на сборы, оформление и тому подобное. Через три дня выезжаем. Устроишься пока у меня.

— Постой!

— Никаких «постой». К осени выхлопочем квартиру. Да, совсем забыл спросить, какая все-таки у тебя семья?

— Жена, сын.

— Отлично. Жене работу подыщем. Детсад у нас ведомственный. И еще — туда, в Вормалей, по-прежнему кроме вертолёта никакого транспорта?

— Нет, что ты! В позапрошлом году железную дорогу протянули. Там сейчас такой леспромхозище, — скоро лесу не останется.

— Вот и прекрасно. Понимаешь, не переношу самолёта.

2.

— Копай здесь! — скомандовал Антон, выключая радиометр и очерчивая носком сапога круг в углу ямы.

Максим с размаху вонзил лопату в землю.

— Не так, легче! Снимай грунт тонкими слойками и сыпь сюда на эту площадку.

Максим осторожно срезал дерновину, поднял первый слой земли. Антон начал просеивать его через металлическое сито…

Они прибыли в Отрадное вчера вечером, сняли квартиру, перенесли со станции багаж. А сегодня с восходом солнца, не тратя времени на распаковку вещей, захватив лишь самое необходимое, отправились на Малеевское пепелище.

Расчистка пепелища была первым пунктом из того, что они наметили сделать летом нынешнего года. Затем предполагалось заложить с помощью бригады рабочих несколько штолен в обрывах Студеной и, если позволит время, посетить ручей Гремячий. На следующий год была запланирована экспедиция к Лысой гриве.

Кордон Вормалей за те годы, что не видел его Максим, изменился до неузнаваемости. Дома взобрались на сопку, сбежали вниз чуть не до самого озера. Густой ельник, что отделял его от Малеевского пепелища, поднялся в рост человека. Само пепелище еле удалось разыскать, так поросло оно малинником и пихтачом. Обоим пришлось основательно помахать топором, прежде чем Антон смог спрыгнуть в яму и пустить в ход радиометр. Зато первые же замеры превзошли все ожидания. В северо-восточном углу ямы прибор обнаружил такую аномалию, что стрелка как сумасшедшая заметалась по шкале. Теперь оставалось копать и копать.

Но прошел час, другой. Возле Антона выросла целая гора просеянной земли. А на сите все так же оставалось лишь стекло, ржавые гвозди, битый кирпич и тому подобный мусор. Яма углубилась настолько, что Максим давно уже стоял на коленях и орудовал не столько лопатой, сколько голыми руками. Антон снова включил радиометр, спустил щуп в закопушку. Стрелка метнулась в сторону.