— А не очень противно? — ответил Леха вопросом на вопрос.

— Противно. Но лучше, чтоб я тебе сама рассказала, чем потом кто-нибудь в порядке «доверительности». Если нас все-таки распишут и дадут пожить тут достаточно долго, то наверняка желающих «открыть тебе глаза» будет великое множество.

— Ладно, я уж и так догадываюсь, что ты не монашенка.

— Это сейчас. А в восемнадцать я, между прочим, даже толком не знала, что там у вас, мужиков, внизу подвешено. И у меня парень был, такой чистый, такой добрый… В общем, как в сказке. Он меня очень любил, это я точно знаю. И я его любила. Не телом, а душой, понимаешь? В общем, конечно, если б все нормально получилось, то у нас бы и до дела дошло… Только мы очень стеснялись.

В глаза глядели, за руки брались, а целоваться не решались. Трудно поверить, верно?

— Всяко бывает, — солидно произнес Леха.

— Чувствую, что тебе не верится. Но так было. И я скажу тебе честно, тогда даже не думала, будто вообще за кого-то другого смогу замуж выйти. Надо мной девчонки смеялись, комсомолочки наши. Они-то, кто с пятнадцати, кто с тринадцати лет, все изучили. А я держалась, хотя липли многие. Правда, не сильно, потому что знали, с Егором будут дело иметь. Да и батя у нас еще был в силе. Ну а потом подвернулось Егорке повышение. Попал в кадровый резерв на высокое место. Я уж не помню точно, какое именно, но только ему для этого нужно было одного солидного дядьку ублажить. И он Егорке под пьяную руку намекнул, что не худо бы, мол, с сестрицей познакомить. А сам — женатый, многодетный, за сорок. Пузо рюкзаком, морда — как свекла, лысый… В общем, привез меня Егорка к нему на дачу, а сам смылся. Якобы его срочно вызвали. Только он уехал, этот кобель облезлый напоил меня какой-то дрянью… В общем, я сдурела, забалдела — и все, прощай, девушка! Утром удавиться хотела, но удержалась. Мальчику моему, конечно, все доложили через третьи уши. Он уехал куда-то, где сейчас — понятия не имею. Зато Егорка без проблем пошел наверх, и вот, видишь, где теперь сидит. И он, и батя тогда меня утешали, мамочка просвещала. Да и самой подумалось, будто теперь все проще стало. Так завертелась — куда там! Ты вообще-то не раздумаешь жениться?

— Издеваешься? — усмехнулся Леха. — Меня ж твой брательник в канализацию спустит, если что…

— Значит, ты только из страха, верно? — испытующе спросила Ольга. — А вообще-то я тебе не нужна, да?

— Да нет, нужна, почему же… — пробормотал Леха. — Ты красивая.

— Ладно, замнем для ясности. Короче говоря, теперь я хочу, чтоб Егорка помучился. Пусть ему мои слезки отольются. Ничего, потерпит пару деньков. Совсем я его не убью, но пятки он мне полижет!

Ольга вдруг озорно улыбнулась и спросила:

— А хочешь, я тебе отдам этот самый «стоп-сигнал»?

— Зачем? Я же его сразу Пантюхову передам. А кроме того, нас тут вполне подслушивать могут.

— Я могу его вслух не произносить, напишу тебе все, что надо, где-нибудь на бумажке.

— Все-таки не пойму я тебя… Возьми да скажи братцу, уж пожалей его. Все равно ведь скажешь. Чего время тянуть?

— А вот такая я загадочная! — вызывающе хмыкнула Ольга. Она выдернула листок из записной книжки, вытащила тоненькую блестящую авторучку с брелочком на цепочке и начала что-то чирикать. Леха, конечно, глядеть не стал — он чайку попить предпочитал.

— Все! — сказала Ольга, складывая листок вчетверо. — Вот тут, на этой бумажечке, — все, что хочет узнать Егорка. И он это узнает. Но не сразу. Сперва он у меня в дерьме покопается!

И она еще несколько раз сложила листочек, а затем вытащила у себя изо рта разжеванную жвачку, облепила ею бумажку и скатала ладонями в небольшой шарик.

— Проглотишь? — испытующе спросила Пантюхова. — Вот уж Егорке приятно будет узнать, что за сигналом в унитаз лезть придется…

— Психованная ты, что ли? — поинтересовался Леха, ощущая какую-то здоровую брезгливость от соприкосновения с замыслами этой белобрысой. Ведь без своего высокосидящего братца она будет просто красивой шлюхой и никем больше. А туда же, издевается… Ну, народ!

