Кто был этот заподозренный человек? В положении Вендэля казалось бесполезным задавать себе подобный вопрос.

Кого надо послать в Невшатель с распиской? Храбрые и честные люди были в Углу Увечных, стоило только позвать. Но где человек, привыкший путешествовать за границей, умеющий говорить по-французски и на которого можно было бы безусловно положиться, что он не позволит никому завязать с собою по дороге знакомство. Под рукой был всего один человек, который отвечал всем этим требованиям, и этот человек был сам Вендэль.

Было жертвой оставить свои дела, еще большей жертвой было оставить Маргариту. Но вопрос о пятистах фунтах зависел от этого еще не законченного расследования, а monsieur Роллан настаивал на буквальном исполнении своего совета в таких выражениях, с которыми нечего было шутить. Чем больше Вендэль думал об этом, тем яснее вырисовывалась перед ним необходимость, и он решил: «Еду!»

Когда он запирал письмо вместе с распиской, то вспомнил по ассоциации идей об Обенрейцере. Ему теперь показалось более возможным разрешить вопрос о личности подозреваемого. Обейрейцер мог знать.

Едва эта мысль промелькнула в его голове, как дверь отворилась, и в комнату вошел Обенрейцер.

— Мне говорили в Сого-сквэре, что вас ждали домой вчера вечером, — сказал Вендэль, идя к нему на встречу. — Хорошо покончили в провинции с делами? Чувствуете себя лучше?

Тысячу благодарностей. Обенрейцер покончил с делами чудесно. Обенрейцеру бесконечно лучше. Ну, а теперь, какие новости? Есть письмо из Невшателя?

— Очень странное письмо, — отвечал Вендэль. — Дело приняло новый оборот, и письмо настаивает — без всяких исключений для кого-либо — чтобы наш ближайший образ действий был сохранен мною в глубочайшем секрете.

— Без всяких исключений для кого-либо? — повторил Обенрейцер. Произнося эти слова, он отошел снова задумчиво в противоположный угол комнаты к окну, на минуту заглянул в него и порывисто вернулся к Вендэлю. — Безусловно они должно быть позабыли обо мне, — снова начал он, — в противном случае они не сделали бы такого исключения.

— Мне пишет monsieur Роллан, — сказал Вендэль. — И, как вы говорите, он, должно быть, действительно, позабыл про вас. Это обстоятельство совершенно ускользнуло от моего внимания. Я только что хотел посоветоваться с вами, когда вы вошли в комнату. И вот я связан формальным запрещением, которое не может, вероятно, распространяться на вас. Как это досадно!

Затянутые пеленой глаза Обенрейцера внимательно устремились на Вендэля.

— Быть может, это более чем досадно! — сказал он. — Я зашел к вам сегодня не только, чтобы узнать, нет ли новостей, но и чтобы предложить вам свои услуги в качестве посланца, посредника — кого вам угодно. Доверитесь ли вы мне? Я получил письма, которые заставляют меня немедленно ехать в Швейцарию. Посылки, документы, все, что угодно — я мог бы все это отвезти от вас Дефренье и Роллану.

— Вы как раз такой человек, какой мне нужен, — ответил Вендэль. — Не более пяти минут тому назад я решил, с большой неохотой, что придется ехать в Невшатель самому, так как я не мог найти здесь никого, кто был бы в состоянии заменить меня. Позвольте, я еще раз просмотрю письмо.

Он отворил кладовую, чтобы достать письмо. Обенрейцер, бросив прежде всего взгляд вокруг себя, чтоб убедиться, что они одни, сделал один, два шага и остановился в ожидании, измеряя Вендэля взглядом. Вендэль был выше ростом и, — несомненно, также более сильный из них двоих. Обенрейцер отошел от него в сторону и стал греться у камина.

Тем временем Вендэль в третий раз перечел последнюю часть письма. В ней заключалось ясное предостережение — в нем была вполне определенная фраза, которая настаивала на буквальном исполнении совета. Рука, ведшая Вендэля в потемках, руководила им только при этом условии. На карту была поставлена большая сумма; нужно было подтвердить страшное подозрение. Если он будет действовать на свой страх и если случится что-нибудь, что может расстроить все планы, то кто тогда будет виноват? Как деловому человеку, Вендэлю оставался только один выход. Он снова запер письмо.

