12

Однако уже на следующий день, во время утреннего занятия, О-Стелли, словно между прочим, спросила:

— Я слышала, ты разыскал где-то наш древний музыкальный инструмент комизо и даже играл на нем?

— Да, играл и пел. А разве это запрещено у вас? — сразу решил расставить все точки над «i» Артем.

— Нет, почему же, — спокойно ответила О-Стелли. — Мы просто утратили секрет игры на этом инструменте, и если ты заново раскрыл его, мне хотелось бы послушать…

— Да, но вчера…

— Я жалею, что неотложные дела заставили меня уйти с праздника раньше времени, и буду очень признательна, если ты повторишь свое выступление для меня.

— Ты хочешь, чтобы я сыграл на комизо?

— Сыграл и спел.

«Вот оно что! — больно кольнула Артема мелькнувшая догадка. — Это всего лишь проверка доноса О-Стиппа. Спасибо, очаровательная О-Стелли! Но следователь ты никудышный».

— Что ж, я попробую, — сказал он как можно безразличнее. — Спою тебе ту самую песню, которую пел вчера твоим соплеменникам сначала по-русски, потом в переводе на ваш язык. Впрочем, для тебя перевода не потребуется, ты поймешь и русский текст.

Он взял комизо и, пройдясь по струнам, запел:

«Я люблю тебя, жизнь, Что само по себе и не ново…»

О-Стелли внимательно слушала, чуть склонив голову набок и прикрыв глаза. И под конец сказала:

— Очень хорошая песня. И ты замечательно поешь. Спасибо, Артем.

— А вот вашему О-Стиппу, я слышал, песня не понравилась, — не удержался Артем. — Впрочем, может быть, я неудачно перевел ее слова…

— Идиот всегда останется идиотом! — коротко отрезала О-Стелли.

«Гм, идиот… — мысленно усмехнулся Артем. — Хорошо, что у этого „идиота“ не было диктофона или чего-нибудь подобного. Иначе едва ли Мудрейшая так презрительно отозвалась бы о его способностях», — он боялся, не попросит ли О-Стелли исполнить песню в том переводе, в каком он пел ее на празднике, поспешил составить в голове хотя бы начальные строки текста, более или менее соответствующего оригиналу.

Но О-Стелли, видимо, сочла инцидент исчерпанным.

— Комизо… Так вот ты какой, комизо! — несколько раз повторила она, беря в руки инструмент и поглаживая тщательно отполированный корпус. — Какая прелесть! Я слышала о нем не раз, но вижу впервые. Ты научишь меня играть, Артем?

— С удовольствием. Это совсем несложно.

— А как он попал к тебе?

— Я обнаружил комизо в груде мусора во время последней уборки тоннелей, помнишь, когда мы всей общиной…

— Как не помнить, ты тогда все вверх дном перевернул. Но неужели комизо в самом деле валялся в мусорной куче?

— Почти. Я извлек его из-под обломков старой мебели. Ваши молодцы едва не отправили его в яму с другим хламом.

— Какое варварство!

— Ну, положим, не такое уж большое, если учесть, что они знать не знали, с чем имеют дело. А вот то, что кто-то в свое время сознательно выбросил абсолютно исправный инструмент в мусор — больше, чем варварство. Это преступление. Преступление перед самой сущностью человека.

— Можно ли судить так строго, не зная, кто и почему это сделал?

— Не только можно, но и нужно! Чтобы вновь не повторилось то же самое.

— Ну, это я гарантирую тебе. Не знаю, как другим, а мне ты доставил сейчас несказанное удовольствие, и я буду рада, если ты сможешь иногда вот так же снова поиграть и попеть для меня. Если это не очень затруднит тебя…

— Напротив, я буду счастлив хоть этим доставить тебе радость, но я хотел бы играть и для всех других.

Брови О-Стелли стремительно взметнулись вверх:

— Как для всех других?

— Так, как вчера на празднике.

— Это невозможно, Артем. И не только потому, что нынешние эрхорниоты не знают, не поймут твоей музыки. Жизнь их настолько сурова, что они не могут позволить себе оставить работу даже на короткое время.

— Зачем же оставлять работу. Все работы у вас, насколько я знаю, заканчиваются, как только зажжется ночное освещение. Вот после этого я и сыграл бы для них.

— После этого им надо поесть и поспать. О-Брайн не может заставить их слушать музыку после работы.

— Почему заставить. Пусть слушают те, кто захочет.

— Да пойми ты, упрямец, здесь делают не то, что хотят, а то, что считает нужным Мудрейший из Мудрейших.

— Вот оно что!

— Да, так сложилось у нас издавна. И когда-нибудь ты убедишься, что здесь, в этой котловине, в этих тяжелейших условиях существования, просто нельзя жить иначе. А музыка… Она не облегчит, а лишь усилит страдания моих соплеменников.

— Ну, это, как сказать…

Да, это так, Артем. Зачем вызывать в человеке излишние эмоции, зачем будить в нем несбыточные желания? А кстати, знаешь, что просил передать тебе он сам? И даже не передать, а… Как бы это тебе сказать… В общем, он хотел, чтобы я уговорила тебя жениться.

— Мне жениться?! На ком?

— Ну, хотя бы на… О-Регги. — Он молча покачал головой.

— Разве она не нравится тебе?

— Нет, почему же… О-Регги славная женщина. Но. Я не собираюсь еще обзаводиться семьей.

— А если бы собрался?

— Видишь ли, О-Стелли, у нас, там, в нашем мире, этот вопрос решается несколько иначе, чем у вас. Вначале человеку встречается другой человек, которого он полюбит так, что не может без него жить. А тогда уж семья возникает сама собой.

— А если такой человек не встретится?

— Бывает и так. Тогда не будет и семьи.

— А если встретится, но некоторые обстоятельства… — замялась О-Стелли.

— Любовь сильнее всяких обстоятельств.

— Любовь сильнее всяких обстоятельств… — повторила она, как эхо. — Но ведь это…

— Тебе кажется это странным.

— Не знаю… Я никогда не думала об этом. Не думала, что любовь может быть такой… сильной.

— Иначе это не любовь.

— Не знаю, не знаю… — она встала, собираясь уйти.

— А почему О-Брайну так хочется, чтобы я поскорее женился? — остановил ее Артем.

— Ну, во-первых, чтобы тебе полегче здесь жилось, наверное. Он очень хорошо к тебе относится. А потом… потом… — она вдруг покраснела. — Да мало ли какие еще могут быть соображения у Мудрейшего из Мудрейших.

Артем пристально вгляделся в зардевшееся лицо девушки:

— Так-так… Кажется, я начинаю понимать… Она покраснела еще больше:

— Ничего ты не понимаешь! И никто ничего не понимает! Не хочешь жениться на О-Регги, и не женись! Мудрейший из Мудрейших сам ничего не понимает! И хватит об этом! — она рассмеялась знакомым Артему счастливым смехом и пошла к люку.

Он молча проводил ее глазами, в задумчивости прошелся по шатру:

«Нет, Мудрейший из Мудрейших-то все понимает и видит. Потому и торопится связать меня женитьбой. А вот О-Стелли… Неужели в ее отношении ко мне в самом деле… Нет-нет, надо смотреть на вещи здраво. О-Стелли прекрасная девушка. Но ведь я совсем не знаю ее. Что, если за всеми этими полунамеками, этим русалочьим смехом — всего лишь беспечная игра, минутный каприз избалованной аристократки?»

Как он хотел бы ошибиться в своих предположениях! Но уже через два дня, похоже, оправдались самые худшие из его предчувствий.