Став мужем и женой, они по-прежнему жили каждый в своем домике, лишь время от времени встречаясь где-нибудь в укромном уголке или навещая друг друга на правах гостя.

Так было принято в системе Агно, и Максим не видел нужды менять эту в общем-то неплохую традицию, тем более, что встречи после долгих часов разлуки приносили особенно большую радость.

Так было и сегодня. Не успел погаснуть экран, как все в Максиме так и рванулось навстречу Мионе. Рванулось и сникло под наплывом лютой боли…

Она вошла неслышно, как всегда, остановилась сзади кресла, обвила его шею тонкими прохладными руками, прижалась лицом к щеке. Он обнял ее за талию, хотел усадить к себе на колени. Но она мягко высвободилась и, придвинув любимую скамеечку, уселась неподалеку от кресла:

— Ты работай, работай! А я посижу рядышком, смирненько, как тики, — она спрятала голову ему под руку и замерла, будто перестав дышать.

Он нагнулся к ней, зарылся лицом в ее мягкие пахучие волосы. Время для них остановилось. Наконец она отыскала его руку, тихо шепнула:

— Почему ты не работаешь?

— А ты смогла бы сейчас работать?

Она молча покачала головой, постаралась улыбнуться. Но от Максима не скрылось, что в глазах ее пряталось смятенье. Он легонько приподнял ее за подбородок:

— Что-то случилось, Ми?

— Нет, но я до сих пор не ответила тебе на один вопрос.

Помнишь, ты как-то спросил, смогу ли я жить на Земле?

— Да.

— Так вот, я много думала об этом. И пришла к выводу, что я, наверное, смогла бы жить на Земле. Без большого комфорта, конечно, ни на минуту не расставаясь с биофильтрами, но смогла бы, если бы… Если бы я была одна с тобой… — она вдруг замолчала, порывисто прижалась к нему лицом.

Он молча ждал, боясь поверить своей догадке.

— Но я не буду больше одна, Максим, — послышался наконец ее приглушенный шепот. — У меня будет малышка… Сын… Наш сын, Максим.

— Любимая моя!.. — только и смог вымолвить Максим, покрывая поцелуями ее лицо. Но Миона снова мягко отстранилась от него:

— И вот он, наш сынулька, не сможет жить на Земле, — закончила она с глубокой грустью.

Этим было сказано всё. Это был последний приговор.

Мозг отказывался в него верить. Именно сейчас, узнав эту счастливейшую новость, Максим меньше всего мог представить, что им грозит разлука. Но в глазах Мионы была бесконечная печаль:

— Мы с ним должны остаться на корабле, Максим. А корабль… Корабль улетает, — закончила она прерывающимся голосом.

— Как?! Улетает совсем?

— Да, и раньше, чем я думала. Этана закончила почти все приготовления. А земляне могут обнаружить нас каждую минуту. Тогда придется стартовать немедленно. Видно, придётся нам расстаться, милый…

— Нет! Никогда! — вскричал Максим, вскакивая с места и беря ее на руки, как малое дитя.

— Что нет? Что никогда? — грустно улыбнулась Миона, пряча лицо у него на груди. — Как часто вы, земляне, не хотите взглянуть правде в глаза, понять, что жизнь сурова, что иной она просто не может быть. Нам же с тобой она до сих пор дарила только радости. И я никогда не забуду этого, Максим.

— Нет! Нет! — твердил он словно в исступлении. — Наша любовь должна преодолеть все!

— Наша любовь — только любовь. А жизнь — нечто значительно большее, — сказала Миона тихо, но твердо. И Максим понял, что перед ним уже не девочка, а взрослая женщина системы Агно. — Мы смогли бы остаться вместе лишь при одном условии: если бы ты согласился покинуть Землю и лететь с нами. Но у тебя не хватит на это сил, Максим.

Хотя… Прости, что я выскажу одно немудрёное соображение. На Земле больше трех миллиардов людей. Больше трех миллиардов, Максим! Что будет, если один из них покинет планету? Земля даже не заметит этого. А здесь… Как трудно будет здесь без тебя твоей жене… Твоему сыну… Нет-нет, не отвечай! Не говори ни слова! Такие решения не принимаются мгновенно. У нас еще будет время подумать и поговорить об этом. А сейчас прощай! Любимый мой!.. — она прижалась лицом к его лицу и выскользнула из комнаты. Тут только он почувствовал, что лицо его мокро от слез Мионы.

— Миона! — он бросился за ней следом, настиг ее в прихожей, жадно обхватил за плечи, повернул к себе лицом.

Миона плакала. Плакала впервые за все время, что он видел и знал ее. Плакала, сотрясаясь от рыданий. И это было так противоестественно, так невероятно жестоко, что он едва не проклял себя за то, что даже в мыслях собирался покинуть ее:

— Миона, милая! Я никогда…

Она зажала ему рот ладошкой:

— Я просила тебя, — ничего не говори. Ведь я все чувствую, все знаю. У нас еще будет время принять окончательное решение. А сейчас… Мне надо побыть наедине со своими мыслями. И тебе — тоже.

Больше они к этому разговору не возвращались. А несколько дней спустя, когда вечером, после ужина спустились в иллюзионорий и просмотрели несколько видовых картин из разных уголков Земли, начав с крохотного поселка жалких хижин в долине Замбези и завершив величественными дворцовыми ансамблями на берегах Невы, Миона вдруг сказала:

— Нет, подожди, не вставай. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, с кем хотел бы еще увидеться на Земле. И ты прав— это надо, Максим. Надо и для тебя и для нее. Сейчас ты увидишь Лару. И поговоришь с ней.

