Первый мой день после болезни провел я за бумагами на корабле, разбираясь со всеми донесениями и рапортами, что нужно было отправить в Лондон. Несколько раз выходил на палубу, и каждый раз преследовало меня чувство, что кто-то наблюдает за мной, чей-то взгляд так и прожигал мне спину. Но команда вся была на берегу, и лишь пара караульных стояла у сходни4, поэтому свою странность списывал я на последствия перенесенной болезни.

Закончил я глубоким вечером, все небо было затянуто иссиня-черными тяжелыми тучами, пристань освещали всего несколько факелов. Уже проходя мимо последнего пирса, где были пришвартованы старые рыбацкие посудины, услышал я тихий плеск воды и мелодичное «Эдвард». Оглянулся, но вокруг не было ни души, и продолжил свой путь. Но снова откуда-то снизу бархатный голосок позвал:

− Эдвард.

Я замер с бушующим сердцем и наклонился над водой. Расплывчатой тенью в неясном отсвете факела внизу плавала Изабелла. Одним прыжком спустился я в одну из старых лодок, качающуюся на мягких волнах.

− Эдвард, - она облокотилась о бортик лодки и протянула свою хрупкую молочно-белую ладошку ко мне.

Холодные влажные пальцы запорхали по моему лицу, обжигая прикосновениями. Я не смел вдохнуть, шевельнуться, чтобы не прервать губительную и блаженную ласку.

− Эдвард, не ходи к скалам больше, да и весь проклятый берег обходи стороной следующую седмицу. Искупила я перед тобой долг жизни, не смогу больше спасти тебя от сестер своих, - прошептала русалка и, потянувшись, подарила мне еще один дурманящий соленый поцелуй.

Но не был он жгучим и настойчивым, был он легким, осторожным, с нотками отчаяния и горечи, словно прощальный. Потом, слегка царапнув ногтями мою щеку, прелестница звонко засмеялась и нырнула в воду, а когда появилась снова на поверхности, заговорила уже с бесовской улыбкой на губах:

− Забудь, Эдвард, меня, не ходи на берег. Загублю я тебя, одиноко мне на дне морском, а ты по сердцу мне пришелся.

Восхищенный, я вглядывался в притягательную тьму ее глаз, а она, не отрывая от меня своего взора, непривычно бесшумно скрылась за кромкой воды.

Всю следующую неделю я работал не покладая рук, не гнушаясь даже работами на палубе и в трюме. Делал все, чтобы изгнать из мыслей образ красавицы-русалки. Даже сходил к отцу Джону, чтобы исповедаться и причаститься. Но ничего не помогало. Стоило мне закончить трудовой день и лечь в постель, как перед глазами возникали красочные образы Изабеллы: яркие губы, сияющие как звезды глаза, бледная кожа, точеные изгибы фигуры.

Не смотря на все запреты губернатора, коренные жители острова, оставшиеся там, где располагались поселения колонистов, широко праздновали день летнего солнцестояния. После вознесения даров и жертв местным богам настал черед театрализованных представлений и веселых игрищ. Местное вино лилось рекой, и мои матросы не смогли остаться в стороне от веселого праздника, танцуя и резвясь вместе с поселенцами и туземцами.

Равнодушный, я наблюдал за представлением со стороны, заливая гложущую тоску кислым вином. Но вдруг в центре площадки, где шло празднество, появились девушки с зелеными прядями из травы в волосах и длинных обтягивающих бирюзовых юбках. Они кружились в медленном танце и пели песни, так схожие с песнями настоящих русалок:

“Не двигайся, смотри,

Среди жемчужин

Узнаешь, вдруг, что ты

Кому-то нужен,

Не двигайся, смотри.

Они танцуют,

Русалки на воде Судьбу рисуют...

Оправдались надежды, брось сомненья и страх,

Это танец русалок у всех на глазax.

Где-то в тающей пене, между раненых скал

Сможет тот их увидеть, кто долго искал.

