— Вполне возможно, что с нами сидит ваш будущий автор, — обратился Крчма к редактору. — Камилла Герольда уже печатают в газетах!

Как уже бывало не раз, и в этих словах прозвучала невольная ирония. Жаль, что вы себя не слышите, но этими словами вы оказываете мне медвежью услугу, пан профессор, подумалось Камиллу. Хотя прекрасно понимаю, что хотите мне помочь!

— Проза? — неуверенно спросил Валиш.

— Поэзия, — ответил за Камилла Крчма. Редактору литературного журнала следует быть лучше информированным, с легким разочарованием подумал Камилл. — Причем поэзия, у которой нет ничего общего с современными послевоенными излияниями, — продолжил Крчма, — которые порой просто невозможно читать. Нечто в преверовском духе, хотя, возможно, этот юноша Превера и не читал. Если не ошибаюсь, главным образом верлибр. — И он посмотрел на Камилла чуть ли не угрожающе.

— Кое-что из моих стихов должно выйти в сборнике, — сдержанно произнес Камилл, чтобы не сидеть, будто воды в рот набрал.

— Нет ли у тебя чего-нибудь под рукой? Чтоб иметь понятие о твоем стиле.

— Нет, пан профессор.

— Знаешь что? Надо иметь! — повысил Крчма голос. — Потрудись-ка одолеть эти тридцать ступенек да сбегай к себе в комнату, чтоб одна нога тут, другая там, черт возьми!

Камилл пожал плечами (что поделаешь с этим чудаком!), словно извиняясь перед Валишем, и удалился. Через несколько минут он вернулся.

Редактор стал читать одно из стихотворений, предназначенных для сборника. Камилл против воли напряженно следил за ним, но по сосредоточенному лицу Валиша не смог ничего понять: ни интереса, ни осуждения. Валиш молча взялся за второе. Он читал, как вдруг на бумагу легла тень: у столика кто-то остановился.

— Привет, старина.

Валиш удивленно поднял голову.

— Здравствуй, — без особой радости ответил он. И, так как пришедший уходить не собирался, Валиш с неохотой его представил:

— Коллега Тайцнер.

— Не помешаю? — спросил тот, но прежде, чем его пригласили, с шумом пододвинул себе стул (ударив нечаянно по руке Камилла) и сел. — Двести грамм бадачони![11] — крикнул он официантке, хотя та принимала заказ у соседнего столика.

Только теперь он снял полотняную защитного цвета шапочку, вроде тех, что носили в деревнях в прошлом веке, но эта была из армейской экипировки неизвестно какого рода войск. Открылись буйные, будто слипшиеся темные кудри.

Камилл поглядел на него с некоторым недоверием, какое он питал ко всем, кто слегка картавил. У Тайнцера были живые, какие-то шныряющие выпуклые глаза и большие руки с короткими ногтями; то ли он сегодня утром не брился, то ли синеватое жнивье на его физиономии вырастало слишком быстро. И без особого грима он вполне подошел бы на роль этакого грубоватого страхового агента, с которым заключают договора исключительно из страха перед ним, подумал Камилл.

— Вы случайно не сын того господина, что в пятом классе гимназии нас мучил стенографией? — подозрительно спросил Тайцнер Камилла.

— Того звали Героут, — отозвался Камилл.

— К счастью, я эту стенографию так и не одолел, — самодовольно засмеялся Тайцнер. — Только и запомнил, что „в“ и „ва“, да стенографический знак „вино“, — толстым указательным пальцем начертал он в воздухе какие-то завитушки. — А у меня сигареты кончились, — хлопнул он Валиша по плечу. Тот молча предложил пачку. — Не бойтесь, времени у меня немного, — посмотрев на часы, как бы извинился за свое вторжение Тайцнер.

— Простите, вы — Радек Тайцнер? — спросил Крчма, Верзила кивнул. — У вас недавно вышла книжка…

— Вторая! — Тайцнер раскрыл рот в широкой улыбке, „р“ словно переливалось в его горле. — Повесть. А первая — рассказы. Читали что-нибудь? — Он с удовольствием отпил вина.

— Пока нет, — без тени смущения ответил Крчма. — Но ваша шапочка меня заинтриговала: теперь думаю этот пробел восполнить.

