— Здорово! — обрадовалась Алиса. — А «мрави»?

— Мрави — почти муравьи, но появляются они только во мраке.

— Теперь я понимаю, — раздумчиво сказала Алиса, — а что такое «кузали»?

— Это совсем просто. Мрави скакали и стрекотали кузнечиками. А «на снову» — значит на сонном, вечернем лугу снова и снова без передышки.

— А «за нисом» — это, наверное, за низким лесом! — догадалась Алиса.

— Молодец, — похвалил ее Желток-Белток. — Это слово с двумя смыслами. Оно раскрывается как две створки одного окна. Прали — естественно, одновременно парили и орали.

— Кто орал и парил? — спросила Алиса.

— Конечно же, курави! — воскликнул Желток-Белток. — Они похожи сразу на журавлей и на куриц. Но слишком уж курчавые и любят покуражиться над кем-нибудь. Это, кстати, еще одно слово-окошко.

— Склюняя — наверное, склевывая? — начала Алиса.

— Верно! — воскликнул Желток-Белток. — Но эти курчавые курави не только клюют, но и одновременно линяют. Шерсть так и летит клочьями. Труднее всего, пожалуй, объяснить последнее слово — «пелаву». Тут что-то про траву. Но трава уж очень странная. Пела она, что ли, когда ее склюняли? Ну это уже не важно. Все понятно?

— Все! Спасибо! — поблагодарила Алиса.

— А где же ты эти заковыристые слова нашла?

— В книжке, — сказала Алиса. — Но я знаю стихи и попроще. Мне их читал, кажется, Тик. Или Тец?

Вдруг ей в голову пришла замечательная мысль:

– Если вы так хорошо управляетесь со словами, то, конечно, они все вам знакомы?

– Еще бы! – вскричала польщенный Янус. – Мне знакомы все слова до единого – даже те, которые вообще не возможны.

– Тогда, – сказала Алиса, – не могли бы вы разъяснить мне стихотворение «Жаберволки»? Если вас не затруднит…

Янус обиделся:

– ЗАТРУДНИТ?! Да ничего не может быть легче! Только сначала прочти его, а то я там кое-что подзабыл.

Алиса обрадовалась и начала читать:

Гремалось. Склибкий щурь, зверясь,

Шнырялся около засад.

Звыл парусенок, зеленясь.

Летался рой мушат.

– Довольно! – нетерпеливо перебил Янус. – Итак, слушай. «Гремалось» – это значит: «приближался полдень, то есть время, когда мама начинает греметь кастрюлями, разогревая обед».

– Понятно, – Алису уже не удивляли столь емкие слова. А «склибкий»?

– Это слово-бутерброд: снизу один слой, сверху – другой. «Склибкий» – значит «склизкий и гибкий». «Склизкий» – то же самое, что и «слизистый». Это СЕНОНИМЫ. Или ПАРДОНИМЫ – точно уже не помню.

– А «щурь»? – продолжала Алиса.

– Щурь – это ящур, потерявший свое я, – пояснил Янус. – Он обитает у подсолнечных часов.

– И он, значит, склибкий… – Алиса передернулась от омерзения.

– Да, – подтвердил Янус. – Невероятно одиозное существо!

– А что такое «шнырялся»?

– Это значит: «шнырял, нырял и ИЗОЩРЯЛСЯ».

– А «засады» это сады за подсолнечными часами? – догадалась Алиса.

– Разумеется! – вскричал Янус. Ты умнеешь на глазах. Это действительно сады за подсолнечными часами. Особенно их много с северной и восточной сторон.

– А также с южной и западной, – Алису опять осенило. Вообще она вдруг стала очень догадливой.

– Конечно, – умилился Янус.

– А около каких именно засад он… шнырялся?

– Около ВСЕХ, – ответил Янус. – И на одинаковом расстоянии.

Алиса подумала: «Отчего бы тогда не написать просто – у подсолнечных часов?

– А «парусенок» – это «парусиновый поросенок», – продолжал Янус. – Вот тебе еще одно слово – бутерброд! «Зеленясь» – значит «зеленея» и «злясь».

