— Но почему ты все валишь на О-Гейма? Почему думаешь, что все подстроил он один?

— Не думаю, а знаю. Потому, во-первых, что пчелиный ящик его любимая «шуточка». Я сам как-то на нее попался. А во-вторых, скажи-ка, что передал тебе посыльный, принесший пчел? Он сказал, кто прислал его?

— Да, он сказал, прислал какой-то О-Понс.

— О-Понс? — неожиданно рассмеялся О-Гримм. — Я так и думал. О-Понс — один из преданнейших подручных О-Гейма. И самый глупый к тому же. Ну, посуди сам. Какой здравомыслящий человек позволит назвать себя, ввязавшись в авантюру, за которую неизбежно придется расплачиваться?

— Расплачиваться перед кем?

— Перед О-Брайном прежде всего. Будь спокоен, О-Гейм сегодня же доложит обо всем О-Брайну и сам попросит всыпать по первое число этому О-Понсу, если тот не придумает какого-нибудь благовидного оправдания.

— А зачем он будет докладывать О-Брайну?

— Чтоб оправдаться в глазах О-Стелли.

— Но какой смысл О-Понсу так выслуживаться перед О-Геймом, даже во вред себе. Не понимаю…

— Тебе многое еще предстоит понять, мой друг. Мудрейший своих прихлебателей вот где держит! — О-Гримм сжал костлявый кулак. — Для нас-то он что? Ну, работу подсунет потяжелее, едой обделит или устроит какую-нибудь пакость, вроде того же пчелиного ящика. А те ему с потрохами продались. Он их и на смерть пошлет — не отвертятся. Словом, попасть в когти к О-Гейму стократ страшное, чем к самому О-Брайну. Но сегодня Мудрейший зарвался. Определенно зарвался! Подбросить пчелиный ящик тебе! Да еще на глазах О-Стелли.

— Так для нее, по-видимому, и был разыгран весь этот спектакль, — мрачно усмехнулся Артем. — Как не потешить невесту перед свадьбой!

— Не знаешь ты нашей О-Стелли. Ее не потешишь такой дешевкой. Просто Мудрейший решил взять реванш свое поражение на празднике. И еще большее поражение под землей.

— Какое поражение под землей? — не понял Артем.

— А то, какое он потерпел во время катастрофы. Это посерьезнее забега вокруг озера. Там, на празднике, люди посмеялись над Мудрейшим, и все. Беспомощность О-Гейма при ликвидации наводнения не простит никто. И прежде, всего не простит ему этого О-Брайн. Уж где-где, а там он окончательно понял, чего стоит он и чего стоишь ты, хоть и не было его при вашем «состязании».

— О-Брайн! Он мне тогда даже спасибо не сказал, — продолжал упорствовать Артем.

— Мудрейший из Мудрейших ничего не говорит, но все знает и все помнит. Так что потешил сейчас О-Гейм лишь самого себя. И снова просчитался. Сдается мне, что если О-Брайн разберется во всем до конца, а обычно бывает именно так, то эта потеха Мудрейшего станет для него последней.

— Ты хочешь сказать, что О-Брайн…

— Я не знаю точно, что сделает О-Брайн. Но в том, что эта выходка О-Гейма не пройдет для него безнаказанно, не сомневаюсь. Ну да хватит о них! Ты, я смотрю, даром время не терял, — кивнул он на разложенные на столе олотоо. — Это ведь для вас, прядильщиц, О-Кристи, он старается, механическую прялку вон придумывает. Чтобы, значит, мозолей на руках у вас не было.

— Правда, Артем? — подскочила к нему О-Кристи! — Ой, как здорово! Спасибо тебе от нас большущее!

— Ну, до спасибо, положим, далеко. Надо еще работать да работать. И придумал это не я один. Именно с дядюшкой О-Гриммом вчера все обговорили.

— Ладно-ладно: с дядюшкой О-Гриммом! — отмахнулся старик. — Дядюшка О-Гримм жизнь доживает. А ему и в голову ни разу не пришло, что проклятое веретено все руки девчонкам провертело. А работы тут действительно немало. Ну да всем миром навалимся, всей нашей мастерской. Благо, опыт теперь есть. А мастера наши, сам знаешь…

— Мастерство здешних резчиков выше всяких похвал, — согласился Артем, — только… Давно я хотел тебя спросить, да все как-то неудобно было. Скажи, эту посуду, в какой приносят еду мне, и эти вот ванночки на столе, их тоже у вас в мастерской делали?

— А то где же?

— Но ведь это совсем не то, что вы режете сейчас. Некоторые из тех бокалов и чаш да и эта вазочка с цветами исполнены такого совершенства, от них глаз не оторвешь. А если присмотреться…

— Что же тогда? — насторожился О-Гримм.

— Тогда увидишь, что это старые вещи. Похоже, очень старые. А ваши нынешние изделия… Нет, они тоже удобны, прочны, добротно сделаны, но… Где же та красота, то совершенство линий, то поразительное изящество, какими отличаются поделки прошлых лет?

— Эх, Артем, — вздохнул старый резчик. — Если бы ты знал, какую рану разбередил во мне. Да сейчас я покажу тебе такое… Он быстро вышел из шатра и через несколько минут вернулся с небольшим свертком в руках.

— Вот, смотри, — коротко кивнул он, подсаживаясь к Артему на кушетку и бережно разворачивая сверток. Смотри и ты, О-Кристи. Только чтобы ни одна живая души не узнала, иначе… — он снял последний лоскут тряпичном обертки, и перед глазами Артема и О-Кристи предстала мастерски вырезанная из дерева женская головка.

