И он суетливо принялся отодвигать стулья, освобождая дорогу высокочтимому гостю.

После званого обеда Вейсман долго мучился догадками: к какому такому горячему делу желает пристроить его главнокомандующий? Назначит командиром бригады? Или, быть может, его сиятельству угодно держать его, Вейсмана, при себе дежурным генералом?

На следующий день он направился к главнокомандующему за ордером о передаче гарнизона крепости новому коменданту. Однако Румянцев его не принял. Он вообще никого не принимал. Адъютант объяснил, что его сиятельство занят и что, если господин комендант ему понадобится, за ним пошлют человека.

Вейсману пришлось ждать вызова три дня. Его вызвали на военный совет вместе с другими генералами.

Военный совет проходил в помещении, отведенном под канцелярию главнокомандующего. Румянцев выглядел свежим, отоспавшимся.

— Господа генералы, — сказал он, как только собравшиеся расселись по местам, — я созвал вас ознакомиться с расписанием по войскам и обсудить образ дальнейших действий.

По новому расписанию армия делилась на три дивизии, не считая корпуса генерал-поручика Эссена, действовавшего в Польше. В первую дивизию под командованием генерала Олица зачислялись восемь полков пехоты, батальон гренадер и батальон егерей. Под начало генерала Племянникова, командовавшего второй дивизией, выделялось пять пехотных полков, четыре батальона гренадер. Состав третьей дивизии, вверенной генералу Брюсу: четыре пехотных полка и столько же батальонов гренадер. Вейсман назначался командиром бригады в дивизию Племянникова.

Расписание по дивизиям и бригадам читал генерал-квартирмейстер Боур. Умный и вместе с тем скромный военачальник. Его знал и высоко ценил сам прусский король Фридрих II, у которого во время Семилетней войны служил в чине генерал-майора. Направляя его на должность генерал-квартирмейстера, военная коллегия рассчитывала тем самым внедрить в штабную работу армии «немецкую аккуратность», свойственную штабам прусских войск. Однако Румянцев имел на сей счет другие виды, которые до поры до времени никому не выдавал.

Пока читалось расписание, из приемной передали пакет за печатями второй армии. Румянцев извлек из него два исписанных листка, бегло пробежал их глазами, положил на стол и продолжал внимательно слушать доклад. Когда же Боур кончил, объявил:

— Двенадцатого мая вторая армия вышла из Елисаветграда и двинулась к Бугу. Это обязывает нас ускорить поход на Рябую Могилу. От быстроты наших действий зависит успех всей кампании.

Олиц поднял руку, прося к себе внимания:

— Вчера мы имели удовольствие допросить захваченного арнаутами турка. Сей турок уверяет, что к Рябой Могиле движется с армией сам верховный визирь.

— Я это знаю, — спокойно ответил Румянцев, — поэтому и принял решение идти туда немедля, пока к тамошним неприятельским войскам не успел присоединиться с главной армией визирь. Надобно постараться разбить турок по частям.

— А если визирь подоспеет раньше?

— Тогда сразимся со всей его армией!

В помещении воцарилась тишина. Страшновато как-то стало. Еще бы! Сунуться в самое неприятельское логово, где и турок несметные полчища! Так можно и голову потерять.

— А не случится, как при Петре Первом?

Румянцев ждал этого вопроса. Да, Прутский поход оказался роковым для великого государя. Увлекшись наступательными действиями, он попал в окружение во много раз превосходящих турецких войск и только ценой подписания крайне невыгодного мира спас русскую армию от неминуемого разгрома. Однако, принимая решение идти к Рябой Могиле, Румянцев не собирался повторять ошибки Прутского похода.

— То, что произошло полвека назад, не повторится, — сказал он с твердой уверенностью. — Мы пойдем вперед, имея за спиной надежный тыл. Да и превосходство турок не так уж велико. У них больше людей, зато у нас совершеннее организация, крепче дисциплина, мощнее артиллерия. Разве забыли, как в прошлую кампанию наши гренадеры обращали в бегство отряды турок в два-три раза больше их числом?

