— Может, горькой глотнешь?

— Нет, чем все-таки ты хороша, так это тем, что замахиваешься сильно, да бьешь не больно, — хихикнул Балбар, подскочил и обнял свою любезную за пышную талию.

Поставив молочную водку греться на угольях, Балбар и Цогтдарь уселись рядом и, накрывшись одним дэлом, прижались друг к другу. Они то негромко переговаривались, то замолкали, прислушиваясь к завыванию ветра, силившегося сорвать с крыши войлочную кошму.

— Что-то холодно стало. Может, ляжем?

— Давай. У меня поясница вконец заледенела. Растер бы.

Огонек в лампаде перед бурханом уже едва теплился, а Балбар и Цогтдарь все еще не могли наговориться.

— Отсюда «лекарство» возьму. Я… это самое… сахар растоплю, смешаю, наделаю леденцов и захвачу с собой. Но оно может оказаться и слабоватым. Как-никак пятый год лежит. Так что надо бы его сначала на собачке испытать. Верно я… это самое… говорю?

— Что-то больно легко у тебя все получается.

— Ну нет, свои трудности и здесь есть.

— Какие это?

— Под конец, когда изменится цвет тела, поймут, что дали яд.

— Так что с того? Тебе ли не знать, сколько людей со свету сжить его готовы.

— Э-э, так рассуждать тоже… это самое… нельзя. Наше дело на этом еще не кончено. Магсар, похоже, опять в тягости. Видели, как ее мутит после еды.

— Вот горе-то! А ведь вполне может быть. У покойного мужа весь род многодетный.

— М-да, вот и выходит, что надо осесть у Намнансурэна, стать там своим человеком и взять на себя «попечение» о его семье.

— Прав ты, тысячу раз прав. И слова твои о том, что следов оставлять нельзя, совершенно справедливы.

— Конечно, как же иначе. Намнансурэн и сам не дурак, быстро раскусит, в чем дело. Недаром многие чуть ли не за бурхана его почитают. Всегда на глазах. Халхаские нойоны, да что там они, маньчжурский амбань и сам богдо-гэгэн с ним считаются. Случись им заподозрить что, просто так не оставят, обязательно расследование затеют. Да и окружение… Крутится возле него один пройдоха.

— Ну и что? Кто он такой?

— Да неприятный тип. Смурым кличут.

— Нашел кого опасаться. Это же сын табунщика. Ты что, не помнишь его? Еще недавно сидел писаришкой в рваном дэле.

— Конечно, помню. Только сейчас Смурый этот на меня так смотрит, что не по себе становится. Будто все мои мысли… это самое… насквозь видит.

— Труслив ты стал, вот и мерещится всякое.

— Не-ет, правду сказать, ушлый он человек и жестокий. У Намнансурэна вроде правой руки. Всеми хозяйственными делами ворочает. И тут он господином вертит как ему вздумается.

— А если подцепить его на чем-нибудь?

— Не выйдет скорее всего. Я уж за ним во все глаза смотрел.

— Посули звание бэйлэ, золота. Не может не польститься.

— И не думай. Он не то что бэйлэ, он бэйсэ скоро получит. Вот разве что престиж Розового нойона пошатнется, тогда этот залан и сам, возможно, начнет посматривать в нашу сторону, — сказал Балбар, пощипывая свой длинный подбородок.

— Постой, но тогда почему он тебе подозрителен?

— Смурый-то? Замашками. Законы знает древние и нынешние получше своего хозяина, а по рассказам чиновников, старается ладить со всякой рванью: писцами, гонцами, простолюдинами. Прислушивается к ним. Оттого и крепостные людишки и податные — все к нему тянутся. Где что случится — ему первому известно.

Шел второй месяц, как Балбар вернулся в Онгинский монастырь, нагруженный замороженным в мехах айраком, маслом, говядиной. Для него не составило большого труда завоевать доверие и привязанность Магсар. Она считала уже в порядке вещей, что дядюшка брал ее сынишку на моленья. Все знали спокойный, покладистый характер косоглазого тавнана, и поэтому никого не удивляло, что он заранее был согласен с любым ее мнением.