Артем взял ее в руки, повернул лицом к свету. Эти было истинное произведение искусства. Скульптурный портрет такой силы мог выйти только из рук большого талантливого художника. С трудом верилось, что это чудо красоты возникло из обыкновенного куска дерева под ножом простого, забитого нуждой резчика посуды. Артем перевел взгляд на О-Гримма. В глазах того блестели слезы:

— Вот, хотел показать… Это, как твои песни… Артем с чувством сжал руку старика:

— Дядюшка О-Гримм, дорогой мой, я просто не нахожу слов… Что мои песни! Что песни всего мира по сравнению с этим шедевром! Взгляни, О-Кристи. Видела ты что-нибудь подобное?

— Ой, как живая! — воскликнула девушка, беря скульптурку в руки.

— Да, — подхватил Артем, — так и кажется, сейчас мы услышим ее голос. Но почему ты прячешь ее, дядюшка О-Гримм? Почему никто не видит этой красоты?

— Э-е, разве ты до сих пор не понял нашего проклятья? Забыл, как О-Стипп раньше времени погнал нас с праздника только потому, что мы слушали твои песни? Да попади эта скульптурка на глаза одному из таких выродков…

— А кто сделал ее? Ты, дядюшка О-Гримм? — перебила его О-Кристи.

— Что ты, дочка! Кто позволил бы мне заняться в мастерской таким делом? А иметь ножи вне мастерской слышали, наверное, не разрешено никому. Скульптурку вырезал мой дед. И это была последняя поделка такого рода. Именно в тот год Мудрейший из Мудрейших выступил с Словом, в котором строжайше запрещалось выносить но, и из мастерской, а в самой мастерской резать то, что не имело прямой хозяйственной ценности. Но это еще не все. Вскоре последовало новое Слово. В нем Мудрейший из Мудрейших, как всегда исключительно заботясь о нашем благе, потребовал сдать все, что мешало «разумной трудовой жизни» эрхорниотов. Все вырезанные нами безделушки украшения, женские вышивки — все, вплоть до детских игрушек.

— И вы сдали? — не мог скрыть горечи Артем.

— Пришлось сдать. Подручные Мудрейших обшарили все до последнего угла. Да им и без того было известно, что у кого есть. Жизнь простого эрхорниота, сам знаешь, у всех на виду, ничего не скроешь. Как дед умудрился сохранить это сокровище, ума не приложу. Смелый, видно, был человек. Таких теперь не осталось. А может, даже у тогдашних опиттов не поднялась рука на такую красоту или никто не знал о последней работе деда: головка, если присмотреться, немного недоделана. Во всяком случае, я ее увидел лишь у своего отца, после смерти дедушки. И теперь вот мне приходится прятать и перепрятывать бесценную реликвию, дрожа от страха перед Мудрейшими. Правда, нынешний Мудрейший из Мудрейших не очень против. А если место его займет О-Гейм… Словом, смотри, О-Кристи, никому ни слова!

— Не беспокойся, дядюшка О-Гримм, я, если надо, могу молчать. Только хочу еще спросить. А ты сам мог бы сделать такую вещь?

— Не знаю, дочка, не пробовал. Хоть и хотелось бы, ох, как хотелось бы попробовать! Да где там. С утра до вечера — одни чашки-плошки! Хорошо еще Артем добился разрешения на свои машины. Все-таки отрада для души. Недаром все мастера так набросились на новое дело. Но это не то. Совсем не то! — Он бережно взял скульптурку в руки, погладил ее большой грубой ладонью. — Вот к чему душа рвется. И не у одного меня. Есть еще кое-кто из моих сверстников, в ком живет тоска по красоте. А молодежь смирилась. Да и не знает, наверное, на что способен нож резчика. — Он принялся снова завертывать скульптуру в тряпье.

— Стой, дядюшка О-Гримм, не торопись прятать свое сокровище. — Артем встал с кушетки. Ты что же, хочешь, чтобы это никто никогда не видел?

— Мало ли что я хотел бы.

— А если я попрошу оставить на время скульптурку у себя?

— Зачем?

— Чтоб показать ее не только твоим сверстникам.

— Что ты, Артем? А если узнают Мудрейшие?

— О том, как попала ко мне скульптурка, Мудрейшие не узнают никогда. За сохранность ее я ручаюсь головой.

— Ну, если так… Я и сам хотел бы, чтобы люди увидели творение деда. Только страшно. Вот ведь и твои песни…

— Да, теперь мне понятно, почему погнали людей с праздника. Видно, ваши Мудрейшие специально лишили вас всего, что мы называем искусством, культурой вообще. Но я назло им в ближайшие же дни устрою еще один концерт.

— Если тебе разрешат…

— А я не буду спрашивать никакого разрешения. Запрещать-то мне тоже никто не запрещал. Вот только придут ли люди?..

— Ну, в этом можешь положиться на нас с О-Кристи Верно, дочка?

— Можете не сомневаться! Стоит мне шепнуть девчатам…

— Вот и ладно. Поправляйся, Артем. А на О-Стелли не серчай. Сдается мне, ей самой сейчас не сладко. Потом все сам поймешь. Прощай, друг.

Проводив гостей и вдоволь насмотревшись на очаровательную головку, Артем решил немного развлечь себя игрой на комизо. Музыка всегда помогала ему в трудные минуты жизни. А сегодня, после разговора с О-Гриммом на душе было особенно тягостно. Встав с кушетки, он раскрыл небольшой шкафчик, где хранился инструмент, и не вольно отдернул руку: прямо на салфетке, прикрывавшие комизо, лежала пластинка олотоо, где знакомая рука приняла контуры инструмента, перечеркнутые двумя жирными линиями, и чуть ниже — все то же изображение поперек решенных ножей на фоне молнии.