Командир взвода запросил командира роты. Рассказав обстановку, он заявил, что оставлять на погибель лучшего подносчика невозможно. Ротные минометчики, выдвинувшись вперед, открыли огонь по немецким пулеметам. Заговорили немецкие минометы. Командир роты запросил командира батальона, и артиллеристы открыли огонь по немецким батареям.

Воздух гудел. Черная земля и желтые перья щепок от разбитых вражеских блиндажей вздымались в небо.

Наши поднялись и перешли в атаку.

К вечеру бой стих.

Часть, заняв новый рубеж, наскоро чинила разбитые немецкие укрепления, устанавливала орудия.

На рассвете в блиндаж майора позвонил командир полка. Поздравив с хорошо проведенным боем, он спросил, удалось ли выручить подносчика боеприпасов Сидоренко. Майор запросил об этом командира роты. Командир роты вызвал командира взвода. Взводный послал связного к отделенному. Отделенный сказал, что сейчас выяснит, и пошел к бойцам.

И он нашел Сидоренко. Сидоренко сидел в окопе рядом с первым номером, недавно назначенным первым номером и еще гордым поэтому, и сердито говорил ему:

— Как ты мог сомневаться и Плюшкина из себя строить, когда тебе по фашисту нужно было хлестать и хлестать? Если бы тебе кто другой боеприпасы носил, тогда сомневайся, экономь. Адрес переменили — ну так что ж! На снегу написано колесами, куда отошли. Что я, безглазый, что ли? Нашел же сразу.

— А автоматчики?!

— Ну так что ж! — сказал Сидоренко раздраженно. — Я на этой местности как у себя дома или в тире. Им прятаться некуда. Мне же пострелять — удовольствие. В кой раз пришлось повоевать по–человечески! А то все на брюхе и на брюхе.

— Ну как, все в порядке, товарищ Сидоренко? — спросил отделенный командир.

— Так точно, — вытягиваясь отрапортовал Сидоренко. Потом извиняющимся тоном добавил: — А что касается моей задержки в связи с фашистами, так я пострелял самую малость, чтобы освежиться. Но перебоев в снабжении не было. Товарищ первый номер может подтвердить.

Через пять минут командиру полка было доложено, что подносчик боеприпасов Степан Сидоренко цел и невредим.

— Очень хорошо, — сказал командир полка. — Бойцов нужно беречь.

1941

Днем он обычно спит. К вечеру оживляется. Разложив на земле газету, он чистит оружие.

В деревянном самодельном пенале аккуратно уложены запалы.

Брезентовый пояс, похожий на спасательный пробковый, начинен несколькими килограммами взрывчатых веществ.

Действительно, лучше не курить, находясь рядом с таким собеседником.

Ему приходится таскать на себе здоровенную тяжесть.

А гранаты? Он обвешивает ими себя, как плодовое дерево в урожайный год.

— Удобная штука. — Он показывает сумку, набитую синими рубчатыми «лимонками».

— А я думал — в ней консервы.

Приладив на себе свое имущество, он подпрыгивает и прислушивается, не бренчит ли снаряжение.

Почему–то сердито объясняет:

— Мне шуметь нельзя. Я тихо себя вести должен.

Одет он строго по форме. Только на локтях и коленях подшиты брезентовые заплаты.

— Чтобы, когда ползешь в грязи, в сырости, не так промокало. У меня ревматизм.

— Но почему вы не наденете штатское? Меньше же риска.

Он резко повернул ко мне свое лицо, худое, темное, с гневными глазами.

— Я боец Красной Армии. И если поймают, я хочу умереть с честью. — И тихо добавил: — Нашего брата они очень некрасиво мучают. А в этой одежде я себя, в случае чего, лучше буду чувствовать.

У него совсем молодое лицо, а голова седая.

— Спокойной ночи, — говорит он мне и уходит своей бесшумной поступью.

В темном лесу глухо стучит артиллерия, как огромная кузница. В небе вспыхнула не то падающая звезда, не то ракета.

На следующую ночь в расположении противника внезапно открылась беспорядочная ружейная и пулеметная стрельба.

— Паникуют фашисты, — объяснил мне батальонный комиссар.

