Артем прошел к себе в шатер. И вскоре вернулся с найденным им музыкальным инструментом:
— Видели вы такую вещь? — спросил он, снова подсаживаясь к своим новым знакомым.
— Нет, а что это такое? — сразу обратились к нему десятки любопытных глаз. — Ты сделал еще какой-то станок?
— Разве это похоже на станок? — невольно рассмеялся Артем. — Нет, это совсем другое. И сделал эту вещичку не я. Я нашел ее здесь, у вас, во время прошлой большой уборки. А что это такое? Вот, послушайте! — Артем поудобнее устроился на скамье и осторожно прошелся по струнам. Мягкий мелодичный перезвон прося по поляне. Струны словно приглашали к раздумью. Все насторожились. Секундная пауза. И вот уже лавина звуков, гордых и мятущихся, радостных и грустных, сказочно-чарующих и больно щемящих душу, обрушилась на головы тех, кто с рождения не слышал иной музыки, кроме шума ветра да шелеста листьев на деревьях. Глубокая тишина мгновенно воцарилась на поляне. Люди, казалось, перестали дышать.
А Артем, еще раз проиграв вступление к любимой песне своей юности, неожиданно для себя запел тихим задушевным голосом:
«Я люблю тебя, жизнь.
Что само по себе и не ново.
Я люблю тебя, жизнь,
Я люблю тебя снова и снова…»
Петь Артем любил. И получалось это у него неплохо. В студенческие годы он участвовал даже в самодеятельной капелле. Но выступать перед такой аудиторией… Однако голос его, вначале несмелый, с хрипотцой, постепенно окреп, обрел уверенность и силу. Он сам увлекся любимой песней и, сильно ударив по струнам, дал волю нахлынувшему вдохновению.
Песня лилась, ширилась, как вышедшая из берегов река. Струны звенели все громче, все призывнее. Голос певца гремел теперь над всей поляной.
«…Я люблю тебя, жизнь, И надеюсь, что это взаимно!» — с чувством пропел он заключительные слова песни и, сделав небольшую паузу, продолжил ее на эрхорниотском языке, с ходу подбирая слова под эту несложную, но захватывающую мелодию:
«Человек, для чего
В этот мир ты заброшен судьбою?
Для чего ты рожден
И взращен материнской слезою?
Разве только затем,
Чтоб не видеть неделями света,
Чтоб всю жизнь под землей
Спину гнуть, быть рабом безответным?
Чтоб дрожать день и ночь
В вечном страхе в зловонном жилище
И тужить лишь о том,
Как бы вдруг не остаться без пищи?
Или только затем,
Чтоб дать жизнь своим детям и внукам?
Завещать им свой страх И обречь на такую же муку?
Нет, коль ты человек,
Жизнь должна доставлять тебе радость
И дарить красоту:
Только в ней скрыта высшая сладость.
Пусть всегда над тобой Голубеют небесные дали,
Пусть исчезнут на век
Страх, нужда и любые печали».
Артем дважды пропел последний куплет и положил ладонь на струны. Ни звука не пронеслось в мгновенно наступившей тишине. Он поднял голову и даже вздрогнул от неожиданности: ни за одним столом не! осталось ни одного человека. Все участники праздника столпились вокруг него, Артема, и словно застыли, пораженные невиданным чудом. Так продолжалось несколько секунд. И вдруг воздух взорвался от сотен голосов!!
— Еще! Еще! Ради нашего праздника! Ради наших распорядительниц! Еще! Еще, чужеземец Артем!
Артем обвел глазами лица обступивших его людей. Никогда, за всю свою жизнь не видел он таких удивленных, таких восторженных, таких благодарных взглядов, какими сопровождались эти возгласы. Кричали все: и мужчины и женщины, и взрослые и дети, и принимавшие участие в забеге «спортсмены» и их избранницы Не было среди этой ликующей толпы лишь О-Стелли. Она вместе с другими Мудрейшими, видно, давно покинула праздник. Да и что им было делать здесь, среди этих забитых нуждой и страхом людей, все мечты и надежды которых сводились до сих пор только к тому, чтобы набить желудок. А как мало, оказывается, было с нужно, чтобы разбудить в них извечно заложенную в человеке жажду прекрасного, подарить им радость, дать почувствовать себя настоящими людьми. Артем видел, что на глаза многих женщин набежали слезы и сам готов был прослезиться от нахлынувших на него чувств. А толпа продолжала неистовствовать:
— Еще! Мы просим тебя, чужеземец Артем! Еще!
Он попытался отнекиваться, указывая на горло, на уставшие от непривычного инструмента пальцы. Но гул голосов не смолкал. Тогда поднялась со своего места О-Кристи:
— Дорогой чужеземец Артем, пользуясь предоставленным мне сегодня правом, я тоже прошу тебя еще раз дать ним послушать это удивительное действо, которому мы не знаем даже названия. Я вижу, что это очень не просто, ты устал. Поэтому пусть все сядут на свои места, поедят, попьют. А когда ты отдохнешь и поешь с нами, то не откажешься, наверное, еще раз доставить столь большую, неведомую нам радость.
