Если всё, происшедшее между нами, не сделало меня в ваших глазах существом, достойным лишь презрения, я предлагаю вам свою руку и сердце вместе с семьюдесятью тысячами франков и ещё такой же суммой после смерти тётушки.

Не пишите мне. я не имею возможности получить ваше письмо. Вы ответите мне в воскресенье у мадам Ламбертини. Это оставляет вам четыре дня, чтобы обдумать столь серьёзное дело. Что касается меня, то если я и не уверена, люблю ли вас, но во всяком случае не сомневаюсь, что должна предпочесть вас любому другому. Я вполне чувствую необходимость завоевать ваше уважение, так же как и вам следует добиваться моего. Но всё же я уверена, что вы сделаете приятной мою жизнь, а я всегда буду верна своему долгу. Если вы сочтёте, что счастье, на которое я надеюсь, будет в равной мере и вашим, вам понадобятся услуги адвоката, поелику тётушка моя до крайности корыстолюбива.

Коль скоро вы решитесь, вам придётся прежде всего поместить меня в монастырь, иначе я подвергнусь дурному обращению, чего хотела бы избежать. Если же предложение моё неприемлемо, прошу у вас милости, которая принесёт вам вечную мою признательность. Не старайтесь больше видеть меня и тщательно избегайте тех мест, где могли бы мы встретиться. Этим вы поможете мне забыть вас. Знайте, что я могу быть счастлива, только став вашей женой или же навсегда расставшись с вами. Прощайте. Надеюсь видеть вас в воскресенье”.

Я был растроган этим письмом и не сомневался, что оно продиктовано чувствами добродетели, чести и благоразумия. Ум сей очаровательной особы превосходил даже её прелестную внешность. Мне было стыдно за своё поведение, и я понимал, что буду достоин самых ужасных пыток, если откажусь от руки, предложенной мне с таким благородством. К тому же и алчность, хотя и не превосходила все остальные чувства, не позволяла мне отвести благосклонный взгляд от состояния, превышавшего всё, на что я мог рассчитывать. И тем не менее мысль о супружестве, к которому не испытывал я никакого призвания, приводила меня в содрогание.

Я слишком хорошо знал себя и не мог не понимать, что постоянная совместная жизнь сделает меня несчастным, и поэтому при самых благих намерениях я не могу составить счастье женщины, которая доверилась мне. Невозможность решиться в течение благоразумно оставленных четырёх дней, показывала, что я не влюблен. И всё-таки моя слабость была такова, что я не смог окончательно отвергнуть предложенное. И ещё меньше у меня было сил откровенно сказать ей об этом.

В течение четырёх дней мысли мои полностью поглощены были единственным предметом: я горько раскаивался в своих оскорбительных жестах. Но что мне оставалось делать — я был не в силах загладить причинённую обиду. Одна мысль о её страданиях казалась мне непереносимой, но и о том, чтобы связать себя, я не мог думать без отвращения — вот обычное состояние человека, который должен принять решение и не может окончательно склониться ни в ту, ни в другую сторону.

Опасаясь, как бы мой злой гений не вынудил меня манкировать свиданием, решился я ехать к Ламбертини, не остановившись ни на чём определённом.

Набожная папская племянница ещё не вернулась от мессы, когда я заявился к ней. Меня встретил Тиретта, который забавлялся игрой на флейте. Едва я вошёл, как он положил инструмент и рассыпался в приветствиях. Потом сразу же возвратил то, что был должен за новый костюм.

— Ну вот, мой друг, ты уже при деньгах, поздравляю.

— Уместнее соболезнования, дорогой мой. Эти деньги краденые, мне стыдно их держать, хотя я ни в чём не повинен.

— Неужели! Краденые деньги?

— Да, в этом доме занимаются шулерством и уже посвятили меня в свои махинации. Из ложного стыда я соучаствую в сих позорных выигрышах. Хозяйка моя и ещё три-четыре женщины, такие же, как она, потрошат простаков. Мне это занятие отвратительно и чувствую, я не продержусь здесь долго. В конце концов или меня убьют, или я прикончу кого-нибудь. Уж лучше как можно скорее вырваться из этого притона головорезов.

— Совершенно согласен, друг мой. Более того, лучше уйти сегодня, чем завтра.

