Мелодичный перезвон заливистого смеха пронесся легкой волной надо мной и стих в один момент.
Долго еще сидел я на камне том, то и дело пробуя обжигающий вкус морской соли на губах. Моя одежда намокла от набегающих волн, а я все никак не мог уйти: надеялся, что вновь объявится русалка моя. Но время шло, а тишину вокруг нарушали лишь шепот волн да редкие выкрики бакланов.
В какой-то момент мне даже показалось, что утреннее происшествие причудилось мне, что не слышал я никаких стонов, не было никакой русалки и не было этого колдовского поцелуя. Только почему-то не исчезала соль с моих губ, превращаясь в горькую сладость.
Я безумно разозлился сам на себя, сорвал с ремня флягу и, не задумываясь, с остервенением, выливал питьевую воду, умываясь и безжалостно полоская рот. Но привкус русалочьего поцелуя все равно продолжал холодить мои губы. Не смог заглушить его ни вкус дорого вина, ни местного жгучего пойла, что пил я потом в течение недели. Вся жизнь для меня стала со вкусом и запахом моря, все виделось сквозь призму чар морской красавицы, везде мне грезилась и слышалась она одна: в каждой девушке, в шепоте ветра, в колыхающихся волнах прилива.
Я почти перестал есть и спать, все мои думы были полностью поглощены изумрудоволосой девой с рыбьим хвостом. Каждый свой день начинал я с прогулки по тому самому проклятому берегу, но спрятанный от людских глаз камень всегда оказывался пуст. И когда желание хоть одним глазком, хоть издалека вновь увидеть пленительницу мою взяло верх над разумом, отправился я к скалам на северной части острова глубокой ночью.
Словно головка сыра с темными дырами высоко на ночном небосводе висела луна, укрывая все на земле серебристыми кружевом. Откуда-то из леса доносились одинокие крики сипухи, а над водой изредка проносились летучие мыши. Стоял полный штиль, и волны с величественной неторопливостью разбивались о берег, отползая обратно в океан.
Еще на подходе к берегу услышал я многоголосье завораживающего пения. Ласковые, протяжные звуки разносились над берегом тихим эхом ветра:
«Как приятна тишина,
Плеск воды и запах моря.
Где морская глубина,
Нет ни боли и ни горя…»2
Мелодия казалась призрачной, еле осязаемой, она парила над водой, вальсировала в пленительном танце, окружала, закручивая вокруг меня невидимые путы. А я, зачарованный, покорно шел на ее звуки, не обращая внимания на прилив и морских тварей, что приплыли ночью кормиться к берегу.
«Я хочу быть только с ним,
Разделять и жизнь, и счастье;
Но в бездонности глубин
Одинока. И опять я…
Буду звать немой прибой,
Шелест трав и пенье ветра,
Потому что я покой
Обрету лишь с ним, наверно…»
Остановился я между скалами и не смел ступить дальше, пораженный видением передо мной. На огромном плоском камне и на невысоких выступах скал сидели русалки, целая дюжина. Хвосты их блекло мерцали в серебристом свете луны. Плавно, медленно они расчесывали свои длинные черно-изумрудные волосы кипельно-белыми гребнями, не останавливаясь ни на мгновение и немного покачиваясь в такт мелодии.
Что-то коснулось моих ног под водой и, от неожиданности громко чертыхнувшись, сделал я шаг вперед, выходя из своего укрытия. В мгновение ока оборвалась дивная песня и замерли морские девы.
− Изабелла, смотри-ка, к тебе жених пожаловал, - со смехом в голосе сказала та, что сидела выше всех остальных.
«Изабелла, Изабелла» - смаковал, пробовал на вкус я имя сводившей меня с ума девы.
Ко мне обернулась одна из девушек и поманила к себе:
− Здравствуй, капитан, - глубоким магнетическим голосом позвала меня спасенная мною русалка.
И тут же душа словно отозвалась ему, сладко забередив, разрастаясь жаром. Натянулись обвивавшие меня незримые нити и потащили к Изабелле. А остальные русалки тихо спрыгивали со своих мест, огибали камень и располагались полукругом, наблюдая за нами.
− Что привело тебя к нам в столь поздний час? - не говорила, пела пагуба моя.