— Вы с моим сыном сдружились, будто одногодки. Он вам скоро своими леденцами весь дэл замызгает, — участливо говорила Магсар, а Балбар только смеялся в ответ.

— Ничего! Когда подрастет, я с него… это самое… дэл побогаче стребую, — и, подхватив мальчика на руки, целовал. — Да я уж и сам теперь без него, большеглазого, скучаю. В душу запал, мальчишечка мой хороший. — И он подбрасывал мальчика вверх и строил ему гримасы. — А как же отец-то по нему скучает. Во сне, наверное, видит. Скоро он к нам приедет, игрушки красивые привезет.

Магсар весело рассмеялась:

— Не любит наш господин на такие пустяки тратиться. От него только и слышишь: «Своими бы деньгами погасил задолженность хошунов — дал бы податным людям вздохнуть свободно». От сына он без ума, но вот игрушки ему привезти?! Все время ворчит: «Нечего в юрте держать, пусть на улице, на земле играет. Ребенка с малолетства закалять надо. Не ряди его в шелка, не балуй. Не хватает, чтобы неженка, спесивый барчук из него вырос». Наверное, это правильно, — задумчиво сказала ахайтан.

— Едет наш папка, едет, — приговаривал Балбар, играя с мальчиком.

Наступила весна. И вот однажды, когда стаял снег, из Да хурээ примчался в конной кибитке Намнансурэн.

Долго ждал этого часа Балбар. Не в силах усидеть на месте, он метался по юрте, радостно потирая руки.

— Вот он, случай, дождался-таки. В суете-то оно сподручней… К завтрашнему утру все должно свершиться.

Встречать господина высыпали все обитатели ханских хором. Магсар с ребенком на руках ждала мужа у ворот. Намнансурэн взял сына, расцеловал.

— Ну вот, теперь я спокоен, — с улыбкой сказал он. — Стосковался по нему. Всякий раз, как вспомню в разлуке его пухлую мордашку, так сердце защемит…

Балбар приблизился к хану, низко поклонился, выражая свое глубочайшее уважение, осведомился о здоровье.

Магсар приветливо улыбнулась ему и, обращаясь к мужу, сказала:

— Вскоре после вашего отъезда к нам приехал дядюшка. Не знаю даже, как объяснить, кем он для меня стал. Будто уверенности придал. Рядом с ним душа ни о чем не болела. И сын к нему привык. Они теперь вместе на моленья ходят.

— И прекрасно! Матушка, надеюсь, здорова? Дядюшка, наверное, решил на время оставить ее, чтобы опекать тебя. И заботился, видно, от всего сердца, — с радостью отметил Намнансурэн.

— У нас все здоровы, жизнь идет своим чередом. А тут глава семьи в отъезде. Дай, думаю, поживу рядом, пока он не вернется. Все им поспокойнее будет. Теперь вот встретились, все живы-здоровы, и у меня с души будто камень свалился, — сказал Балбар, и сердце его заколотилось еще сильнее.

На закате в честь возвращения хана в сером орго был устроен пир. Одна за другой поднимались заздравные чаши, и вскоре за столом не осталось трезвых. Балбар, выпив вместе со всеми первые две рюмки, терпеливо выжидал. Заметив, что Намнансурэн велел унести сына, Балбар, выждав минуту-другую, выскользнул из юрты.

Тучи заволокли небо, и оттого вечерняя тьма казалась еще чернее. Балбар огляделся. Во дворе ни души, тишина. Слышны лишь пьяные выкрики пирующих да голос няньки из крайней юрты, что стоит у самых ворот. Балбар подкрался, прислушался.

— Посиди немного один, поиграй вот с игрушками. Твоя няня скоро вернется, — донесся голос девушки.

Ждать пришлось недолго. Нянька вышла из юрты и побежала в дальний конец хашана. Балбар выждал, пока она скроется в темноте, и метнулся в юрту с зажатой в кулаке серебряной иглой.

Никто не услышал пронзительный крик малыша.