А утром комиссар, разбудив меня, весело сказал:

— Представьте, я был прав вчера. Это наш разведчик, возвращаясь с задания, напоролся на немецкую заставу. Те его стали преследовать, а он побежал от них не в сторону нашего расположения, а обратно к ним. И открыл огонь из автомата по находившемуся впереди немецкому охранению. Солдаты охранения стали бить из всех средств. Солдаты заставы на огонь ответили огнем. Так и молотили друг друга до утра.

— А разведчик?

— Разведчик только что доложил мне о выполнении задания и сейчас спит как миленький.

Тогда я рассказал о своем знакомом и спросил, не он ли это.

— Он, — сказал комиссар. — Я этого человека хорошо знал еще до войны. Двадцать второго июня, в воскресенье, утром он настраивал у нас в клубе рояль. Вечером у него должен был быть концерт. Он всегда сам перед концертом настраивал инструмент. И когда в тот день он возвращался домой, фашисты открыли по нашему пограничному городу внезапный подлый огонь из тяжелых орудий. Снаряд попал в его дом. У него были дети, жена. Она выступала с ним в концертах. Очень красивая женщина.

Ну, что потом? Мы с боем отходили. Он был с нами. Опустился, часто плакал, не спал ночами, не давал никому покоя, как помешанный. Я разозлился и как–то сказал: «Вы бы со своей бессонницей лучше в ночную разведку сходили. Это лучше, чем других мучить». И он пошел. Потом стал ходить всегда. Теперь из него получился замечательный разведчик — смелый, спокойный, вдумчивый. Но и музыкант он тоже хороший.

Комиссар замолчал и, полузакрыв глаза, попытался вспомнить какой–то мотив. Потом сказал:

— Дочка у меня. Она часто пела эту штуковину. — И глухо добавил: — Собственно, теперь дочери нет. Полгорода снесло тогда начисто…

Мы вышли из блиндажа. Высокие сосны стояли в чистом осеннем воздухе, как зеленые башни.

На земле, под деревом, спал разведчик, положив под голову свой, уже порожний, брезентовый пояс.

Комиссар задумчиво посмотрел на него, потом тихо сказал:

— Все–таки, я думаю, мы его еще когда–нибудь услышим. — И снова повторил: — Замечательный музыкант!

В воздухе с ревом, почти задевая макушки деревьев, пронеслась стая наших штурмовиков. Мы услышали, как артиллерия начала мерно бить по огневым точкам врага.

Точки эти были выявлены вчера нашим разведчиком.

1941

На нашем участке фронта переправы стали местом самых жестоких боев.

Тишайшие заводи с белыми пятнами кувшинок, берега, опушенные ивами, отмели, стеклянно мерцающие водой, — все прорезано глубокими земляными укреплениями.

Их нет больше, кротких рек, они стали теперь водными рубежами.

Для танковой бригады нужно было соорудить переправу: одну — настоящую, по которой тяжелые машины могли бы неожиданно ворваться в расположение врага, другую — ложную, чтобы отвлечь внимание противника от первой переправы.

Ложную переправу вызвались строить бойцы второго взвода саперного батальона. Они должны были сколотить мишень для врага и оставаться на этой мишени до конца операции.

Столяр Григорий Березко даже среди лучших мастеров слыл у себя на родине великим искусником. Узор резных наличников, который он надевал на хаты, могли повторить потом только кружевницы.

Но и тогда, когда из толстых бревен вязались перекрытия для блиндажей, Березко был не последним.

Березко любил свой труд, свое ремесло и был очень нетерпелив к людям, не умеющим находить радость в работе. И потому не пользовались у него уважением Василий Нещеретный и Петр Неговора, молодые саперы, которые с охотой променяли бы весь свой шанцевый инструмент на любую винтовку, — они безмерно завидовали всем тем, кто в тесных схватках бьет фашиста и штыком и гранатой.

Однако ребята горячо принялись за дело. Боясь, чтоб противник не проворонил возводимую ими ложную переправу, саперы начали свою работу с излишним шумом и треском.

Стоя по пояс в воде, они били бабой по сваям так, чтоб удары звучали как можно громче.