Но отчего-то не мог вымолвить я и слова, в горле пересохло, и получались только хрипы, лишь отдаленно напоминающие человеческую речь. А ноги мои сами несли меня все ближе и ближе к камню. И даже если бы захотел, не сумел бы остановиться, но я не хотел.
− Соскучился? – усмехнулась она, перекидывая волосы через одно плечо и открывая взгляду свое великолепное тело.
Подруги же ее завели новую песнь:
«Моё сердце так тоскует
Ни к чему мне денег звон.
Лишь моряк меня утешит,
Ведь дороже злата он.»3
Кожа Изабеллы переливалась в неверном свете луны. Сейчас красавица была так близко, что у меня перехватило дыхание. Темная глубина глаз зеркально отражала всполохи лунной дорожки на воде. Тонкие хрупкие запястья, длинные бледные пальцы, держащие гребень, касающийся гладких, как шелк, густых локонов. Невольно взгляд мой охватил обнаженные полные груди с выступающими манящими ореолами сосков, что плавно колыхались в такт грациозным движениям ее рук, расчесывающих прядь за прядью. Голова закружилась, разлившееся по телу томление совершенно лишило способности двигаться. Взгляд мой зацепился за белоснежный гребень, порхающий по темно-изумрудным волнам локонов, и с каким-то сонным удивлением я догадался, что сделан он из человеческих костей. Но ни страха, ни чувства опасности не промелькнуло в сознании моем.
Мое наваждение так сладко улыбнулось мне, прелестные пальчики зашевелились, подзывая еще ближе. Сердце гулко застучало, отдаваясь в ушах, заполоняя все своим стуком, я двинулся вперед, оступился и повалился в воду, быстро уходя в глубины омута, словно брошенный в воду тяжелый балласт. Моментально русалки замолкли и нырнули за мной. Со всех сторон я видел, как ко мне тянулись руки. Они гладили, щекотали, стаскивали камзол, утягивая все глубже и глубже. И, казалось, продолжали свою зазывающую песнь еще с большим удовольствием, чем раньше. Было сильное желание отдаться во власть этим греховным ласкам, сдаться на милость обольстительницам. Но с трудом я открыл глаза, мечтая увидеть напоследок милое лицо сердечком и колдовские глаза Изабеллы, однако я не нашел ее. И тогда изо всех сил я стал противиться ласкам русалок, пытаясь вырваться на поверхность.
Лица русалок переменились и стали выглядеть устрашающими: в глазах их загорелся дьявольский красный огонь, рты ощерились острыми клыками. Они больно дергали за волосы, в клочья рвали оставшуюся одежду, оставляя на теле сложный узор из царапин. И даже через водную толщею слышно было их шипение, точно у голодных змей.
Мне казалось, время замерло, я трепыхался как рыба в сетях, силы стремительно оставляли, и жизнь выходила из меня вереницей крохотный пузырьков. Тьма и холод сгущались вокруг, в последний раз открыл я глаза и встретился с разъярённым взглядом прекрасной Изабеллы. Она что-то яростно кричала своим подругам, боролась с ними, вырывая меня из цепких объятий.
Быстрый подъем вверх, и я оказался на столь излюбленном русалками камне, натужно кашляя и выплёвывая воду из глотки. Немного отдышавшись, я распластался на холодной поверхности, уставившись в звездное небо. Ночной ветер гулял по моему мокрому телу, заставляя дрожать. Но сознание мое после случившегося не хотело возвращаться в реальность, и я медленно погружался теперь уже в темную бездну беспамятства.
Очнулся я только через несколько дней в своей кровати, совершенно не помня, как меня нашли и принесли в мою комнату в казарме. Еще несколько дней провалялся я в постели, то метаясь в бреду, то приходя в сознание. Но все это время, будь я во сне или в бодрствовании, преследовал меня образ морской красавицы: она шаловливо улыбалась мне и шептала певучим сладострастным голосом: «Соскучился, Эдвард?» Иногда она страстно меня целовала, стискивая шею в крепких, но нежных объятиях, и утягивала на дно морское, а я не сопротивлялся такому коварству. Несколько раз просыпался в холодном поту, когда в моих видениях Изабелла превращалась в злобную фурию: шипящую, с острыми клыками и черными, как уголь, глазами, тянущую меня в омут на растерзание свои подругам. И тогда остаток ночи лежал я без сна, бездумно смотря в распахнутое окно, боясь даже на секунду прикрыть глаза.