— Я ожидал этого вопроса. В моем плане есть расчет, который не все могут заметить. В представлении членов Петербургского военного совета победа над противником достигается через отнятие у него крепостей. А в сем ли ключ? Когда начинается война, вопрос, кто кого осилит, решается не под стенами крепостей, а в генеральных баталиях противоборствующих армий. Отдавая Бендеры на забаву второй армии — графу Панину хватит и этого орешка, — я развязываю себе руки для наступательных действий, имея целью разгромить основные силы неприятеля. Когда мы это сделаем, турецкие крепости потеряют прежнее свое значение.

— Выходит, героями основных событий будем все-таки мы?

— Героями — не героями, а баталии предстоят серьезные.

Брюс заметил, что в Петербурге весьма скептически относятся к его «Обряду службы».

— А я и не ожидал восторгов. — Румянцев убрал со стола карту, которой так и не воспользовался, и, как бы оправдываясь, сказал, что он не искал славу борзописца, а старался только воспроизвести то, что упущено уставами.

— В Петербурге говорят, что вы ломаете прежний порядок внутренней и полевой службы.

— В какой-то степени они правы. Я ввожу новый расчлененный боевой порядок.

Разъясняя, что это за порядок, Румянцев напомнил, что в свое время фельдмаршал Миних выстраивал армию в одно громоздкое каре, огражденное рогатками и обремененное обозами, — в каре, приспособленное для пассивной обороны. Теперь такого каре не будет. Войска будут строиться в несколько каре различной величины, между которыми займут место кавалеристы, а впереди и на флангах — егеря и артиллерия.

— А рогатки?

— Рогаток больше не будет. — Заметив на лице собеседника недоумение, Румянцев нетерпеливо поднялся. — Что такое рогатка? Символ обороны. Стратегия же наша строится на наступлении. Отказавшись от рогаток, мы избавляем тем самым пехоту от необходимости постоянно носить или возить с собой сей громоздкий груз, на сотни повозок сократим обозы, и те не станут больше загромождать боевой порядок, как бывало раньше. А главное, мы избавляем солдата от ложной надежды найти за рогаткой спасение от атакующего противника, отныне он может рассчитывать только на штык и пулю и к этому себя готовить.

Слушая Румянцева, Брюс вспомнил петербургские встречи с именитыми сановниками. Как же мелки были их суждения о войне, об армии по сравнению с тем, что он услышал сегодня от Румянцева! Поистине великий полководец. Он, Брюс, должен радоваться, что судьба породнила его с этим замечательным человеком, не только породнила, но и дозволила под его началом попытать военного счастья.

Брюс всегда уважал Румянцева, но сейчас он любил его больше, чем когда-либо.

С наступлением весны армия Румянцева снялась с зимних квартир и двинулась на сближение с противником. Погода стояла неустойчивая: то солнце, то дождь. Дороги не просыхали. Грязь, вода. Сидеть бы в такую погоду в палатках да ждать, пока земля не затвердеет. Но ждать было нельзя. От лазутчиков приходили донесения о подозрительном оживлении татар и турок. Их конница рыскала в районах Бендер, Фальчи, урочища Рябая Могила, рвалась на север, угрожая коммуникациям корпуса фон Штофельна, действовавшего в Молдавии. Подняли голову и недобитые польские конфедераты. Промедление со стороны русской армии могло привести к перехвату противником инициативы, к такому развитию событий, исход которых трудно было предвидеть.

Армия шла тремя колоннами. Желая проверить, как выглядят войска на марше, Румянцев обгонял колонны, выбирал место у дороги и устраивал смотр.

Состояние войск не вызывало восторга. Правда, дисциплина, четкий строй, добрая выправка солдат свидетельствовали, что время зимней учебы не прошло даром. Однако некоторые батальоны оставались недоукомплектованными. Румянцев надеялся пополнить их за счет рекрутов, прибытие которых ожидалось еще зимой, но пронадеялся: пять тысяч человек, набранных в центральных российских губерниях, находились еще где-то в пути. Не радовало и состояние амуниции. Солдатская одежда порядком поизносилась, обувь тоже. Обещанные Петербургом обозы с новой амуницией еще не прибыли…

В одной из колонн солдаты шли с брусьями и жердями на плечах. Заметно уставшие, тащились кое-как. Ни ровности в рядах, ни дистанции между ротами. Не строй, а толпа.