— Чрезвычайно досадно, — сказал он Обенрейцеру, — что забывчивость со стороны monsieur Роллана влечет за собой серьезные неудобства для меня и ставит меня в нелепое и ложное положение по отношению к вам. Но что же я могу сделать? Я принимаю участие в очень серьезном деле и действую совершенно впотьмах. У меня нет иного выбора и мне остается только руководиться не своим собственным пониманием, но письмом, в котором даются мне инструкции. Вы меня понимаете, не правда ли? Вы, ведь, знаете, что не будь я связан этим письмом по рукам и по ногам, я бы с величайшей радостью принял ваши условия?

— Ни слова больше! — ответил Обенрейцер. — На вашем месте я сделал бы то же самое. Мой добрый друг, я ничуть не обижаюсь. Благодарю вас за вашу любезность. Но как бы то ни было, мы отправимся в путь вместе, — прибавил Обенрейцер. — Вы так же, как и я, уезжаете немедленно?

— Немедленно. Но сперва я должен, конечно, повидаться с Маргаритой!

— Ну, несомненно, несомненно! Повидайтесь с ней сегодня вечером. Заходите и захватите меня с собой по дороге на вокзал. Ведь, мы вместе едем сегодня вечером с почтовым?

— Сегодня вечером с почтовым.

Вендэль подъехал к дому в Сого-сквэре гораздо позднее, чем мечтал. Деловые затруднения, вызванные его неожиданным отъездом, встречались целыми десятками. Большая часть времени, которое он надеялся посвятить Маргарите, была безжалостно поглощена его делами в конторе, которыми было немыслимо пренебречь.

К его удивлению и восхищению Маргарита была одна в гостиной, когда он вошел туда.

— В вашем распоряжении всего только несколько минут, Джордж, — сказала она. — Но мадам Дор была так добра ко мне, что мы можем пробыть эти несколько минут вдвоем. — Она обвила его шею руками и шепнула ему быстро:- Не оскорбили ли вы чем-нибудь мистера Обенрейцера?

— Я? — воскликнул изумленный Вендэль.

— Тише! — произнесла она, — я хочу говорить шепотом. Вы знаете ту маленькую фотографию, которую я получила от вас. Сегодня днем она случайно оказалась на каминной доске. Он взял карточку в руки и стал ее рассматривать — и я увидела в зеркало его лицо. Я знаю, что вы оскорбили его. Он беспощаден, он мстителен, он скрытен, как могила. Не ездите с ним, Джордж, не ездите с ним!

— Моя любовь, — возразил Вендэль, — вы позволяете своему воображению рисовать вам всякие страхи! Обенрейцер и я, мы никогда не были лучшими друзьями, чем в данный момент.

Прежде, чем можно было успеть произнести хоть еще одно слово, внезапное движение какого-то тяжеловесного тела привело в сотрясение пол соседней комнаты. За сотрясением последовало появление мадам Дор.

— Обенрейцер! — воскликнула эта превосходная особа шепотом и немедленно грузно шлепнулась на свое место у печки.

Обенрейцер вошел с сумкой курьера, перекинутой через плечо.

— Вы готовы? — спросил он, обращаясь к Вендэлю. — Не могу ли взять что-нибудь от вас? У вас нет дорожной сумки? А я запасся ею. Вот здесь отделение для бумаг, готовое к вашим услугам.

— Благодарю вас, — сказал Вендэль. — У меня с собой только одна важная бумага, и об этой бумаге я обязан позаботиться сам. Вот она здесь, — прибавил он, дотронувшись до своего бокового кармана, — и здесь она должна лежать, пока мы не приедем в Невшатель.

Когда он произносил эти слова, рука Маргариты схватила его руку и многозначительно пожала ее. Она смотрела на Обенрейцера. Прежде чем Вендэль мог взглянуть на него в свою очередь, Обенрейцер круто повернулся и стал прощаться с мадам Дор.

— Adieu, моя очаровательная племянница! — сказал он, обращаясь затем к Маргарите.

— En route, мой друг, в Невшатель! — Он слегка хлопнул Вендэля по боковому карману и пошел к дверям.

Последний взгляд Вендэля был обращен на Маргариту. Последние слова Маргариты, сказанные ему, были: «Не ездите!»

Была приблизительно половина февраля, когда Вендэль и Обенрейцер отправились в свое путешествие. Так как зима стояла суровая, то это время года было неблагоприятно для путешественников; настолько неблагоприятно, что наши два путника, прибыв в Страсбург, нашли его большие гостиницы почти пустыми. И даже те немногие лица, с которыми они повстречались в этом городе, возвращались назад, не доехав до центра Швейцарии, куда они направлялись по делам из Англии или Парижа.