Артем молча поклонился. И снова буря восторженных возгласов расколола воздух. После чего все снова разошлись по своим местам и, казалось, как прежде, занялись лишь едой. Но как посветлели их лица, как по-иному звучали голоса, как осветились улыбками обычно тусклые безжизненные глаза. Они словно ожили, оттаяли, проснулись от долгого сна.
И Артем снова и снова играл и пел им, и вместе с ними радовался их пробуждению. И решил даже здесь же, на этой праздничной поляне, попробовать научить их немудреному искусству пения. Но из толпы вдруг выступил знакомый ему по забегу рыжебородый эрхорниот, единственный, кто, как заметил Артем, с полчаса назад покинул праздник, и зычно прокричал:
— Слово Мудрейшего: праздник окончен! Праздник кончен!
И вмиг исчезли улыбки. И потускнели глаза. И все, как по команде, встали со своих мест и безропотно, унылой вереницей потянулись к люкам в подземелье. Вместе с другими двинулись под землю и «распорядительницы праздника» и только что потешившие Мудрейших «спортсмены».
Один лишь рыжебородый, маленький, щупленький, с заметным горбом на спине продолжал стоять на месте, гордо, как полководец, взирая на это мрачное шествие и бросая время от времени злобные взгляды на Артема.
Артем тронул за плечо О-Бирнса:
— Кто он такой, этот рыжебородый?
— О-Стипп, — досадливо махнул рукой О-Бирнс. — Дрянь, а не эрхорниот. Прежде был пастух, как все. Потом продался О-Гейму — теперь житья от него нет: за всеми подсматривает, всех подслушивает, женщинам проходу не дает. Давно мечтаю поколотить его. Да попробуй, тронь такого! Правая рука Мудрейшего! Ну, прощай, друг, мне тоже пора под землю: слово Мудрейшего — закон. — Он протянул Артему по обыкновению обе руки.
Но Артем крепко, по-русски, обнял его за плечи и похлопал по спине:
— Не отчаивайся, О-Бирнс! Мы еще постоим за себя! Одно мне непонятно: чем не по душе пришлась моя затея О-Брайну?
— Зачем О-Брайну? Ты же слышал, что сказал этот негодяй: «Слово Мудрейшего». Мудрейшего, а не Мудрейшего из Мудрейших. Так что О-Брайн тут ни при чем. Все это проделки О-Гейма.
— Ну это еще не так страшно. О-Гейм и О-Стипп не фигуры.
— И все-таки, послушай меня, Артем, поосторожнее с этим О-Стиппом. Сдается мне, не зря он бегал к Мудрейшему. Прощай.
— Прощай, друг!
Артем проводил его взглядом до люка, в который мед. ленно вливалась длинная вереница людей, и даже чертыхнулся с досады. Как не похоже было это на то, что происходило здесь всего полчаса назад. Как отличалось это скорбное шествие от той ликующерадостной толпы которая бурей встречала каждую его песню, каждую сыгранную вещь. Так неужели все впустую? Нет, не может быть. Просто у людей сработала привычка, вбитая в них годами. Просто они не привыкли еще доверяться своим чувствам. Но так не может продолжаться вечно!
Проводив взглядом последнего эрхорниота, Артем медленно направился в свой шатер. Нервное напряжение, не покидавшее его в течение последних часов, постепенно улеглось, и он смог трезвыми глазами взглянуть на все, что произошло в этот, богатый событиями, день. Какой же властью должны были обладать Мудрейшие, если одного «Слова» последнего из них оказалось достаточно, чтобы мгновенно превратить празднично ликующих людей в стадо безропотных животных! Впрочем, дело здесь, по-видимому, не в одной власти. Вся власть порождает и противодействие ей. А вот если отнять у человека все человеческое, лишить его возможности слушать музыку, читать книги, любоваться творениями мастеров живописи и скульптуры, разрушить его храмы, памятники, гробницы, отнять у него историю, фольклор, лишить его даже привычной среды обитания, загнав под землю, тогда не потребуется и большой власти, чтобы превратить свободного человека в покорного раба.
Были ведь и в нашей истории периоды, когда стоявшие у власти «вожди» методически, целенаправленно, всеми имеющимися в их распоряжении средствами, вплоть до прямого физического уничтожения деятелей искусств, лишали народ культуры.
У эрхорниотов этот процесс дошел, видимо, до своего логического конца. Но может ли человек остаться человеком, будучи лишенным всех атрибутов культуры? Не являются ли они столь же необходимым элементом его экологии, как вода, воздух, источники питания, климатические факторы в экологии любого другого организма? То, что случилось с эрхорниотами — прямой ответ на этот вопрос.
Не ясно пока только, что привело их к такой трагедии: естественная ли катастрофа, поражение в войне с каким-то жестоким безжалостным врагом или намеренная акция со стороны их собственных правителей, лишивших их всех без исключения культурных ценностей с единственной целью — держать в узде даже души своих подданных.
Но если это так, то можно представить, что последует за доносом О-Стиппа О-Гейму или О-Брайну. Ну да черт с ними! Он, Артем, не давал никаких обязательств поддерживать их идиотские порядки. Только бы не втравили они в это дело О-Стелли.