— Лука! — раздался голос Андукапара. — Лука, иди сюда!

— В чем дело?

— Твоя подружка идет.

Лука кинулся к перилам и выглянул во двор. По лестнице первого этажа поднималась Маико. Лука повернулся и стал дожидаться Маико у начала лестницы. Маико, пробежав один лестничный марш, задрала голову и, увидев Луку, улыбнулась, Лука только сейчас заметил, что Маико несла портфель, и невольно взглянул на столик, приставленный к галерее.

— Ты мой портфель унес! — крикнула Маико с середины лестницы.

— Я только сейчас заметил, — ответил Лука, — когда тебя увидел.

Завидев Маико, поднимавшуюся по лестнице, Лука почему-то подумал, что придет в раздражение, даже приготовился к этому: насупился и нахмурил брови. Но, подойдя к лестнице, обнаружил, что вовсе не раздражен, напротив, он испытывал, вопреки ожиданию, блаженный покой. Это отражалось и на его лице. Он не мог сдержать улыбки. Тем временем поднялась и Маико. Видно, все расстояние от своего дома она пробежала бегом и запыхалась.

— Как же это ты перепутал, Лука, — проговорила она, переводя дыхание.

— Не знаю, перепутал, и все. — Лука виновато улыбнулся.

Маико заметила Андукапара и поздоровалась:

— Здравствуйте, батоно Андукапар.

— Здравствуй, Маико!.. Вы что, портфели перепутали?

— Лука перепутал, батоно Андукапар.

— Как же я мог перепутать! Ведь мой черный, а твой коричневый.

Лука взял у Маико черный портфель и отдал ей коричневый.

— Я пойду, — сказала Маико.

— Зря ты бежала. Я бы в конце концов сам заметил и принес.

— Ты бы это очень не скоро заметил, дорогой Лука, — съязвил Андукапар.

— До свидания, батоно Андукапар!

— До свидания, Маико.

Маико спустилась по лестнице, Лука пошел ее провожать. Коротышка Рубен, Датико Беришвили и какой-то толстяк стояли у зеленой голубятни. Иза сидела под липой, печальная и задумчивая.

— Боже, какая красавица, кто это? — спросила Маико, как только они вышли со двора.

Лука объяснил.

— Я никогда не видела такой красавицы! — не могла скрыть восторга и удивления Маико.

— Неужели она такая красивая?

— Как будто ты сам не знаешь!

— Откуда мне знать, я ее толком и не видел. — Лука вспомнил, как все воскресенье он дожидался появления незнакомки, из-за нее не пошел с тетушкой на кладбище. А теперь почему-то потерял к ней всякий интерес, прошел мимо, даже не разглядев хорошенько сидящую в одиночестве девушку.

— Ты случайно не открывал мой портфель? — нетерпеливо спросила Маико.

— Нет. А что такое?

— Ничего.

— Зачем бы я стал лезть в твой портфель, чего я там не видел!

— Не обижайся, я просто так спросила.

На улицу, продолжая разговаривать, вышли толстяк и Датико Беришвили. Толстяк остановил фаэтон, сел и поехал. Беришвили вернулся во двор.

— Ладно, я пошла, — сказала Маико.

— Хочешь, пойдем к тебе?

— Нет. Если б ты хотел у меня остаться, мне бы не пришлось сюда бежать…

— Не знаю… Ты же сама сказала уходи… Впрочем, сейчас я все равно не смогу пойти, ключи от квартиры у меня.

— До свиданья.

— До свиданья. Завтра придешь в школу?

— Конечно.

Лука прекрасно знал, что Маико завтра непременно придет в школу, и спросил только затем, чтобы хоть ненадолго задержать ее. Но Маико повернулась и пошла. Она шла быстрыми маленькими шажками, чуть склонясь вправо из-за тяжести портфеля.

Дядя Григол, старый чувячник, вынес табурет на улицу и сидел перед своей хибаркой, перебирая янтарные четки. Маико промчалась мимо него и, не оглядываясь, продолжала свой путь. Лука удивился, что старик не проводил ее взглядом. Он ведь для того и сидел, чтобы за всеми наблюдать. А вот Маико он упустил из виду, не заметил. Склонившись вперед, старик локтями упирался в колени, смотрел на каменные плиты и спокойно перебирал янтарные четки. Луке стало почему-то обидно, что старый чувячник не обратил на Маико внимания.