— Все ясно, Петр Александрович, — подал голос Племянников. — За Прут, так за Прут! Мы вам верим и пойдем с вашим сиятельством хоть к черту на рога.

Слова заслуженного генерала были встречены возгласами одобрения. Волков бояться — в лес не ходить. Раз решено вперед, надо идти вперед, и пусть не русские турок, а турки страшатся русских!..

Румянцев подождал, когда все успокоятся, и стал объяснять порядок походного построения. По его решению армия должна была двигаться семью отдельными походными колоннами в таком порядке, чтобы в случае необходимости можно было быстро принимать боевое построение согласно ордеру — до баталии. Середину походного построения составляли третья, четвертая и пятая колонны из частей первой дивизии. Вторая и третья дивизии, составлявшие по одной колонне каждая, шли на флангах. Самые крайние колонны, как с левой, так и с правой стороны, включали в себя кавалерийские бригады, в задачу которых входило прикрытие марширующей армии. В голове каждой походной колонны должны были двигаться гренадерские батальоны, затем бригады первой линии, войска второй линии и в самом хвосте полковые обозы. Повозки тяжелого обоза выделялись в Отдельные колонны и двигались самостоятельно в стороне от войск.

— Вы пойдете на турок, а что делать нам? — забасил располневший раньше времени генерал-поручик Эссен.

— Действовать по инструкции, которую получите. Ваша задача — обеспечить нам надежный тыл, не давая развернуться конфедератам.

Военный совет продолжался без перерыва три часа. Пока шло заседание, Румянцев держался уверенно, бодро, не проявляя малейших признаков внутреннего напряжения. Но вот совет закончился, закрылась дверь за последним генералом, и он почувствовал, как на лбу выступила испарина. Он только сейчас вынужден был признаться себе, какую непомерную тяжесть взвалил на свои плечи, приняв решение идти с главными силами в неприятельское логово. В решении все-таки содержался риск, и риск большой. Уж слишком неравны силы! У визиря наверняка более ста тысяч, да плюс тысяч пятьдесят татарской конницы. А что у него? Если не считать передового корпуса барона Штофельна, действовавшего в Молдавии, в его распоряжении имелось всего 37 тысяч человек. Из этого количества 7 тысяч нужно было оставить генерал-поручику Эссену для борьбы с польскими конфедератами и обеспечения коммуникаций. Кроме того, задачи прикрытия тыла армии требовали увеличения Хотинского гарнизона, по крайней мере, до четырех полков. Самое большое, что он, Румянцев, мог взять с собой, — это 25 тысяч воинов.

Правда, у Рябой Могилы после присоединения корпуса Штофельна численность армии должна возрасти на 12 тысяч человек, но все равно превосходство останется за противником.

«Трудно будет, — подумал Румянцев. — Однако решение принято, идти на попятную теперь уже невозможно».

На подготовку к походу ушло девять дней. 25 мая Румянцев приказал пробить генеральный марш, и армейские колонны тронулись в путь. Хотин остался позади.

Полки шли по левому берегу Прута, тяжелые обозы, наоборот, следовали по правой стороне реки, страхуясь от возможных налетов татарской конницы. Румянцев пока не торопился. Прежде чем ускорить марш, он хотел собрать более полные сведения о передвижениях противника. Его озадачивало молчание Штофельна. Выполнил ли он приказ о смене позиций отрядов генералов Репнина и Замятина? Стали ли те заслоном у Прута на пути турок, как того требовала главная квартира?

Барон Штофельн, будучи немецким наемником, вступил в должность командира авангардного корпуса еще при князе Голицыне. Румянцев признавал за ним немалые способности, но не любил его. Не любил прежде всего за жестокость, за то, что относился к войнам как к делу, составлявшему суть его жизни. На уме у него были баталии, а прочее его не заботило. Не заботили люди, их судьбы. Ему ничего не составляло спалить деревню или город, послать на тот свет десятки мирных жителей. В Молдавии по его приказу было сожжено много деревень ради того только, чтобы после ухода корпуса в них не смог бы найти приюта противник. Румянцев в свое время рапортовал о том императрице. Екатерина на словах разделила его возмущение, но отзывать из армии кровожадного наемника не стала.