Однажды, когда раздосадованный назойливым вниманием Лука необдуманно посоветовал тете Нато, чтобы она немного позаботилась о себе, потому что, если с ней что-нибудь случится, он останется совсем один на свете, старушка повалилась на тахту и весь день проплакала:

— Господи, прости меня, грешную, не дай мне умереть, пока я не увижу мальчика твердо стоящим на ногах!

У входа на сабурталинскую толкучку (там, где теперь стоит Дворец спорта) небритый дядька потребовал, чтобы тетя Нато приобрела талоны. Тетя Нато растерялась и пробормотала, — что пока у нее денег нет, а как только она что-нибудь продаст, тотчас купит талоны. Небритый дядька разозлился.

— Все вы одно и то же говорите! — сказал он, сплюнул и ушел.

Толкучка кишела людьми. Тетя взяла Луку за руку, чтобы он не потерялся, и повела в глубь базара, с трудом пробивая дорогу сквозь молчаливо снующую толпу. Потом они с трудом добрались до длинного ряда прилавков и остановились позади одного ларька.

Тетя Нато достала из сумки платье и простыню, саквояж отдала обратно Луке, а вещи для продажи перевесила через руку.

— А мне что делать? — спросил Лука и взглянул на саквояж, так как был уверен, что подсвечники придется продавать ему.

— Ничего.

И в самом деле, делать ему было нечего, он стоял со своим саквояжем, засунув руки в карманы. Сначала он не мерз, так как разогрелся от быстрой ходьбы. Но потом запас этого тепла иссяк. Он поднял воротник, чтобы отогреть замерзшие уши, и стал прыгать на месте. Через час он уже потерял всякую надежду: было ясно, что здесь они ничего не продадут. Словно оправдалось его давнишнее подозрение: никто ничего не покупал, все только продавали что-нибудь. И не что-нибудь, а все: ржавые кривые гвозди, поломанные колеса, автомобильные покрышки, неуклюжую обувь, подшитую резиной автомобильных камер, непарные носки, защитные гимнастерки, матросские бушлаты, кирзовые сапоги, каракулевые шкурки, остовы зонтов, растрепанные книги, залатанные кальсоны, женские трико, старые картины или рамы, уздечки, роги, керосинки, котлы, мешки, ножи и вилки, бутылки и люстры… Все это продавали. А покупателей не было. Во всяком случае, Лука их не видел. Видел только усталые, хмурые лица мужчин и женщин всех возрастов. А еще чаще — их спины, плечи, шеи, и, когда он глядел на них, у него возникало странное чувство, словно весь мир повернулся к нему спиной, и никого не интересовало, почему они стоят здесь, за ларьком, сколоченным из разномастных досок. Иногда он украдкой поглядывал на тетушку, и сердце у него сжималось от боли при виде жалкой старушки, посиневшей от холода, перекинувшей через беспомощно протянутые руки вынесенные на продажу тряпки — простыню и платье.

Потом, продолжая пританцовывать на месте, среди множества спин Лука выбрал одну, очень знакомую, в сутолоке ее нелегко было распознать, но он все же распознал, и когда эта спина повернулась, Лука увидел Закарию Инцкирвели, своего классного руководителя. Их удивленные взгляды столкнулись друг с другом. Очевидно, ни один, ни другой не ждали встречи в таком неподходящем месте.

— Что ты здесь делаешь, Лука? — спросил недоуменно учитель.

— Не знаю… Стою вот… — замялся Лука, заливаясь краской.

Закария Инцкирвели с перекинутым через руку летним костюмом подошел к Луке.

— Ты один?

Лука не успел ответить, как учитель сам заметил тетю Нато и почтительно с ней поздоровался.

— Ох, батоно Закария! — Тетя Нато сделала вид, будто только сейчас заметила учителя, потому что раньше, в надежде, что он ее не заметит, она отводила глаза в сторону. — Как поживаете?

— Все мы поживаем одинаково! — вздохнул учитель. — Видите? — Он показал на летние брюки и пиджак, перекинутые через руку.

— Вижу, вижу, батоно!

— Вынес продавать, как будто лето больше никогда не наступит.