Вернувшись во двор, Лука увидел Коротышку Рубена и Изу, которые беседовали под липой. Лука не собирался задерживаться, но Рубен подозвал его.

— Познакомься, — сказал Коротышка, — это Иза, дочка нашего Котико.

Иза протянула руку, рука была теплая и мягкая. Прежде чем посмотреть ей в лицо, Лука успел подумать: «Интересно, правда ли она такая красивая, как показалось Маико». Больше всего его поразили распущенные по плечам волосы. Он никогда не видел таких блестящих, отливающих золотом волос. Они так блестели, как будто на них откуда-то падали лучи солнца.

Иза с любопытством смотрела Луке в лицо. У нее были большие синие глаза, маленький нос и яркие, почти красные губы. Лука залился румянцем: ему показалось, будто Иза заметила, что он так внимательно ее разглядывает. Вконец растерявшись, Лука собрался уходить.

— Садись, — предложил Коротышка Рубен, который все продолжал улыбаться и своими костлявыми пальцами выстукивал по столу «багдадури».

— Мне уроки надо делать, — сказал Лука.

— Садись, прошу тебя! — не отставал Рубен.

«Интересно, знает ли она сама, какая она красивая», — думал Лука, направляясь к лестнице. По ступенькам он взбежал одним духом. Возле лестницы его поджидал Андукапар, весь какой-то взбудораженный.

— О чем она с тобой говорила? — сразу кинулся он к Луке с расспросами.

— Не знаю, так, ни о чем.

— Божественна! — Андукапар резко повернул кресло и исчез в своей комнате.

— Оденься потеплее! — крикнула из галереи тетя Нато.

— Я и так на себя напялил все, что мог! — ответил Лука, выходя из комнаты в старом, коротком и узком пальто, в котором едва мог двигаться.

Тетя Нато положила в сумку два старинных бронзовых подсвечника, взяла платье, висевшее на стуле, оглядела его со всех сторон, аккуратно свернула и уложила поверх подсвечников. Потом тетушка ушла в комнату и вынесла простыню, внимательно рассмотрела ее, проверила даже на свет и тоже спрятала в сумку.

Было утро последнего воскресенья декабря, сырое, морозное, холод пробирал до костей. Тетка с племянником отправились на сабурталинскую толкучку.

Лука много слышал о сабурталинской толкучке. Давно мечтал туда попасть, но теперь, когда он тащил этот тяжелый саквояж, в котором лежали два подсвечника, тетушкино платье и простыня, ноги не несли его. Он просто не мог представить себе, как он будет стоять с шандалами в руках, зазывая покупателей. Вдобавок он недоумевал: если они продают эти вещи, потому что в них нет нужды, то ради чего кто-то другой станет их покупать? Поэтому сабурталинская толкучка всегда представлялась ему большой площадью, куда стекалось множество народу лишь затем, чтобы что-то продать.

Лука не знал также и того, когда тетя Нато решила продать эти вещи: сегодня утром, вчера или позавчера. Сегодня она встала раньше обычного и разбудила Луку: денег, говорит, у нас нет даже на хлеб, придется кое-что продать. Конечно, Лука не отказал ей, да и как он мог ей отказать. Ведь эти проклятые деньги ей нужны были не для себя одной! Тот хлеб, который они получали по карточкам, стоил недорого, но время от времени, желая подкормить Луку, тетушка ходила на базар, где все стоило в двадцать раз дороже.

Тетя Нато давно перестала писать письма. Должно быть, она надоела всем, кому писала, и ей больше не отвечали. Очевидно, она смирилась с судьбой. И не вспоминала ни мать Луки, ни отца, как будто их никогда и не было на свете. И на кладбище не ходила, совсем забросила могилу сестры. И сороковин не справила, хотя после похорон родственники договорились обо всем.

Тетя Нато все прежние заботы позабыла, теперь ее волновало только одно: Лука! Лука это понимал, и иногда у него даже возникало неприятное чувство досады из-за такой чрезмерной опеки, и вовсе не потому, что он был неблагодарным или злопамятным. Нет, во-первых, его никогда не баловали, и ему трудно было привыкнуть к этому, во-вторых, он жалел тетушку. Она совсем исхудала, сгорбилась и одряхлела. Несмотря на это, вставала чуть свет, а ложилась далеко за полночь. Старалась со всех сторон оградить Луку, как будто он был свечой, горящей на ветру.