— Рекомендую. Только не берите в библиотеке — это мне ничего не даст. А купите — получу пятнадцать крон и закажу лишнюю рюмочку, — громко пошутил Тайцнер. Камиллу показалось, что Валиш немного стыдится его. Самому же ему этот балагур, как ни странно, становился симпатичным.

Крчма оглядел зал; табачный дым заметно сгустился.

— Сдается мне, твое заведение скоро переплюнет старую славную забегаловку Тумовку, — наклонился он к Камиллу. — Сразу три литератора за одним столом…

— Четыре, — сухо заметил Валиш.

— Пожалуй, эта забегаловка уже давно ее переплюнула, — сказал Тайцнер; Камилла бросило в жар от стыда: он так далек от дел отцовского заведения, что даже не знает, какие компании — и, между прочим, компании его круга — сходятся в их погребке.

— Откуда четыре? — с опозданием спросил Тайцнер.

— Мой друг Валиш великодушно, но незаслуженно в число литераторов включает и меня, — произнес Крчма.

— Почему незаслуженно? Франтишек Крчма: „Отзвуки Робера Десноса в чешской поэзии“! А рецензии, а статьи? Да из них могла бы уже получиться книга!

Но Крчма только рукой махнул.

Тайцнер, сосредоточив взгляд на косматых, ни разу не стриженных бровях Крчмы, ненадолго задумался.

— Если вы четвертый, то кто третий? — спросил он.

— Пан Герольд.

— Извините, я только позвоню и вернусь, — поднялся Валиш.

— Зачем выходить на улицу, можете позвонить из нашей конторы, — Камилл кивнул официантке, чтобы проводила гостя. При этом он опять взглянул на часы, а потом на двери.

Тайцнер отхлебнул изрядный глоток, выкатил на Камилла и без того выпуклые глаза, какие бывают у людей с базедовой болезнью, и ткнул его в грудь толстым пальцем.

— Так это молодой Герольд, черт побери, и дал же я маху! — чему-то радуясь, выпалил он. — Представляясь, собственного имени не слышу, не то что чужого! — Он слегка наклонился, чтобы лучше видеть стихи Камилла, которые лежали перед опустевшим местом Валиша.

— Из творчества Камилла Герольда, — придвинул ему Крчма оба листка.

— Почему вы не пишете что-нибудь стоящее, я имею в виду прозу? — читая, пробормотал Тайцнер.

Официантка, поняв кивок Камилла, поставила перед Тайцнером еще бокал.

— Но я не заказывал… Камилл поднял свою стопочку:

— За ваше здоровье.

— Скуль, — произнес Тайцнер.

Он читал, громко отфыркивался, пепел с его сигареты падал на стол, на брюки…

— С кого это вы списали? — спросил он с превосходством своих тридцати пяти лет. — Ведь это прямо из „Пятидесяти двух горьких баллад“…

— …нашего пана профессора, — с улыбкой ответил польщенный Камилл.

Тайцнер, ничего не понимая, снова отхлебнул из бокала.

— Эти паршивцы в школе прозвали меня Роберт Давид, — объяснил ему Крчма. — Их класс — сборище безбожных нахалов.

— Почему?

— Теперь я могу в этом признаться, — ответил за Крчму Камилл. — В своих увлекательнейших лекциях по чешскому языку пан профессор, о чем бы ни говорил, всякий раз возвращался к вышедшим тогда балладам Роберта Давида… — Камилл выпил виски, и впервые это понравилось ему (по правде говоря, виски он не любил).

Вернулся Валиш.

— Читал? — ткнул Тайцнер в рукописные листы.

— Читал.

— Что скажешь? Валиш промолчал.

Скандинавское застольное пожелание здоровья.

— Это бесподобно! — закричал Тайцнер, словно заполнить возникшую паузу. — Еще один игрок в дурачка! „Мы ведем бой за каждый новый талант!“ — передразнил он напыщенный слог газетных статей. — Но если серьезно: ведь именно сейчас, после войны, мы закладываем основы совершенно новой чешской литературы! Жаль, что вы не пишете прозу, стихи мы не печатаем…

Камилл насторожился, а за ним и Крчма. Тайцнер заметил это и снова выпил.

— Изволите ли знать, я поставляю материалы издательству „Кмен“. Работаю у них внештатным рецензентом.

— Еще в третьем классе гимназии у Герольда проявился талант к прозе, — Крчма выразительно глянул на Камилла: не вздумай опять из скромности возражать, растяпа!

Тайцнер покосился на часы.