— Как по-твоему? — шепотом спросила Дуняша.

— Мне все равно. Я об этом не думаю, — ответила Вера.

— Будто?

— Честное слово.

— А если тебя? — Дуняша засмеялась. — Молчишь? Он с тобой уже два раза танцевал. И так смотрел на тебя, как…

— Как кот на мышь, — вставила Вера. Дуняша залилась веселым смехом.

— Над чем смеемся, девушки? — послышался голос Петра. Подружки умолкли. А капитан многозначительно кашлянул, звякнул шпорами и с полупоклоном обратился к обомлевшей Дуне.

— Позвольте пригласить вас на краковяк.

Дуня смущенно подала ему руку. Они вышли в круг и влились в поток танцующих. Капитан с веселым ожесточением вбивал в землю кованые каблуки и так крутил Дуню, что ее длинная коса все время висела в воздухе.

Вера, закусив уголок крепдешинового шарфика, следила глазами за летящей по кругу фигурой капитана и вдруг вспомнила Федора. Жалкого, трясущегося, в грязной шинели без погон.

Таким она увидела его в ту ночь, после комсомольского собрания, на котором ее сняли с секретарей. Только одна Дуняша воздержалась тогда от голосования. Она проводила Веру до дому и всю дорогу уговаривала не расстраиваться, не плакать. Да Вера и не плакала: обида высушила слезы.

Это была еще одна бессонная ночь. Вера лежала с открытыми глазами и ни о чем не думала. И тело, и рассудок вышли из повиновения, и не было сил подчинить их. Да и зачем? Чтобы снова терзать и мучить себя?

Когда пропели третьи петухи, на нее стал наваливаться тяжелый сон. Вдруг ее будто водой окатили. Вскочила, испуганно огляделась по сторонам. Прислушалась. Так и есть. Снова раздался слабый стук в окно. Дрожа от нахлынувшего ужаса, Вера торопливо накинула на голые плечи полушалок и выскользнула в сени.

— Кто? — спросила придушенным шепотом.

— Это я, Вера. Не пугайся. Я. Отвори скорей.

Она сразу узнала его голос. Отшатнулась от двери, едва сдержав в себе крик. А он стоял, отгороженный от нее дощатой дверью, и бессвязно бормотал что-то, умолял впустить.

— Сейчас, — с трудом выдавила она. — Сейчас я. Погоди…

Вбежала в избу. Опрометью проскочила в горницу. Не попадая трясущимися руками в рукава, натянула платье. Сунула ноги в старенькие, стоптанные валенки, на ходу набросила шаль, надела полушубок и снова выскочила в сени. На мгновенье задержалась у двери, полуоткрытым ртом жадно глотнула ледяного воздуха, ребром ладони вышибла крючок.

На крыльце сразу увидела сгорбленную фигуру, притаившуюся у стены. Фигура дрогнула, распрямилась, качнулась навстречу Вере. Это был Федор. На нем измятая шинель, солдатская шапка с опущенными ушами.

— Вера! — глухо вскрикнул он, боком подвигаясь к ней. — Я к тебе ненадолго. Еще у своих не был… Зайду на минутку и к матери подамся…

Он судорожно дернул головой.

— Стой, — она вытянула перед собой обе руки. — Стой! Погоди.

— Да ты не пугайся, Вера, — захрипел он. — Я только гляну на тебя. Что ты на меня, как на привидение? Живой я… Пока живой…

Она осторожно спустилась с крыльца. Вплотную подошла к Федору. Выдохнула ему в лицо:

— Дезертир! Предатель!..

— Вера… я. — Он пятился от нее, прикрываясь ладонью. — Я все расскажу. Ты поймешь…

— Молчи.

Схватила его за рукав шинели и потянула со двора. Он не сопротивлялся, не спрашивал, куда и зачем она его тащит.

Только когда вышли на большак, он тревожно спросил:

— Куда ты меня?

— В район.

Он качнулся как от удара. Вырвал руку. Затравленно оглянулся по сторонам. Скособочившись, прыгнул в сугроб. Увязая по колено в снегу, отбежал несколько шагов. Остановился, повернулся к ней лицом.

В эту минуту Федор люто ненавидел жену. Долгие дни скитаний он скрашивал только мыслями о ней. В редкие часы призрачного покоя, когда казалось, что опасность миновала и под ногами монотонно тараторили вагонные колеса, Федор думал о Вере, о предстоящей встрече с ней. Это, конечно, случится ночью. Она выбежит на крыльцо — горячая, заспанная, счастливая — и повиснет у него на шее. Он поднимет ее на руки и внесет в дом. Как тогда, после свадьбы. Он не скажет ей, что дезертировал с фронта. Сначала не скажет. Что-нибудь придумает, а потом… потом… И тут начинались эти мучения. Что будет, когда она узнает правду? Хорошо, если согласится молчать. А может и выдать. Был бы ребенок, ради него… Что же ожидает его за воротами родного дома? Все тот же проклятый, сосущий душу страх?