– А мушата…

– Это зазеркальные насекомые, – ответил Янус. – «Летался» – значит «летал и метался»; «звыл» – «звал и выл». Это, как ты понимаешь, тоже «бутерброды». А значение слова «рой» мне самому не вполне ясно. То ли существительное, то ли глагол. Ну как, теперь все понятно? И где ты только выискала такие СЛОЖНЫЕ стихи?

– В одной книге, – ответила Алиса. – А еще мне читал стихи Трали-Вали, но те были попроще.

Поначалу Кэрролл намеревался напечатать все стихотворение зеркально отраженным, однако позже решил ограничиться первой строфой. Тот факт, что Алиса увидела эти строки перевернутыми, свидетельствует о том, что сама она, пройдя сквозь зеркало, не изменилась…

Первая строфа этого стихотворения появилась впервые в журнале «Миш-Мэш» (“Misch-Masch”), последнем из домашних «публикаций», которые Кэрролл в юности сочинял, собственноручно переписывал и иллюстрировал для развлечения своих братьев и сестер. В номере, помеченном 1855 г. (Кэрроллу тогда было двадцать три года), этот «любопытный отрывок» появился под названием: «Англосаксонский стих» ...В заключение Кэрролл писал: «Смысл этого фрагмента древней Поэзии темен; и все же он глубоко трогает сердце».

Мало кто станет оспаривать тот факт, что “Jabberwocky” является величайшим стихотворным нонсенсом на английском языке. Он был так хорошо знаком английским школьникам XIX в.; что пять из его «бессмысленных» слов фигурируют в непринужденном разговоре мальчиков в «Столки и Кь» Киплинга.* Сама Алиса весьма точно определяет секрет очарования этих строк: они «наводят на всякие мысли, хоть и неясно – на какие». Странные слова в этом стихотворении не имеют точного смысла, однако они будят в душе читателя тончайшие отзвуки. [...] С тех пор были и другие попытки создать более серьезные образцы этой поэзии (стихотворения дадаистов**, итальянских футуристов и Гертруды Стайн***, например) – однако, когда к ней относятся слишком серьезно, результаты кажутся скучными. Я не встречал человека, который помнил бы хоть что-нибудь из поэтических опытов Стайн, но я знаю множество любителей Кэрролла, которые обнаружили, что помнят “Jabberwocky” слово в слово, хоть никогда не делали сознательной попытки выучить его наизусть. Огден Нэш**** написал прекрасное стихотворение-нонсенс «Геддондилло» [...], но даже в нем он слишком старается достигнуть определенного эффекта. “Jabberwucky” же обладает непринужденной звучностью и совершенством, не имеющим себе равных.

“Jabberwocky” был любимым произведением английского астронома Артура Стэнли Эддингтона, которое он не раз упоминал в своих трудах. В книге «Новые пути в науке» (Arthur Stanley Eddington. New Pathways in Science) он сравнивал формальную структуру стихотворения с областью современной математики, известной как теория групп. В «Природе физического мира» (The Nature of the Phisical World) он замечает, что описание элементарной частицы, которое дает физик, есть на деле нечто подобное “Jabberwocky”; слова связываются с «чем-то неизвестным», действующим «неизвестным нам образом». Поскольку указанное описание содержит числа, физика оказывается в состоянии внести некоторый порядок в явление и сделать относительно него успешные предсказания. Эддингтон пишет: 

«Наблюдая восемь электронов в одном атоме и семь электронов в другом, мы начинаем постигать разницу между кислородом и азотом. Восемь «хливких шорьков» «пыряются» в кислородной «наве» и семь – в азотной. Если ввести несколько чисел, то даже “Jabberwocky” станет научным. Теперь можно отважиться и на предсказание: если один из «шорьков» сбежит, кислород замаскируется под азот. В звездах и туманностях мы, действительно, находим таких волков в овечьих шкурах, которые иначе могли бы привести нас в замешательство. Если перевести основные понятия физики на язык “Jabberwocky”, сохранив все числа – все метрические атрибуты, ничего не изменится; это было бы неплохим напоминанием принципиальной непознаваемости природы основных объектов».