Всех сдуло. Коротич и бухгалтерша в палантине пересели ближе.

— Этот Александр — тот самый техник из «Телесистем», о котором Никитенко говорил? — Коротич кивнул. — Вы, Олимпиада Карловна, общались с ним?

— Общалась. Хороший. И, по-видимому, он прав. Даже я, не инженер совсем, и то состыковала, что непорядок. Поэтому эфир трещит.

— Вы хотите сказать, что я недоумок, один очевидного не понимаю? — вскипел Казацкий. – Но «пепперов» мы ждали столько лет! У них новый альбом, они легенда! А ваш техник… Шурик! Что важнее — ресивер или антенна?

— Всё важнее.

— Кабеля и передатчик тоже!

— Чёрт. Покумекайте, Олимпиада Карловна, вы же волшебница… Но проекты надо оставить. И рекламное время не увеличивать. Порешайте… И я поскребу по сусекам… Ладно, идите. Сейчас Тамара со своими идиотами ещё придёт…

Уже уходя, Олимпиада Карловна вдруг совсем неуместно спросила шефа:

— Герман, всё хотела вас спросить. Этот браслет у вас на руке… На заказ сделан? Специально с вашим именем?

Герман удивлённо взглянул на бухгалтершу и на браслет.

— Да, конечно. Эксклюзив, можно сказать… А что?

— Да нет… ничего. — Олимпиада Карловна и Коротич переглянулись.

Когда подчинённые вышли, Казацкий ещё раз рассмотрел браслет. Что это он их так заинтересовал? Столько лет не спрашивали, а тут на тебе! Этот браслет ему подарил дед на совершеннолетие. Дед, Герман Евграфович, был ювелиром и ваял цепочку сам. Впрочем, не эту… Оригинальную он бездарно профукал, да чего уж там — проебал. Где-то обронил, даже не заметил. Скорее всего, в автошколе. Больно уж резво они с Антоном развлекались. Причём тогда инициатором был Тоша, что из рода пупсов. Уже потом Герман выяснил, что Тоша разругался вдрызг со своей первой любовью, каким-то качком из тренажёрки. И на него напала жажда кроличьей мести — вот он и распустил ручки. Но Герман был не из стыдливых, понимал всё с полунамёка, тем более когда намёки — это неприкрытое домогательство. Завернул во двор и нашёл для рук и рта пупса с золотыми кудрями более приятное применение. Они потом ещё встречались пару месяцев: вместо положенных часов по городу — часы в тёмных закоулках. Экономия бензина и нервов. Позже Тоша помог освоить вождение Катэ — правда, без произвольной программы.

Как только Герман понял, что браслет потерялся, он исследовал каждый сантиметр «лады» экзаменатора, в которой и случилось первое страстное безобразие. Но подарка не нашёл. Знал, что дед, которому за девяносто, при ясном уме и будет спрашивать, беспокоиться, огорчаться. Тогда он и заказал дубликат. Благо были фотографии браслета. Мастер Йонас — ученик деда, которому тоже уже сто лет в обед, — вступил в сговор и выполнил работу. И вот браслет с надписью «Herman» у благодарного внука на запястье, дед ничего не заметил. Герман сросся с этим браслетом, снимал редко, только однажды оставлял у чужого человека. И то — для чистки. И то — у Самира. Тот сам был увешан цепочками и пирсингом в самых неожиданных местах, поэтому оценил браслетик. Сказал тогда, что видел похожий…

Герман тряхнул головой, прогоняя образы златокудрого Антона и брутального Самира. Нужно заняться вечерним эфиром. Казацкий был консервативен и мнителен в вопросах своей профессии: разрабатывал план, писал скетчи и связки на бумаге. В подобных записках разобраться мог только он сам: стрелочки, подчёркивания, неведомые сокращения, зарисовки, текст ужасным почерком доктора-психиатра. Герман достал из верхнего ящика стола свой талисман — смешную шариковую ручку. Когда-то она была на верёвочке. Ручка уже, можно сказать, древняя — на кончике головка плейбойного кролика, одно ушко с надколом. На бочке ручки надпись: «Элке с любовью!» Всякий раз, беря ручку, он думал: «Кто такая Элка? Спасибо ей». Ибо он никогда её не видел, ручка оказалась у него ещё в студенческие годы. На втором курсе.