Не двигайся, смотри,..”5

Мое сердце пропустило несколько ударов, и что-то сломалось во мне. Резко развернувшись на каблуках, я ушел в густые леса и, точно раненный зверь, в муке метался среди деревьев весь оставшийся день. Воя и ревя от отчаяния, я разбивал руки в кровь о широкие вековые стволы и распугивал диких птиц. Но на закате вдруг вышел на проклятый берег.

Багрово-красными огнями уходило солнце за горизонт, выливая в воду кровяную дорожку. Вдалеке от очага празднества было безмятежно и тихо. Успокоившись, вдыхая свежесть бриза полной грудью, шел я по кромке леса, укрытый тенями выползающей из чащи ночи.

Тоскливая тихая песнь послышалась вдруг в той части берега, где из океана поднимали свою гордую твердь русалочьи скалы:

«Мне не важно, что скажут другие.

Я живу своим сердцем, умом.

Пусть пророчат завистники злые,

Что не быть нам с тобою вдвоем.

Если любишь, то чудо свершится:

Будет в ноги мой хвост превращен.

Как смогла я, русалка, влюбиться

В человека, что в мире земном»5

Все виденное до этого померкло в сравнение с тем, что происходило сейчас на этом берегу. Те самые русалки, которых я видел неделю назад на скалах, танцевали на искрящемся песке. И если раньше пленяли их песни, то теперь сводило с ума все: и голос, и плавные идеальные движения их стройных тел.

В своем упоительном размеренном танце они сходились в круг и расходились, кружились парами и солировали по очереди. Изящные русалочьи станы казались порождениями эфира, окрашенными лучами заходящего солнца в телесные оттенки, настолько невесомо, скользяще они двигались. Они будто парили над землей, и лишь следы, оставляемые их ножками на мокром песке, доказывали реальность происходящего.

Танец русалок зачаровывал и опьянял, все мое естество оказалось захваченным волшебным зрелищем и тянулось навстречу танцующим девам, грациозность движений которых не смогла бы повторить ни одна земная женщина. Но была среди морских красавиц одна, которая волновала меня сильнее остальных. Та, которую мгновенно нашел мой взгляд и к которой он всегда возвращался. Та, что забрала мой сон, сердце и смысл моей жизни.

Чудилось мне, что движения Изабеллы в сравнении с сестрами были мягче и гармоничнее, раскованнее и притягательнее, что ярче горело ее нежное тело огнем закатного солнца, а развевающиеся локоны волос сильнее отливали изумрудами. Что давно заметила она мое присутствие и танцевала специально для меня, постоянно посматривая в мою сторону и загадочно улыбаясь каждый раз, когда поворачивалась лицом к лесу.

Ведомый ее красотой, я уже практически вышел из своего зеленого укрытия, как вдруг в стороне, слева от меня, раздался сначала хмельной смех, а следом - хруст веток и отборный корабельный мат. На берег на нетвердых ногах вывалились двое в усмерть пьяных матросов. В одном из них я признал Джеймса Уилкинса, нашего отвратительного судового кока.

Заметив танцующих обнаженных дев, они мгновенно замолчали и их челюсти в буквальном смысле упали на землю. Русалки же, не прекращая своего удивительного танца, направились в сторону застывших мужчин.

Их танец и телодвижения менялись с каждым шагом, исчезала легкость и спокойная грация, уступая место откровенному призыву. Игривостью и порочностью они соблазняли, заманивали заплутавших моряков в свои смертоносные сети. И те, не задумываясь, поддались на провокацию русалок, присоединившись к ним, пытаясь дотронуться до окруживших их красавиц.

На берег внезапно опустилась гнетущая тишина: смолкли птицы, затих ветер, и казалось, даже волны стали накатывать на берег еле-еле, бесшумно, крадучись. Природа чувствовала ту опасность, на которую в пылу уже необузданного танца не обращали внимания Джеймс и его друг. Русалки втянули их в самый центр своей пляски, превратившейся в дьявольскую вакханалию. Девы распаляли и дурманили, поочередно танцуя с мужчинами, на лицах которых расплылись блаженные улыбки потерявших разум людей. Они совершенно забылись и с каждым новым шагом приближались к воде, заманиваемые тянущими к ним тонкие руки прелестницами.