Решили испытать его. Валя будто невзначай показала сводку Совинформбюро, мол, нашла на дороге. Он внимательно прочитал и попросил разрешения передать ребятам. Валя настояла, чтобы Мазин переписал. Дело было как раз у соседки. Митрофан тут же переписал и отправился в лагерь. А Валя ждала час, два, но никто за ней не пришел, не арестовал. Когда же назавтра зашел Мазин и снова попросил, чтобы она узнала, где можно встретиться с партизанами, Валя сказала:

— Собирайтесь, пойдем…

Конечно, перед этим мы обдумали, что предпринять, и решили все-таки встретиться с Мазиным в Серебрянке, основательно прощупать, чем дышит человек, что у него, как говорится, за душой.

Когда я пришел в дом Христины Мельниковой, родной сестры Нины Язиковой, то чуть было не попятился к порогу. Широкоплечий детина в немецкой форме и с автоматом в руках поднялся с лавки, головой чуть не доставая потолок. Худенькая Валя Кондратенко рядом с ним казалась просто ребенком.

Долго мы говорили с Мазиным. Нина Левенкова с подпольщиками в это время наблюдала за улицей и гарнизоном, который был в каких-то двухстах метрах от дома Мельниковой. И место встречи, и время (середина дня) были подобраны специально. Ведь не могли же гитлеровцы даже представить себе, что буквально рядом с ними ведутся переговоры о переходе целого лагеря военнопленных в партизанский отряд.

Мазин рассказал, что все без исключения военнопленные с радостью уйдут в лес. С многими он сам говорил об этом, настроение других выведали его товарищи.

Мы договорились с Митрофаном Мазиным, чтобы в полночь с 21 на 22 февраля все пленные были готовы к уходу. Охрану лагеря в это время должны нести Мазин и его друзья, к пирамиде с оружием поставят тоже своего человека.

Я доложил командованию отряда о результатах встречи с Мазиным. С.М.Белых выделил для операции взвод во главе с комсомольцем Кузьмой Черненко.

Ровно в полночь партизаны подошли к лагерю. Мазин уже ждал их. В считанные минуты места часовых заняли партизаны, двое стали у пирамиды с оружием. Первый этап операции выполнили без единого выстрела. Зато второй без шума не обошелся.

Алексей Барковский с группой автоматчиков широко распахнул дверь жарко натопленного помещения, где подвыпившие немцы все еще играли в карты.

— Хенде хох! Руки вверх! — скомандовали партизаны.

Хотя гитлеровцы были пьяны, один из них все же схватился за пистолет. Длинные автоматные очереди срезали всех, сидевших за длинным столом.

Кузьма Черненко распахнул дверь в холодный сарай.

— Товарищи! Вы свободны! Немецкая охрана уничтожена. Кто желает в партизаны, выходи во двор строиться.

Захватив свои нехитрые пожитки, 49 бывших военнопленных выстроились во дворе лагеря. Многих поддерживали товарищи. Конечно, строем эту извилистую цепочку измученных людей можно было только условно назвать.

— Товарищи, одна к вам просьба, — сказал Черненко, — помогите своим ослабевшим товарищам, не оставляйте их.

— Будет сделано! — за всех ответил Митрофан Мазин.

В этой операции уничтожили 15 немцев и 4 полицейских. Среди партизан потерь не было. Из лагеря унесли станковый и три ручных пулемета, 13 винтовок и 15 тысяч патронов.

Той же ночью и в Новом Довске была проведена подобная операция. Агафья Толкачева и Василий Хилькевич, секретари подпольных партийной и комсомольской организаций, направили на службу в охрану лагеря своих людей, в том числе Ивана Анищенко. Василий Хилькевич сам вызвался идти готовить операцию. Окончательный план разгрома лагеря разрабатывался командованием отряда в Хмеленце, куда прибыли вместе с подпольщиками начальник охраны Иван Орленко и полицейский Василий Арсентьев. Оба они были отобраны на эти должности из числа военнопленных и вместе со всеми рвались в партизаны.

Согласно плану, охрана должна была бесшумно снять часовых и вместе с военнопленными идти в Хмеленец, где их будет ждать Самуил Дивоченко. Он-то и проведет в партизанский лагерь.