— Как?!

— Так же, как я когда-то говорила с тобой. Кибер введет тебя в ее сон. Ведь у нее тоже есть элемент связи. А я поеду к себе.

— Ты не подождешь меня?

— Вам надо побыть вдвоем. Только вдвоем. До свидания, Максим. Сеанс прервется автоматически, когда Лара пробудится ото сна. Тогда ты вызовешь меня к экрану ближней связи. Приготовься, генераторы включаются.

Свет погас. Забрезжил снова. И Максим вошел в небольшую, скромно обставленную комнату, где в свете ночника можно было рассмотреть кровать, небольшой платяной шкаф, стол с раскрытой книгой и пустыми облатками из-под лекарств, два стула, на одном из которых лежала аккуратно свернутая женская одежда.

Лара была в кровати. Худенькая, с тонкими лучиками морщин вокруг глаз, остро выступающими из-под кружев сорочки косточками ключиц и лихорадочным румянцем на щеках, она спала, чуть приоткрыв губы, положив ладошки под голову.

Тихо, очень тихо, боясь разбудить милую больную женщину, подошел Максим к кровати. Но Лара уже проснулась, раскрыла глаза, потянулась к нему, испуганная, обрадованная, смущенная:

— Максим?.. Я знала, что ты придешь. Знала, что разыщешь меня, как бы я от тебя ни пряталась. Знала всегда, боялась этого и ждала. Каждый день, каждый час… Ведь ты один на всей земле по-настоящему близкий мне, любимый человек. Но не в этом дело. Все это время, с тех пор, как мы увиделись в последний раз в Ленинграде, я живу с неискупимой виной перед тобой. Я не знаю точно, в чем эта вина. И так ли она велика, как мне кажется. Но ока давит меня. Мне так надо высказаться перед тобой! Итак, слушай. Сядь сюда, ко мне на кровать и слушай.

Лара чуть приподнялась, надвинула одеяло на грудь, коротко вздохнула:

— Это был самый счастливый день в моей жизни, слышишь, самый счастливый, когда ты нашел меня на берегу Невы. Но ты слишком поздно разыскал меня. Слишком поздно! Нет, дело не в замужестве. Мужа я вычеркнула из жизни много раньше. Но я устала жить одна. Не знаю, поймешь ли ты меня. Я очень устала…

И когда мне встретился один хороший человек, мы подружились, сблизились… Нет, я не любила его. Да он и не требовал этого. Он был много старше меня. Он просто помогал мне жить. И получилось так, что, когда ты разыскал меня, я ждала от него ребёнка. Все это, конечно, можно было ещё исправить.

Я пошла бы на всё. Но многое зависело от тебя. Я собиралась рассказать тебе всё. И всё было бы так, как захотел ты. Но в тот первый день я не хотела омрачать твою радость. А потом… Потом это кошмарное несчастье. Я думала, не перенесу такого удара. Нет, это не громкие слова. Я не суеверна. Но два таких страшных совпадения… Помнишь наш разговор в читальном зале? Как я была счастлива тогда услышать твое первое полупризнание. И в тот же день ты узнал о смерти отца. Потом наша встреча в Ленинграде. И снова несчастье — с твоим сыном. И я… Может быть, это было глупо. Но я дала себе слово больше не видеть тебя.

Оборвать все. Оборвать навсегда. И я уехала к этому человеку. Счастлива ли была я в эти последние годы? Смешно задавать такой вопрос. Но без этого человека я вообще не смогла бы жить. Вскоре умер мой отец, а через два месяца мы похоронили дочку. Да, Максим, я не смогла её спасти…

Сынишка же родился мёртвым. Мне нельзя было, оказывается, иметь детей. Я и сама безнадежно больна. Дни мои сочтены, Максим… Но я говорю, кажется, совсем не то, что нужно. Я хотела только, чтобы ты понял, почему я спряталась от тебя. Ведь знала, ты будешь искать меня, знала, что оставляю тебя в кошмарном состоянии. А уехала к другому… — она закрыла глаза рукой и судорожно вздохнула, стараясь унять душившие ее рыдания. Кое-как ей удалось это, она снова заговорила, но так тихо, что Максим еле улавливал ее прерывистый шепот:

— Вспоминала ли я тебя все это время? Да, часто, очень часто. Ты поцеловал меня один лишь раз. И это был вообще единственный ПОЦЕЛУЙ в моей жизни. Но если бы ты разыскал меня снова, я бы сказала: нет! Нет, Максим, поздно. Жизнь идет по каким-то своим сложным и непонятным законам, и ломать их нельзя. В жизни далеко не все можно исправить, даже если представляется для этого возможность. Поэтому — не разыскивай больше меня, не пытайся встретиться с бедной Ларой. Как бы я этого ни хотела. Сколько бы этого ни ждала. Пойми меня! Ты видишь, я скова одна, совсем одна. И снова плачу. Смотрю на тебя и плачу. И буду плакать еще не раз. Так же горько, так же безутешно. И все-таки, прощай, прощай навсегда! И не сердись на меня, если сможешь…

— Лара, что ты говоришь! Ведь я сам… — он осторожно взял в руки ее худые, вздрагивающие пальцы…

И всё исчезло.

Холодный свет матового светильника залил огромный зал, мягко разомкнулись захваты на руках и ногах, легко соскользнул с головы подхваченный длинным рычажком блестящий обруч, кресло само ушло под пол.