— А далеко долез? — спросил Марченко.

— Метров десять, не менее. — Сняв шапку, моторист показал темя. — Чуть башку не расшиб, но ничего, обошлось. Волос у меня крепкий, толстый, у других такой только на усы идет. И мокро, конечно, в трубе. Балуев приказал водолазного спирта выдать. Выпил разведенного собственной слезой, сразу отогрелся.

Марченко скинул пальто и приказал мотористу:

— А ну, подержи! — и шагнул к трубе.

Моторист, держа пальто в охапке, радостно объявил:

— Это правильно, ты можешь: ты отчаянный и холостой пока! — Обращаясь к девушкам, спросил: — Верно я говорю, девчата, что он в краткосрочном холостом положении? — Потом сказал озабоченно: — Тут без геройства не обойтись. Радио погоду заявило на понижение. Если до завтра сквозь трубу не пролезть, то потом из орудия лед не пробить — вода к утру вся закаменеет! Насосы–андижанцы взять всю воду не смогут. Одно слово — дрыгалки, хлюп–хлюп, а ее тут целый потоп.

Зайцев подошел к жерлу обсадной трубы, сказал решительно:

— Василий, ты простужен, тебе лезть нецелесообразно.

Марченко хотел оттолкнуть Зайцева, но вступился механик.

— Раз бюллетенишь, не суйся. — И тут же объяснил: — По роже вижу, без градусника: тридцать восемь, не меньше. Я здесь за главного оставлен. Не разрешаю, и конец обсуждению! — Набросив пальто на плечи Марченко, приказал: — Надевай в рукава, застегивай все пуговицы и ступай отсюда! А будешь скандалить, позову рабочих, мы тебя коллективно сопроводим к начальнику. — Потом внимательно оглядел Зайцева, сказал: — А ты по телосложению даже малогабаритней его, если здоровье и совесть позволяют, я не возражаю.

— Спасибо, — сказал Зайцев и стал раздеваться.

Увидев на вельветовой курточке Зайцева множество «молний», моторист спросил подозрительно:

— Может, ты, только чтоб перед девчатами покрасоваться, в трубу лезть хочешь? Если из–за этого, то тоже не допущу.

Зайцев действительно думал сейчас об Изольде. Он с ней одинакового роста, только копна волос делала ее выше. Но ему казалось, даже когда ее глаза были на уровне его глаз, что она все равно выше. Встречая Изольду, он всегда разговаривал с ней официальным тоном, чувствуя, однако, что не имеет права изображать перед Изольдой руководителя. Ему приходили на память слова Балуева: «Начальников назначают, а руководителей избирают. Чем ближе мы будем подходить к коммунизму, тем меньше станет начальников и больше руководителей. Руководитель — это человек, который превосходит других не только знаниями, но и драгоценными душевными качествами».

Это правда: Зайцев решил полезть в трубу, потому что здесь была Изольда. Но он сказал мотористу строго:

— Я комсорг. Понятно? И беру на себя полную ответственность.

— Ну, тогда конечно, полезай, — согласился моторист и попросил: — Обожди, я народ крикну: надо этот факт обставить торжественно, пускай другие на примере тоже воспитываются.

Моторист вернулся с двумя рабочими, сказал им внушительно, кивая на Зайцева:

— Вот комсомол в трубу полезет. Вы там в тепляке грелись, а он за всех нас решился. — Предложил: — Давайте поприветствуем товарища. — И стал хлопать в ладоши.

Один рабочий снял брезентовые рукавицы, другой аплодировал в рукавицах.

— А теперь, — деловито произнес моторист, — подавай трос.

Рабочие приволокли от лебедки жирный, скрученный из тонких стальных нитей трос. Дали конец мотористу. Моторист примерил на Виктора петлю и конец из растрепавшихся острых проволочек обмотал снятым с шеи платком. Объяснил:

— Это чтобы об острые концы зря не пораниться. — Накинул петлю косо через плечо Зайцева. Оглядел с ног до головы, сказал. — Галоши не снимай. Резина лучше цепляется; когда ползти в трубе будешь, удобнее ногами отталкиваться. Ну, давай пять, как говорится, счастливого пути! — И пожал руку.

Рабочие тоже пожали Зайцеву руку.

Марченко сказал хмуро:

— Зря ты, Витька, я все равно тебя ловчее.

Капитолина, крепко сжимая пальцы, прошептала:

— Я тебя очень уважаю, Виктор, очень!

Зина воскликнула с отчаянием:

— Ты вылезай скорее! Я буду очень за тебя переживать!

Изольда спросила тихо:

— А ты там в ней не задохнешься? Может, противогаз надо?

Виктор сказал громко и молодцевато:

— Ну, привет! Встречаемся с другой стороны дамбы!

— Послушайте! — обратилась Изольда к мотористу. — А если он там начнет задыхаться?

— Помереть окончательно не дадим, — сказал моторист. — Вытащим на тросе, как пробку. — И пояснил угрюмо: — Когда я струсил дальше лезть, меня обратно тросом волокли. Как говорится, опыт уже накоплен.

Зайцев опустился на колени перед обледеневшим жерлом обсадной трубы и сунул в затхлый мрак голову.

Остальные выстроились в линию, держа трос в руках, чтобы подтягивать его, когда Виктор начнет ползти в трубе.

Моторист дал Зайцеву карманный электрический фонарь, объявил:

— Если плохо станет или на ледяной настыль наткнешься, через который нельзя проползти, — мигай, сразу обратно потянем. И если струсишь, — тоже мигай, не бойся. Тут не я один, многие совались, и у всех не вышло. Значит, ничего особенного нет, если у человека душа замирает. Понимать надо, — произнес строго: — Это же не война, мирное дело, самопожертвования тут не требуется. Так что не дури, не упрямствуй. — Спросил: — Спиртного для бодрости и согревания не примешь?

— Нет, — сказал Виктор.

— Ну, тогда валяй! — И моторист отдал Зайцеву свои брезентовые рукавицы.

В это время по дамбе катился длинный товарный железнодорожный состав. Уже наполовину лежа в трубе, Зайцев ощутил глухое колебание почвы, и труба заполнилась тугим грохотом колес. От этого звука она, казалось, стала еще более тесной и угрюмой. «Как в длинную могилу лезу, — подумал, ужасаясь, Зайцев, — в узкую, бесконечную могилу». И чтобы взбодрить себя, продекламировал громко:

«Труп, который останется после тебя, — это не ты, а дерьмо!»

— Ты чего? — спросил обеспокоенно моторист.

— Американский поэт Уитмен, — объяснил Зайцев, — его слова.

— Нельзя о покойниках говорить без уважения, — вроде как обиделся моторист. Сказал грустно: — Я на фронте твердым был. А выходит, мой нерв здесь слабее оказался. На фронте, не мигая, в атаку бегал, а тут зажмурился и пошел задним ходом. Ну, валяй–валяй, исправляй положение в создавшейся ситуации!

Зайцев с трудом протиснулся сквозь обледеневший вывод трубы. Моторист, держа за ноги, толкал его. Дальше толща обледенелости была меньше, и только вода хлюпала под грудью и животом, одежда намокала и тяжелела.

Зайцев полз, отталкиваясь локтями, ногами, и галоши скользили по ледяной коросте, покрывающей стенки трубы.

Труба гудела, в ней роились мрачные бормочущие звуки.

Когда наверху, грохоча стальными жерновами бесчисленных колес, катился железнодорожный состав из металлических вагонов и безмерная тяжесть его давила на грузный хребет дамбы, казалось, вот–вот расплющится обсадная труба–патрон, пронизавшая тело земли.

Повинуясь этому ощущению, ребята невольно бросились к круглой железной норе.

Труба грозно, басово гудела, как бы всосав в себя весь гул мчащегося поезда.

Состав уже бесшумно исчезал в синем тумане, а труба продолжала взволнованно рычать, словно через мощный репродуктор воспроизводили звук мчащегося поезда, записанный на магнитофоне.

Сидя на корточках возле разверстого жерла, ребята ждали, пока из трубы вытекут заполнившие ее звуки.

Марченко крикнул в отверстие трубы:

— Виктор!

Труба ответила гулко:

— Чего тебе?

— Ну, как ты там?

— Маленько озяб, — протрубил голос Виктора.

— А сам как?

— Сам ничего, ползу помаленьку.

— Не сильно жмет?

— Тесно вначале! Где труба наружу выходит, там промерзла! Под дамбой она еще теплая, только воды много!

Падал липучий снег. Низкое, заваленное сырыми, толстыми тучами небо тоже давило на дамбу своей тяжестью. Насосы громко хлебали воду. Моторист включил дизели на полные обороты, озабоченно замерил уровень воды хворостиной.