Выехав на середину дороги, Румянцев остановил колонну. К нему тотчас подъехал молодой щеголеватый офицер:

— Подполковник князь Меньшиков.

— Что сие значит, князь? — строго спросил Румянцев.

Офицер решил, что главнокомандующий разгневался из-за нарушения солдатами строя, и стал жаловаться на трудности марша. Румянцев рассвирепел:

— Меня не интересуют трудности, испытываемые вашим высокородием. Я спрашиваю, почему солдаты превращены в носильщиков?

— Не хватает повозок, ваше сиятельство, — ни жив ни мертв отвечал князь.

— Разве не знаете приказа бросить рогатки?

Подполковник отвечал, что вступил в должность недавно и с сим ордером еще не успел ознакомиться. Румянцев вспомнил, что такого ордера он вообще не писал, о необходимости отказаться от рогаток говорил на военных советах и учениях. Князь Меньшиков, как новоприбывший офицер, этого, конечно, мог и не знать. А вообще-то должен был сориентироваться. Другие-то идут без рогаток!

Румянцев с трудом сдержал себя от новой вспышки гнева. Все-таки он, главнокомандующий, поспешил, назначив этого мальчишку командиром батальона. Не устоял перед просьбой графа Салтыкова. Старый фельдмаршал рекомендовал его как храброго офицера, уверял, что «по смышлености» зело похож на своего знаменитого деда. «Смышлен, а в таком простом деле споткнулся», — подумал Румянцев.

Он проехал вдоль колонны, выбрал место, откуда его могли видеть и слышать все, и громко заговорил:

— Солдаты! Вы тратите силы на эти брусья вместо того, чтобы сберечь силы для схватки с врагом. Не понадобятся они вам, если даже и донесете до места. Рогатки — суть обороны, а мы идем наступать. Не рогатки, а огонь и штык защита ваша!

По колонне пронесся одобрительный гул.

— Прикажите сбросить сей хлам на обочину, — сказал Румянцев Меньшикову и, тронув коня, направился на свой «наблюдательный пункт». Смотр войск продолжался.

Двенадцатого мая Румянцев, обогнав марширующие колонны, прибыл в Хотин. У ворот крепости его встретил комендант генерал-майор Вейсман. Доложив о состоянии гарнизона крепости, комендант пригласил главнокомандующего и его свиту на обед.

Вейсман был родом из Прибалтики, немец по национальности. Но он был не из тех немцев, которые с высокомерием смотрели на «русских Иванов». Он любил все русское, называл себя русским солдатом. Что касается служивших под его началом солдат, то они были уверены, что их генерал из самых коренных русских, только с «попорченной» фамилией. Уважали они своего генерала. Вейсман был прост и общителен, в боях за чужие спины не прятался.

Обед, устроенный Вейсманом, получился на славу. Немецкий шнапс, русская водка, молдавские вина, дичь, фрукты — все было на столе.

Когда было испито несколько тостов и за столом установился негромкий, но устойчивый хмельной шумок, Вейсман как бы между прочим спросил главнокомандующего, каких приказов следует ожидать ему от его сиятельства в связи с выступлением армии. Румянцев понимающе улыбнулся:

— Приказы будут даны после получения нами новых сведений о противнике от господина Штофельна. Пока же, — Румянцев помедлил, хитровато посмотрев на Вейсмана, — могу известить об одном: комендантом Хотинского гарнизона назначается полковник Азовского полка господин Шталь. Вашему превосходительству придется перейти в армию, поближе к горячему делу.

Румянцев попросил холодной воды, которую не догадались поставить на стол, выпил почти полный бокал, после чего, поблагодарив хлебосольного хозяина за обед, изъявил желание отдохнуть.

— Вашему сиятельству подготовлен лучший дом в крепости, — сказал комендант. — Если дозволите, я провожу вас.