— Нам уже предлагали дешевле, — сказал Драгоманов.

— Кто же? Кто мог вам предложить дешевле производителя линии Святого Симеона?

А дело было так. Возвращались мы вечером с уборки, и к нам возле самого выжеватовского дома подошел человек и сказал, что у него есть продажный Святой Симеон. Я уже говорил вам, что каждый представитель этой линии известен всему скаковому миру. Обмана тут быть не может. Это был Сэр Патрик, не без фляйерства, но все же чистейший Святой Симеон, и по удивительно сходной цене. Только мы хотели с этим человеком условиться, как на машине подкатил Выжеватов и, увидев незнакомца, бросился к нам бегом. А человек этот пропал.

— Ребята, ребята, — не находил себе места Выжеватов, — вы это что? Вы это с кем? Хотя бы меня и детей моих пожалейте, я вас прошу. Я сорок лет с Россией торгую, и вы мне фирму не подводите, никаких переговоров ни с какими случайными людьми.

На аукционе, между прочим, человек этот появился, но Выжеватов от нас не отходил ни на шаг, и он держался в тени.

— Какой же это из Святых Симеонов? — спросил еще раз Пламмер.

Драгоманов взглядом дал ему понять, что бизнесмены таких вопросов не задают.

— Ладно, — сказал Пламмер, — подумайте.

А спутник его сказал, что мистер Пламмер очень просит нас с ним пообедать.

— Нет, — сказал Драгоманов, — это мы его приглашаем. У нас есть картошка, селедка и черный хлеб. (У нас имелся такой специальный гостевой набор, пользовавшийся большим успехом у высшего дипломатического круга.)

Пламмер не только сразу согласился, но еще сказал, что хотел бы купить весь имевшийся у нас черный хлеб.

— Не продажный, но мы подарим.

За повара был доктор. Это дело он знал не хуже своего коновальства. У него даже такое фирменное блюдо было — «коновальское»: готовил он его после холощения жеребцов из того, чего сам же несчастных коней лишал. Такое блюдо среди конников считается даже обязательным — вроде ритуала: скорее у них все заживет! Но доктор на это был мастер, что холостить, что потом жарить: пальчики оближешь! А уж картошку с селедкой да с луком он как-нибудь да по охоте мог изготовить.

И вскоре мы уже окружили дымящийся котелок.

Пламмер причмокивал. Пламмер качал головой. Пламмер рассуждал:

— Мы, американцы, ищем духовных путей возвращения на родину. Делали мы Америку, делали, многое сделали: автомобили, автоматы, холодильники, стиральные машины, телевизоры, противозачаточные средства… Нет, чего-то не хватает! Делаем, делаем, а что-то все равно не получается. Тут мы вспомнили: родина! Отчий дом! Мы вспомнили: кто из нас швед, кто немец, кто англичанин, я — русский.

— «Оглянись на отчий дом» — есть такой американский роман, — сказал переводчик.

— Да, — подтвердил Пламмер, — но у того же автора есть роман «Домой все равно не вернешься», и сам он, этот автор, не дожил до сорока лет.

Пламмер усмехнулся и после обеда предложил нам поехать с ним посмотреть землю, которую он покупает здесь для конефермы: хочет учиться у английских «бридеров», знатоков породы.

— Мистер Пламмер, — пояснил его спутник, — коневод начинающий. Еще дилетант. Его дело — текстиль, гостиницы, газеты и такси. А лошади — для души.

Я вспомнил, что в Америке, когда скакал я на Анилине, мы то и дело видели «Пламмер» — на вывесках, на рубашках, на авторучках. Гостиница была «Пламмер», и на попоне, которую подарили Анилину, стояло «Пламмер». Но как-то в голову не приходило, что за этим стоит реальный человек, да еще из Куро-гиберники.

На пути, в машине, попали мы на некоторое время в атмосферу деловой жизни мистера Пламмера.

— Душить, душить и еще раз душить их, негодяев, — говорил он своему спутнику, которого называл Смит, о каких-то поставщиках шерсти. — Или же купить их на корню! А что Австралия?

Смит ответил, что Австралия пока молчит.

— Подлецы! Закажи на завтра три билета. Вылетаем. Надо скупить на корню их там, вместе с пастбищами.