К концу пути Федор настолько одичал, отощал и отупел, что уже не думал ни о чем. Только бы выжить. Добраться невредимым и невидимым до дому. Тогда все ужасное останется позади, за спиной…

Он приехал в Малышенку вечером. Обойдя райцентр стороной, вышел на большак и зашагал, торопя и подгоняя себя. Временами он бежал. Задохнувшись, переходил на шаг и потом снова бежал.

И вот когда он у цели, дошел до родного порога…

— Спешишь донести, сука! — злобно выкрикнул он. — Шкуру спасти. Прославиться. А меня в расход… — и задохнулся от ярости.

Она молчала и не мигая глядела на него. Ему страстно хотелось причинить ей боль, заставить ее мучиться и плакать, кинуть под ноги и с наслаждением бить, давить, топтать ее.

Сжав кулаки, Федор медленно пошел к ней. А она хоть бы шелохнулась. Стояла неподвижно и по-прежнему смотрела на него. Подойдя ближе, он заглянул ей в глаза и содрогнулся, увидев там презрение и ненависть…

Федор остановился.

— Ну иди, иди сюда. Кричи. Ругайся. Можешь даже убить меня. От этого ничего не изменится. Ни-че-го. — Сглотнула душившие ее слезы. — Думаешь, о себе пекусь? Глупый. — Голос Веры вдруг обмяк. — О тебе. Куда ты пойдешь? В бандиты? А что будет с твоими родителями? Со мной? Ты же клялся… Помнишь? И я поверила. Жалкий трус! Иди! — крикнула она. — Иди, куда хочешь! Заползай в щель, мокрица! Ну, ползи. Чего ждешь?

— Не ори на меня! — Лицо Федора перекосилось. Он, как перед прыжком, весь подался вперед. — Ты там была? А? Видела, как убивают? Одной миной шестерых. Танки давят людей, как букашек. Все в крови. Все горит… От нашего взвода трое осталось. Я не хочу, чтобы меня давили. Не хочу умирать. Не хочу! Не хочу! Не хочу-у!! — истерически выкрикивал он.

— А другие… те, что остались там… они, думаешь, хотят? Мерзавец!

Вера повернулась и торопливо пошла к избе.

— Погоди! Вера! Постой!

Она ускорила шаги. Федор затрусил следом. Догнал. Забежал сбоку, норовя заглянуть в глаза. Она отвернулась. Он схватил ее за рукав.

— Стой же.

Вера остановилась.

Теперь он смотрел на нее с мольбой и страхом, как побитая собака. Вот плечи его дрогнули. По небритым щекам потекли редкие, мутные слезы. Он смахнул их ладонью и прерывисто заговорил:

— Как это так… Сам не знаю. Испугался смерти. Всех предал… Родину, товарищей, тебя… Все как во сне. А ведь не думал. Честное слово, не думал! Не хотел. — Скрипнул зубами, выругался. — Один попался такой приятель — сволочь, подговорил. Сбаламутил. Послали нас за Волгу. С донесением. Мы сдали его и… Он попался в Перми, на вокзале. Я хотел сам заявиться к коменданту. Не мог. Думал повидать тебя и… страшно…

— Идем! — приказала она, беря его за руку. — Ну? Да не трясись ты, как лист осиновый. Не съедят тебя. Сам ведь придешь, добровольно. Эх, Федор… — Вера беззвучно заплакала.

Он молча поплелся за нею. Но когда дошли до развилки, Федор резко свернул на узкую, в глубоких колеях дорогу, ведущую в лес.

— Куда ты? — окликнула его Вера.

Он не оглянулся.

— Стой! Стой, говорю!

Она догнала его, с силой дернула за рукав.

— Не тронь меня! — Он угрожающе сунул руку за пазуху. — Убью! Нашла дурачка… Беги теперь… Пока дойдешь — меня фьють… Поняла? Гадюка!..

Вера никому не сказала о ночном приходе мужа. А Федор после этого словно сквозь землю провалился…

Теперь, вспомнив об этом, Вера нахмурилась. Глубоко вздохнула и медленно пошла прочь. За спиной, затихая, глохли голоса веселья. Вот и не слышно ни гармони, ни песен. Дремотная, черная тишина весенней ночи. Такая густая тьма бывает лишь перед рассветом. В это короткое время темноты нечего бояться посторонних глаз. Пусть парень обнимает и целует тебя — никто не увидит. В такую пору и поцелуй-то особенный, и все — необычное.