В самом начале операции случилась трагическая ошибка. Иван Орленко загнал в канал ствола винтовки патрон и в сопровождении двух надежных охранников подошел к немцу, дал закурить и тут же ударил его прикладом по голове. Затвор винтовки стоял на боевом взводе, и от удара произошел выстрел — Орленко смертельно ранило в живот… Но все же 51 военнопленный вышел из лагеря и благополучно добрался до партизанского отряда.

Накануне Дня Красной Армии и Военно-Морского Флота отряд пополнился 115 бойцами. Кроме военнопленных прибыли 15 местных жителей. Все они хорошо владели оружием, люто ненавидели фашистов.

Обеспокоенные активностью партизан оккупанты, в частности полевая жандармерия Нового Довска, которую возглавлял майор Шварц, принимали отчаянные меры, чтобы обезопасить зоны продвижения войск на фронт по шоссе Брест — Москва и перегруппировки частей по дороге Киев — Ленинград. Карательные отряды шныряли по населенным пунктам, прочесывали леса. У шоссейных дорог теперь им удалось восстановить гарнизоны, в свое время разгромленные партизанами, и даже создать несколько новых.

Шварц решил поставить еще один гарнизон в Серебрянке. Молодой немец-лейтенант уже ходил по деревне, заглядывал в дома, прикидывал, где бы расположить гитлеровцев.

Я доложил об этом С.М.Белых. Командование дало задание: найти предлог, чтобы побывать в старом гарнизоне и точно узнать, где расположится новый.

— Да заодно присмотрись, — продолжал Белых, — чем он вооружен и как укреплен.

— Только будь осторожен, — предупредил Антонов. — Чтобы ни в чем не заподозрили.

По дороге из отряда я придумал предлог, чтобы побывать в гарнизоне: заболел дедушка Степан, вот и пойду за таблетками или за микстурой.

Утром шагал к рекотянскому мосту. Правда, «шагал» — не то слово. Шел и напряженно перебирал в памяти все возможные варианты моего провала. Повторял на немецком языке, что скажу, как только войду, как дальше поведу разговор. К этому времени я уже свободно читал и кое-как мог говорить по-немецки.

Меня пропустили к коменданту, и я преподнес ему в подарок полдесятка яиц. Это в феврале-то! Комендант заметно подобрел и внимательно выслушал меня.

— Гут, хорошо, мы посмотрит дедушка, — ответил комендант, вместо того чтобы дать таблетки.

— Вы врач? — искренне удивился я.

— Студент.

«Вот те на: влип по уши! — холодок пробежал у меня меж лопаток. Приведу немцев в дом, и нас всех расстреляют. Будут опасаться, что у дедушки тиф, — и расстреляют. Ведь бывали же такие случаи…»

Я ругал себя за то, что не мог придумать какой-либо иной повод для посещения гарнизона.

И тут же мелькнула другая мысль: а может, он хочет проверить, правду ли я сказал? Может, для партизан просил таблетки. Ну что ж, пусть проверяет дедушка действительно болен.

Пока офицер брился, собирался, отдавал какие-то распоряжения, я хорошо рассмотрел казарму. Это был деревянный сруб, разделенный на три части. В одной — жилье офицера, в противоположной — в два яруса нары, а посредине комната, где находится пирамида с оружием — 8 винтовок и два немецких легких пулемета. «Да еще одна винтовка у немца, который стоит на посту, — мысленно дополнил я, — автомат у офицера под кроватью, кольт, что болтается у него на ремне. Ну а в тех ящиках — патроны или гранаты. Точно, гранаты: такие ящики я уже видел».

В помещении стояла невыносимая жара, пропитанная затхлым казарменным воздухом. А толстый, взопревший старый солдат все подкидывал дрова в раскаленную печку-буржуйку.

Офицер, видимо, идти один побоялся. Взял с собой двух солдат. Когда вошли в наш двор, они остались у крыльца, а мы с офицером — прямо в дом.

Я помог дедушке слезть с печи. Офицер, к немалому моему удивлению, достал термометр, проверил температуру. Потом сказал, что воспаление легких.

Немец дал несколько таблеток, посоветовал поставить банки, натирать спину скипидаром. И при этом все время рассматривал наше жилище. Взгляд его остановился на запечье, откуда выглядывал петух.