Зазвонил телефон. Коровин снял трубку и сказал:

— Алло!

В трубке кто-то подышал маленько, а потом сказал незнакомым голосом:

— Будьте добры, Олю позовите.

— Тебя, — сказал Леха, передавая трубку.

Ольга не торопясь поднесла ее к уху и сказала:

— Слушаю! Говорите! Да, Пантюхова Ольга Петровна, совершенно точно… А кто со мной говорит?

Лехе показалось, что он услышал какой-то странный, глуховатый щелчок, а затем Ольга тихонько вскрикнула:

— Ой!

Сперва Коровин подумал, что это она узнала того, кто ей звонил. На лице у нее появится счастливая улыбка, и она обрадованно, восторженно произнесет что-нибудь типа: «Васенька (или Петенька), это ты, родной?! А я тебя не узнала, богатым будешь!» После чего пойдет долгий или недолгий разговор с каким-нибудь бывшим, настоящим или будущим хахалем.

Но получилось совсем не так. Никакой счастливой улыбки у нее на лице не возникло. Напротив, она резко побледнела, глаза ее широко открылись, на лице отразился испуг и ужас.

Еще пару секунд Леха думал, будто ей по телефону передали что-то страшное. Например, сообщили, что у нее положительный тест на СПИД или беременность на девятом месяце. Или, допустим, уведомили о том, что цены на косметику повышаются ровно в сто раз.

Однако и тут Леха не угадал. Шутливое настроение с него слетело в один миг, когда Ольга пошатнулась, судорожно схватилась за край телефонной тумбочки, открыла рот, словно бы пытаясь что-то сказать, но не смогла даже сделать вдох. Ноги ее подогнулись, и она, крутнувшись на месте, плашмя, по-мертвому рухнула на пол головой к Лехе. Телефонная трубка выпала из руки и глухо стукнулась о ковер.

Коровин оторопел. На минуту, не меньше. Он уже понял, что это не обморок, а что-то более страшное. У него даже горло перехватило.

— Оля! — крикнул он перепуганно. — Оля-а!

Она не шелохнулась, хотя крикнул Леха так громко, что в комнату вбежал охранник, стоявший за дверью.

— Врача! — рявкнул Леха так, будто был по меньшей мере Пантюховым.

И мужик, который, должно быть, хорошо знал, что Леха никакой не начальник, резко побежал выполнять. Коровин тем временем подскочил к Ольге и стал ее тормошить. Ноль эмоций. Не дышит. Приподнял веки — глаза стеклянные, с огромными широченными зрачками. Отпустил веки, хлопнул по щекам — ничего. Взял за запястье, неумело пощупал пульс, приложил ухо к груди. Тихо. А рука холодная.

Делать искусственное дыхание Леха не умел. Да и не знал, можно ли. Нет, пусть уж лучше врач разбирается. Коровин отошел в сторону, растерянно поглядел по сторонам. Что с ней могло стрястись? Сердце схватило? Ведь только что была бодрая, здоровая, озорная… Да и вообще она не из тех, кого можно словами до инфаркта довести. Даже если б ей по телефону сказали, что у нее помер кто-то близкий, — а кто у нее ближе брата родного, которого она вообще-то на дух не переносит, раз хотела заставить его «стоп-сигнал» из унитаза доставать.

Шарик из жвачки, в который Ольга десять минут назад закатала скомканный листок из записной книжки, лежал на столе. Леха схватил его и сунул в носок войлочной туфли, сняв ее с левой ноги.

Вовремя он это сделал. Уже через минуту в комнату прямо-таки ворвались несколько человек. Пантюхов прибежал лично, в пижаме. Женщина-врач, должно быть, наскоро разбуженная, медсестра с аптечкой, охранники… Последние, хотя им никто не отдавал приказа, тут же перекрыли дверь, двое из них явно контролировали поведение Лехи, еще двое присматривали за тем, чем занимаются врачиха и медсестра. А те занимались примерно тем же, чем пытался заниматься Леха. Тоже тормошили Ольгу, хлопали по щекам, щупали пульс, слушали сердце (только не ухом, как Коровин, а через фонендоскоп). Подняли веки, поднесли зеркало, проверяя, запотеет или нет. Нашатырь к носу поднесли, потом взялись делать искусственное дыхание… Сделали какой-то укол.

Минут через десять бледная врачиха сказала трясущимся от волнения голосом: