— Своими подвигами в любви, сударь. Он обладает таким богатством, какое почти не встречается во Франции.

Рассказав о его доблести с откровенностью, показавшей полное отсутствие предрассудков, самозванная племянница объявила о желании поселить кузена у себя, добавив, что согласие г-на Лё Нуара уже получено: “Господин Лё Нуар посетит нас завтра, и я просто сгораю от нетерпения представить ему графа”.

После обеда, продолжая восхвалять достоинства моего соотечественника, она распалила его, и он, не стесняясь, а может быть, даже и желая сделать меня свидетелем своей доблести, тут же успокоил её. Должен признаться, при виде подобного зрелища я не ощутил никаких чувств, но в то же время не мог не заметить атлетического телосложения графа, которое давало основания с несомненностью утверждать, что он может составить капитал везде, где есть женщины, не стеснённые в средствах.

Вскоре явились две перезрелые дамы, и Ламбертини поспешила представить им графа Шесть-Раз. Изумлённые подобным словосочетанием, они, конечно, пожелали знать его этимологию, и после того, как сама героиня, отведя их в сторону и понизив голос, рассказала, в чём дело, мой друг стал в их глазах весьма интересным предметом.

Ещё через некоторое время к дому подъехал фиакр, и через минуту вошла очень полная пожилая дама в сопровождении ослепительно красивой молодой особы и бледного мужчины в чёрном костюме и круглом парике.

После поцелуев, свидетельствовавших о близких отношениях, племянница Папы представила своего кузена, графа Шесть Ударов. Это имя, по-видимому, удивило старушку, но Ламбертини оставила его на сей раз без объяснений.

После нескольких минут фривольной беседы хозяйка предложила партию в брелан, пригласив участвовать и меня. Я отказался, а она не стала настаивать, лишь потребовала, чтобы её дорогой кузен вошёл с нею в половину.

Молодая особа, так поразившая меня своей красотой, вообще не знала карточной игры, и я предложил ей место у камина, спросив позволения сесть рядом. Она тут же согласилась, а приехавшая с ней старуха, смеясь, сказала, что мне будет нелегко найти о чём говорить с её племянницей, и она надеется лишь на мою снисходительность.

Я поспешил, в свою очередь, заверить даму, что, на мой взгляд, общество столь милой особы не может вызывать затруднений. Игра началась, и я занял место рядом с прелестной племянницей.

Несколько минут я был поглощён единственным удовольствием наслаждаться её красотой, пока она не прервала меня, спросив, кто этот интересный господин, который так странно говорит.

— Это дворянин из моей страны. Дело чести вынудило его покинуть родину.

— У него такие забавные выражения.

— Вы правы, ведь в Италии французский язык не очень моден. Здесь он быстро научится, и тогда над ним перестанут смеяться. Я напрасно привёл сюда своего друга — не прошло и двадцати четырёх часов, и его уже испортили.

— Каким образом?

— Я не решаюсь рассказать об этом, как бы не рассердилась ваша тётушка.

— Не думаю, что мне обязательно давать ей во всём отчёт. Но, может быть, мой вопрос кажется вам нескромным?

— Нет, мадемуазель, совсем наоборот, и, если вы настаиваете, я буду вполне откровенен. Он пришелся по вкусу мадам Ламбертини. Она провела с ним ночь и, чтобы выразить своё удовольствие, наградила его шутливым прозвищем графа Шесть-Раз. Вот и вся история, совсем мне не понравившаяся, ведь мой приятель отнюдь не распутник.

Читатель будет удивлён, и совершенно справедливо, что я осмелился вести подобную беседу с юной особой, едва вышедшей из монастыря. Но, в моём представлении, было совершенно невозможно встретить у какой-то Ламбертини порядочную девицу. Я не сводил глаз с моей очаровательной собеседницы и увидел, как её прелестное лицо залил румянец стыда. Но и сей признак показался мне всё-таки двусмысленным.

Вообразите себе моё изумление, когда минуты через две она спросила:

— Но, сударь, в чём связь имени Шесть-Раз с тем, что он провёл у мадам ночь?

— Мадемуазель, всё очень просто: мой друг за одну ночь исполнил долг, для которого мужу и жене часто нужно шесть недель.

— И вы считаете меня настолько глупой, чтобы передавать ваш разговор тётушке?

— Но я, к сожалению, не рискнул рассказать вам всё.

— Что же ещё?

— Я не осмеливаюсь.

— Но вы уже столько наговорили мне, что, по-моему, ваша щепетильность излишня.

— Ну, хорошо. Сегодня, сразу же после обеда, в моём присутствии он её...

— Если вам это не понравилось, очевидно, вы просто завидуете.

— Нет, дело совсем в другом, но я не смею говорить.

— Вы просто смеётесь надо мной своими “я не смею”.

— Сохрани Господь, мадемуазель! Ладно, я скажу вам и это. Мадам Ламбертини заставила меня собственными глазами убедиться, что мой друг, по крайней мере, на два дюйма больше, чем я.

— Ну, в этом смысле вас обманули. На самом деле он ниже.

— Речь идет не о росте, мадемуазель, а совсем о другом, что вы можете представить сами и в чём мой друг просто чудовищен.

— Чудовищен? Ну, а вам-то, что за дело? По-моему, лучше не быть чудовищным.

— Безусловно, вы правы. Но именно в этом отношении некоторые женщины не похожи на вас и обожают чудовищность.

— Или они не в своем уме, или же я не совсем ясно понимаю, о каком предмете идёт речь. По-моему, очень странно, что вас тревожит подобное обстоятельство.

— Посмотрев на меня, вы бы изменили мнение.

— Когда я увидела вас, и в мыслях не имела ничего подобного. К тому же на вид вы прекрасно сложены.

— Нельзя оставлять вас больше в неведении. Вот, смотрите и судите сами.

— Оказывается, вы сами просто чудовище. Не пугайте меня.

Краска залила все её тело, она поднялась и перешла к креслу своей тётушки. Я не пошевелился, не сомневаясь, что она скоро возвратится. В моём представлении она не была ни дурочкой, ни, тем более, невинной, а, вероятнее всего, просто притворялась. Я чувствовал удовлетворение, что так ловко воспользовался случаем и наказал её за попытку одурачить меня. А так как она была очаровательна, я постарался, чтобы наказание не явилось для неё неприятностью. Относительно ума можно было не сомневаться — она продолжала беседу до самого конца, и все мои слова и действия явились лишь следствием её настойчивых вопросов.

Минут через пять толстая тётушка, проиграв брелан, сказала племяннице с неудовольствием:

— Иди, дурочка, я из-за тебя проигрываю. Да и невежливо оставлять этого господина, который столь любезен, что разговаривает с тобой.

Племянница ничего не ответила и, улыбаясь, подошла ко мне.

— Если бы моя тётушка узнала, что вы сделали, она не упрекала бы меня в невежливости.

С этими словами она взяла несколько поленьев, чтобы положить в камин, и, нагнувшись, приняла идеально-удобную позу. Здесь я осмелился нескромной рукой приблизиться к самому святилищу и нашёл вход столь плотно закрытым, что для проникновения его пришлось бы взламывать. Красавица моя возмущённо выпрямилась и, вернувшись на место, с чувством сказала, что она благородная девица и надеялась на должное с моей стороны уважение. Прикинувшись смущённым, я рассыпался в извинениях, и скоро на её прелестное лицо снова возвратилось столь красящее его спокойствие. Но, несмотря на раскаяние, добавил я, не могу не испытывать живейшего удовлетворения, убедившись, что не осчастливила она ещё никого из смертных.

— Не сомневайтесь, — ответила она. — сердце моё будет принадлежать только законному супругу.

Я взял руку, которую она не отняла, и осыпал поцелуями. Через полчаса толстая тетушка со своей милой племянницей уехали. Я тоже не замедлил откланяться и увез с собой Тиретту, который обещал хозяйке завтра же переселиться к ней.

Дня через три или четыре я получил от мадемуазель де ля Мёр (так звали очаровательную племянницу) письмо, адресованное в мою контору. Она писала:

“Мадам ***, моя тётушка, набожна, богата, скупа и несправедлива. Она не любит меня и, не сумев определить в монахини, хочет выдать замуж за одного богатого коммерсанта из Дюнкерка, которого я совершенно не знаю и который, заметьте, известен ей не больше, чем мне. Сваха хвалит его, но и не удивительно — какой же купец скажет плохое о своём товаре. Этот господин довольствуется годовой рентой в тысячу двести франков, но гарантирует, что после своей смерти оставит меня наследницей ста пятидесяти тысяч. Здесь уместно заметить, что по завещанию моей покойной матери тётушка в день свадьбы должна выдать мне двадцать пять тысяч экю.