— Смотрите, какой замок, — сказал переводчик.

— Плевать я хотел на замок, — отозвался Пламмер, — не занимаюсь замками. Вот церковь небольшую, православную, на вывоз, но чтобы подлинная, примерно семнадцатый век, я бы взял.

— Смит, — обратился он снова к спутнику, — соедини меня с братом. Надо будет решить, кто будет разделываться с этими новоявленными «Джонсон энд Джонсон». Н-негодяи! Дай знать Картеру, что о’кэй, я покупаю все его дело на корню.

— Джонни, — так называл Смит Пламмера, — можешь ты хотя бы полчаса в день говорить не о деле? Тебе же советовали доктора, иначе это плохо кончится. Сколько же еще ты денег собираешься сделать, прежде чем умрешь? Давай лучше поговорим о лошадях.

При слове «лошади» в свирепом взгляде Пламмера мелькнула теплая искра, но тут же он сказал:

— Бизнес есть бизнес, мой Смит.

А на прощание он нам заметил:

— Подумайте, прошу, подумайте! Мне было бы приятно сознавать, что мой Слепой Музыкант отправляется на землю моих отцов.

Утром переводчик открыл газету и охнул.

— Пламмер умер…

«Скоропостижная смерть американского магната», — шли заголовки на том месте, где еще недавно писали про нас.

«Он умер, — переводил переводчик, — с телефонной трубкой в руках, ведя по международной линии переговоры о покупке земель в Новой Зеландии. Это был второй сердечный приступ за последние пять с половиной недель. В прошлую субботу ему исполнилось сорок два года. У него остались две дочери. С женой он находился в разводе».

Стараясь не попадаться на глаза Выжеватову, отправились мы смотреть Сэра Патрика.

— Что он нам за указ, — говорил о выжеватовских угрозах Драгоманов, — кто нас обманет? Или мы лошадей не покупали?

Поистине покупали! Немногие ремонтеры покупали столько, сколько Драгоманов на своем веку лошадей перевидал. Покупал табунами, полками, армиями. Целыми конными заводами покупал. Это ведь он тогда у внучки Байрона приобрел гнездо арабских кобыл, а в Австрии подобрал к ним жеребцов, и высочайшей породности арабские лошади появились у нас у подножья Кавказских гор.

— Ты представляешь, — начал уже мечтать в пути Драгоманов, — какую мы с тобой, Коля, эпоху сделаем? Всю жизнь я мечтал заполучить кровь Святого Симеона и выиграть на ней Дерби. Педигри (родословная) этого Сэра Патрика у меня стоит перед глазами. Тут слева, с материнской стороны, и Флоризель, и Флореаль, ну, словом, порода! А справа, по отцу, спид, спид, спид… — Драгоманов зажмурился. — Когда я думаю о том, каких маток тех же линий ему можно подобрать, то меня мороз по коже подирает. Что будет? Что будет? Что будет?

Он запел:

— Странно, однако, — заметил Эрастыч, — что при такой фешенебельной родословной за него так скромно просят.

— А я тебе сейчас все объясню, — отвечал Драгоманов таким тоном, словно Сэр Патрик уже принадлежал нам, — он мало скакал. И у него, кроме того, такое сочетание предков, что здесь он нужен, как у нас Петр Великий: вот, сыты по горло! Обмануть? Пусть попробуют. Что у нас глаза не на месте?

У нас было шесть наметаннейших глаз, три пары таких глаз (Фокин с доктором остались при лошадях, переводчик не в счет).

Жеребца сразу вывели из конюшни на коротком поводе.

— Э, да у него пипгаки! — присвистнул Драгоманов разочарованно.

— Это же, друзья мои, не порок, а несчастье, — отвечал хозяин. — Что такое пипгаки для производителя? Что ему, призовую нагрузку нести?

Пипгаки, конечно, пустяки. Это такие на задних ногах наросты. Вроде мозолей. От прежних напряжений. От старости.

Драгоманов и сам это, конечно, понимал, но хотел у хозяина гонора поубавить. Но вообще Сэр Патрик и был Сэр Патрик, порода светилась в нем насквозь. «Сколько мужчины! Сколько в нем мужчины», — простонал про себя Драгоманов, а потом попросил: