— Та-ак… — зло усмехнулся Артем. — Опять запрет. И снова угроза. Все словно сговорились. Но теперь хватит! Плевал я на все ваши запреты и предостережения!

Артем взял комизо и, устроившись поудобнее на кушетке, громко, во всю мощь инструмента, заиграл задорный русский перепляс.

Он знал, что сейчас его слышат и в шатре О-Гримма, и в шатре О-Стелли, и, возможно, где-то еще, где прячутся трусливо скрывающиеся за своим инкогнито авторы зловещей эмблемы, знал, что бросает вызов какой-то враждебной, может быть, беспощадной силе и был рад, что может наконец хоть таким образом выразить свой гнев, свое негодование, свой протест.

Все последующие недели Артем вновь по целым дням не выходил из мастерской. Снова они с О-Гриммом с утра до вечера сидели над чертежами или отлаживали, шлифовали, подгоняли одну к другой готовые части будущей машины. Снова почти все резчики, молодые и старые, забросив свои дела, вырезали по их эскизам бесчисленные детали, не переставая удивляться со все возрастающим любопытством взирали на возникающее на их глазах диковинное сооружение. Сам же Артем, казалось, только и жил своим детищем. А когда после долгих неудач сдвинулось наконец с места, завертелось все быстрее колесо его новой машины, когда снова обступили его радостные лица прядильщиц, ткачих, помогавших ему резчиков посуды, когда десятки любопытных, привлеченных невиданным зрелищем, заполнили до отказа помещение мастерской, он поднялся на скамью, громко, стараясь перекрыть шум работающей прялки радостный гомон толпы, сказал:

— А сегодня вечером, друзья, сразу, как только зажжется ночное освещение и вы поедите и чуточку отдохнете от работы, я приглашаю вас на свой концерт… Ну, как мы называем, когда кто-то играет и поет. Я буду ждать вас и всех ваших знакомых и близких, кто пожелает меня послушать, на той самой поляне, где вы слушали меня в день праздника, и где я обещал вам эту новую встречу.

— Придем! Обязательно придем! — сразу отозвалось сколько резчиков и молодых прядильщиц.

Но Артем видел, что были среди толпы и такие, кто принял его предложение с опаской: ведь это было всего лишь приглашение чужеземца, а не Слово кого-нибудь из Мудрейших, и потому весь оставшийся день он места себе не находил от волнения не только из-за того, что бросал немой вызов таинственным шантажистам, сколько потому, но не мог побороть в себе сомнение, как отнесутся к его приглашению большинство эрхорниотов.

«Придут или не придут! — билась в голове неотступная мысль. — Неужели О-Стелли окажется права, и все они или большинство из них предпочтут сон концерту? Неужели прах перед Мудрейшими и боязнь покинуть подземелье пересилят желание послушать явно понравившуюся им музыку?»

Может статься и так. Слишком на многое сразу замахнулся Артем. Если бы он предложил им собраться где-нибудь в подземных мастерских или тоннелях, это еще куда ни шло. Но пригласить их подняться в столь позднее время на поверхность земли, выйти на берег озера, куда большинство эрхорниотов, как он знал, не отваживались выходить по вечерам ни разу в жизни. Это была довольно дерзкая затея.

Однако Артем решил идти ва-банк. Укрепить пробудившуюся у них тягу к музыке и избавить от вечной боязни открытого, особенно ночного неба. Больше того, он решил сегодня же, в этот вечер, показать им и скульптурку О-Гримма. В этом был большой риск, но и большой смысл: именно обаяние красоты, наряду с обаянием музыки должно заставить их забыть о страхе.

Но вот и зажглось ночное освещение. Все работы эрхорниотов закончились. Артем решил выждать еще с полчаса и идти на берег озера. Но такая отсрочка оказалась свыше его сил. Не прошло и четверти часа, как он взял комизо, спрятал у себя под пиджаком завернутую в ткань скульптурку и вышел из шатра.

К счастью, ночь была ясной, лунной. Это было очень кстати. Иначе он просто не смог бы познакомить собравшихся на концерт с выпрошенной у старого резчика скульптуркой. Но было в этом и небольшое неудобство: Артему очень не хотелось, чтобы кто-то увидел его раньше, чем соберется достаточное количество народа. Поэтому, миновав мостик, соединяющий остров с берегом, он заставил себя замедлить шаги, соображая, где лучше схорониться, наблюдая за подходящими людьми. Удобнее всего это было сделать там, на поляне, в окружающих ее кустах. И сделать именно сейчас, пока народ не поднялся из подземелья.

Он взошел на последний пригорок и… едва поверил своим глазам: вся поляна была белой от бесчисленных тонкито эрхорниотов. А навстречу ему уже бежали О-Гримм, О-Кристи, знакомые резчики, ткачихи, прядильщицы. Они схватили его за руки и повели сквозь расступившуюся толпу к небольшому возвышению, сделанному из свежих жердей. Без этого возвышения ему, конечно, было бы не просто выступать перед столь большой массой народа. Но когда они успели соорудить такой помост?

— Долго ли мастеровому человеку, — ответил О-Гримм на немой вопрос Артема. — Вот тебе и стульчик. Садись, устраивайся, пока все не собрались.

Артем поднялся на помост и воздел вверх руки, приветствуя столпившихся перед ним людей. Гром возгласов был ему ответом. А люди все шли и шли. Некоторые муж чины вели за руки совсем дряхлых стариков. Женщины несли на руках детей. Даже на празднике Артем не видел столько народа, сколько сгрудилось сейчас вокруг импровизированной сцены.

Но вот все расселись: на кучах сухого валежника, прямо на траве. Наступила тишина. Артем встал, поклонился, взял в руки комизо.

— Дорогие друзья, — начал он чуть хрипловатым от волнения голосом. — Прежде всего — большое спасибо за то, что вы пришли на эту нашу встречу. Я с удовольствием сыграю и спою полюбившиеся вам песни моей Родины. Но сегодня мне хотелось бы познакомить вас еще и с музыкой иного рода. С музыкой, родившейся здесь, созданной много лет назад одним из ваших соплеменников. Я хочу показать случайно найденное мной у вас изображение человеческого лица, сделанного из дерева. Лица столь прекрасного, что оно подействует на вас сильнее самой задушевной песни. А главное — покажет вам, на что способны были ваши отцы и деды, в душах которых, я уверен, всегда звучала музыка. — Он быстро развернул принесенную с собой скульптурку и передал ее сидящим перед самым помостом пожилым мужчинам.

Мягкий свет луны озарил тонкие черты юного девичьего лица, сделав его еще одухотвореннее, еще прекраснее. Вздох изумления вырвался у десятка людей. Все сразу встали. Задние начали теснить передних.

Артем поднял руку:

— Сидите все, как сидели. И передавайте скульптурку друг другу, пока ее не посмотрят все. А я в это время буду играть и петь вам. — Он сел на стульчик и, пригнувшись к комизо, осторожно тронул струны.

Вмиг наступила полная тишина. Все словно застыли, устремив на Артема полные ожидания глаза. Он несколько минут импровизировал, будто подыгрывая шуму прибоя. Затем выпрямился и, сильно ударив по струнам, запел самое близкое его сердцу:

Он пел по-русски и, не желая дальнейших конфликтов с Мудрейшими, не переходил больше на эрхорниотский язык, но видел, чувствовал, что все слушатели его мысленно повторяют те слова, какие он сложил для них на празднике. И именно поэтому так горели глаза женщин и так сурово сдвигались брови мужчин.

Потом он спел несколько старых русских песен, грустных и задумчивых, сыграл два веселых наигрыша и шутливый русский перепляс, пропел все любимые песни военных и послевоенных лет. И не желая больше злоупотреблять терпением уставших за день людей, показал жестом, что концерт окончен.

Но народ и не думал расходиться.

— Еще! Еще, чужеземец Артем! Пожалуйста, еще! — неслось со всех сторон.

Пришлось подчиниться. Артем снова опустился на стул и не встал с него, пока не переиграл и не перепел, кажется, все, что смог вспомнить и сыграть на комизо. Только тогда он снова поднялся и, вскинув обе руки вверх, голосом, охрипшим от усталости, сказал:

— А теперь, доброй ночи, друзья! Спасибо вам за то. что пришли на мой концерт. И до следующей встречи, здесь же, на этой поляне.

И снова, как тогда, на празднике, воздух взорвался от восторженных возгласов. И снова он видел радостные улыбки и благодарные лица. И снова потеплело на душе от сознания, что он может дать радость этим людям.

Он трижды поклонился им, вытянув, как было принято здесь, вперед обе руки, и начал не спеша спускаться с помоста, как вдруг точно электрический ток пронзил все его существо. Он заметил, что в дальнем углу поляны блеснуло под луной не совсем обычное тонкито. Такое тонкито носил лишь один человек во всем племени эрхорниотов.

«Возможно ли: О-Стелли?!»

Он не видел ее много дней. Все их встречи неожиданно прекратились. На следующее утро после инцидента с пчелиным ящиком она поднялась к нему в шатер взволнованная, явно расстроенная, и, не поднимая глаз, извиняющимся тоном сказала, что, начиная со следующего дня, ей не удастся уделять ему много времени, так как Мудрейший из Мудрейших завалил ее какой-то срочной работой.

Артем сразу понял, что это за «работа». Его победа над О-Геймом и все, что произошло на празднике, не могло не насторожить О-Брайна. Он, видимо, почувствовал, что его планы поженить О-Стелли и О-Гейма могут натолкнуться на серьезные осложнения и решил постепенно прекратить или, по крайней мере, резко ограничить встречи О-Стелли с Артемом. Но, зная независимый характер своей внучки и не желая портить отношения с полезным и нужным ему чужеземцем, он сделал это тактично, не ущемляя достоинства ни того, ни другого. Впрочем, могло быть и иначе: О-Стелли сама решила почему-то порвать с ним всякие отношения.

Как бы там ни было, Артем не видел ее больше ни разу, но только теперь почувствовал, как, не признаваясь в этом самому себе, переживал прекращение их обычных ежедневных занятий.