— Я не хотел бы вести себя неучтиво. Господин Лё Куар любезный человек и мой друг. Он считает меня кузеном этой несчастной и ничего не знает о её позорных делах. У него возникнут подозрения и, поняв причины моего бегства, он может бросить её. Через пять-шесть дней я найду предлоги тогда поспешу возвратиться к тебе.

Ламбертини изъявила удовольствие, что я пришёл к обеду как друг дома. Я спросил, довольна ли она всё ещё моим приятелем Шесть-Раз, и получил ответ, что, хотя граф и не всегда являет всё своё могущество, она, тем не менее, вполне удовлетворена.

— К тому же, — добавила Ламбертини, изображая милостивую повелительницу, — я не требую слишком многого от своих вассалов.

Наш шутливый разговор продолжался до появления остальных гостей. Мадемуазель де ля Мёр, увидев меня, с трудом сумела скрыть свою радость. Она была в малом трауре, и он настолько шёл ей, оттеняя прелестную белизну кожи, что я и до сих пор ещё удивляюсь, почему сей миг не решил мою судьбу.

Вскоре появился Тиретта, покидавший нас, чтобы заняться своим туалетом. Ничто не заставляло меня скрывать моё влечение к очаровательному созданию, и я оказывал ей все мыслимые знаки внимания. Тётушке я заявил, что, по-моему, её племянница само совершенство. и если бы я мог найти такую спутницу, то охотно связал бы себя брачными узами.

— Моя племянница, сударь, правдива и послушна, однако ей не хватает ума и набожности.

— Не будем говорит об уме, дорогая тётушка, — возразила сама племянница, — но за веру в монастыре меня никогда не упрекали.

— Ещё бы, ведь там одни иезуитки.

— А какое это имеет значение?

— Очень большое. Все знают иезуитов и их приверженцев. Эти люди совершенно лишены веры. Но поговорим лучше о чём-нибудь другом. Я хочу только одного — чтобы ты сумела понравиться твоему будущему мужу.

— Мадам, следует ли это понимать в том смысле, что мадемуазель выходит замуж?

— Жених её должен прибыть в начале следующего месяца.

— Он из судейского сословия?

— Нет, сударь, это коммерсант, располагающий вполне достаточными средствами.

Я чувствовал, что сей разговор не может быть приятен юному созданию, слушавшему, не произнося ни слова, и стал рассуждать о том, сколь много соберётся людей на Гревской площади посмотреть на казнь Дамьена. Все выразили живейшее любопытство видеть это ужасное зрелище, и я предложил им для сего широкое окно, из которого видно любое место площади. Дамы с восторгом согласились, и я обещал заблаговременно отвезти их на место.

У меня не было такого окна, но я знал, что в Париже, как и повсюду, деньги делают всё. После обеда, сославшись на дела, я удалился и, взяв первый попавшийся фиакр, через четверть часа был уже обладателем превосходного окна на втором этаже, за которое пришлось отдать три луидора.

Договорившись, я поспешил возвратиться к обществу, которое забавлялось партией пикета. Мадемуазель де ля Мёр, не умевшая играть, от скуки смотрела на них. Я подошёл к ней, и мы отдалились в другой конец залы, чтобы поговорить без помех.

— Ваше письмо, моя прелесть, сделало меня счастливейшим из смертных. Вы станете моей женой, и до последнего вздоха я буду благословлять счастливую нескромность, которой обязан своему избранию из множества других, принявших бы вас и без пятидесяти тысяч экю — сущим пустяком по сравнению с вашими высокими качествами.

— Мне приятно столь лестное мнение.

— Могло ли оно быть иным? Теперь, когда вы знаете мои чувства, не следует проявлять излишней поспешности, доверьте всё мне.

— Но вы же знаете моё положение.

— Я не могу ни на минуту забыть о нём. Дайте мне время нанять дом и обставить его, чтобы меня могли считать достойным принести вам своё имя. Ведь я живу сейчас в меблированных комнатах, и мне было бы стыдно оказаться в глазах ваших родственников заурядным авантюристом.

Я чувствовал себя не совсем ловко и, взяв её за руку, несколько раз поцеловал с нежной почтительностью. Не сомневаюсь, если бы в эту минуту у нас были нотариус и священник, я не колеблясь обвенчался бы с ней.