Была такая забава — ездить «на картошку». Полугосударственные сельхозугодия ещё влачили какое-никакое существование и ежегодно собирали перво- и второкурсников на работы. Почти две недели жили студенты в бараках: днём уныло собирали картофель до скрипа в пальцах, ночью танцевали, пели под гитару и бухали местную «Клюковку». Журфак тоже не миновала сия участь. Но в тот год почему-то первокурсников услали куда-то в Тмутаракань, и ближайшие братья-студенты в деревне Зуевка, что в двадцати километрах от них, — это радиофак их же универа. Радио — так радио… было решено ехать — устраивать «посвящение». До своих первошей слишком далеко, зато эти поблизости. Герман Казацкий — главный сценарист и организатор. Никто рядом не стоял. Он тогда и выглядел харизматично: носил дерзкий ирокез, гвоздь в ухе…

Прибыли в Зуевку к ночи. Десять бравых журфаковцев в вонючей «газели». В комнатке куратора — молодого длинноносого аспиранта-надсмотрщика Жоржика (в миру Георгия Лавровича) — штаб. Здесь потихоньку, пока первоши радиофака укладываются дрыхнуть, обговаривались детали мероприятия… В комнатушке у Жоржика жара от печки-буржуйки, на ободранном письменном столе, невесть откуда взявшемся, «Клюковка» и солёная капуста в эмалированной бадейке. Сам Жоржик, глупо хихикая, наклюкался уже скоренько, настолько, что кемарил полулёжа на своём ложе. Как и в общих комнатах, у препода двухъярусная кровать. Внизу — довольный Жоржик, наверху ещё кто-то.

Этот «кто-то» был болен. Студент. У которого вдруг температура: врачи приезжали, что-то вкололи и велели парня завтра везти домой. Студента перенесли в комнатку куратора, чтобы не беспокоить. И тот в беспамятстве лежал бревном на верхотуре. Этот болезный смущал Германа. Он постоянно пытался скинуть одеяло. Девчонки-однокурсницы заботливо поправляли.

— Хорошенький комарик, остроносенький, — жалостливо констатировала веселушка Наталья, в очередной раз прикрывающая наготу студента. — А после огненного испытания давайте сразу водяное! Наливай, Герыч!

Герыч наливал и всё косился наверх. Насколько «хорошенький» этот студент, он не мог судить, парнишка являл ему только свой русоволосый затылок. Зато тело… Парень отбрасывал плед и предъявлял нервному свидетелю бледную кожу, стройные ноги, довольно-таки широкие плечи, чёрные хлипкие трусы и правильный, притягательный изгиб позвоночника. Или свешивалась рука. Пальцы длинные, на запястье красная нитка, на плече царапина, от локтевого сгиба к кисти устремилась вена — силовые нагрузки не чужды этому субъекту в чёрных плавках. Герману хотелось самому поправить одеяло и погладить предплечье, почувствовав упругость твёрдых мышц и жар болезни.

Тогда Герману и понадобилась ручка. Его собственная вдруг отказала. На кровати и висел этот чёрный Элкин кролик. Он взял ручку на время. В блокнотике расписал все этапы посвящения и текст клятвы для первошей. Да так и оставил ручку висеть на шее.

Потом было само мероприятие. С побудкой в четыре утра, с костром, с обливаниями, со смешными состязаниями — Герман был против откровенных издевательств, он за интеллигентный юмор. Посвящение удалось на славу! Никто не был обижен, студенты устроили дикие пляски после объявления о том, что завтра картофель их поджидает только после обеда. Вдруг откуда ни возьмись в небывалых объёмах обнаружилась «Клюковка». Всеобщая попойка, припасённые сухие баранки, песни Визбора и Цоя, несмешные истории под общую истерическую икоту, совместный хоровод под зомбический Cranberries, забытый сон, признания, обжималки с малочисленными девицами, несдерживаемый мат — отличное мероприятие, хотя и начиналось с агрессии и неожиданной побудки.

Герман сразу выделил среди студентов радиофака своего: «Рыбак рыбака…» Некий Гаврил. Гаврюша по-простому. Длинноволосый эльф, постоянно облизывающий губы. Перепрыгивая через огонь, проходя вслепую через лабиринт, выискивая в холодной грязной жиже монетку, эльф по-девчоночьи повизгивал. Во время клятвы почти вплотную стоял к Герману и бросился его обнимать по окончании. А потом и вовсе не отходил: смотрел как на бога, поддерживал за локоток, прижимался под «Группу крови на рукаве». Герман справедливо рассудил: почему бы и нет? Тем более что под утро уже мало кто отражал действительность: умаялись, упились, эмоциями перенасытились.