— Тяжелые времена настали.

— Не говорите! Да хоть бы продал, а то ведь и продать не могу.

— Как видно, торговля не наше дело.

— Это верно, уважаемая!

— Подожду еще немного, если не продам, пойду домой… Мальчик совсем замерз.

— Да, нынче очень холодно. Но холод не самая большая беда.

— Плохо и то, что ребенок видит всю эту грязь!

— Об этом не беспокойтесь, уважаемая, ребенок все должен испытать, пусть видит, как люди живут… Поймет, что не ему одному трудно.

И вдруг из толпы, как клоун из-за занавеса, высунулся Конопатый Альберт. Лука тотчас узнал его и так обрадовался, как будто встретился с единственным другом после долгой разлуки.

— Альберт! — крикнул Лука.

Альберт не узнал его и подозрительно насупился. Потом приблизился на несколько шагов и пригляделся внимательнее: все равно не узнал.

— Не узнаешь?

— Не узнаю.

— Я Лука!

— Какой Лука?

— Помнишь, как мы на берегу Куры познакомились? Лука я!

— Вах! Здорово, Лука! Ты тот самый, который хорошо плавает?

— Тот самый.

— Где же ты пропадал? На что это похоже?!

— Я пропадал?!

— Ты ничего такого не думай, Лука-джан, твое барахло у меня. Я целый день бродил по Пескам и не нашел тебя.

— Долго искал?

— Очень долго, а как же!

— И не нашел?

— Вах, что ты за человек, не веришь?!

— Не сердись, Альберт, знаю, что искал.

— То-то же! А твои шмотки у меня, не сомневайся! Хочешь, завтра в девять все принесу.

— Куда принесешь?

— Туда же, к сумасшедшему дому.

— Утром я в школу иду.

— Один урок прогуляй!

— Тише! — предупредил Лука Конопатого Альберта и шепотом сообщил: — Это наш классный руководитель.

Удивленный и испуганный Конопатый Альберт покосился на Закарию Инцкирвели и тетю Нато. Некоторое время он внимательно наблюдал за ними, как будто изучал или запоминал их внешность и одежду. Потом обернулся к Луке и спросил:

— А кто эта женщина?

— Моя тетя.

— Продали что-нибудь?

— Нет.

— Что за чудаки! Кто же так продает! Сейчас самому нужно искать покупателя.

— Откуда же я знаю, где его искать?

— Стойте здесь, я приведу покупателя, — деловито распорядился Конопатый Альберт, протиснулся сквозь толпу и тотчас исчез, как сквозь землю провалился.

Лука был очень доволен, что встретил Альберта, он радовался не столько возвращению пропавших вещей, сколько тому, что не оказался обманутым и облапошенным. Он внезапно полюбил Конопатого Альберта и уже жалел, даже страдал от угрызений совести, что когда-то в глубине души считал его плутом и мошенником.

Тетя Нато и Закария Инцкирвели стояли на том же месте и беседовали. Учитель со знанием дела оценил положение на фронте и заключил, что жизнь еще более вздорожает. В течение всего этого времени никто к ним не подошел, никто не поинтересовался их вещами, даже просто так никто не приценился. Замерзшие и грустные стояли они, потеряв всякую надежду. Наверно, они простояли бы так еще долго, если бы вдруг неожиданно, как спасение, не возник перед ними Конопатый Альберт.

Альберт вернулся и привел с собой какого-то человека, очень похожего на грача. Грач был настроен решительно, из-под кепки, натянутой на длинный посиневший нос, он презрительно оглядел вещи и их хозяев.

— И это все? — спросил он наконец и, кажется, собрался уходить.

— Нет, уважаемый, — остановила его тетя Нато, — у нас еще подсвечники. Лука, покажи подсвечники.

— Ах, какие прекрасные подсвечники! — не смог скрыть восхищения Закария Инцкирвели.

— Прекрасные! — брезгливо передразнил его Грач.

— Это приданое моей бабушки! — сообщила польщенная тетя Нато.

— Меня это не касается! — прервал ее Грач. — Шандалы, простыня, платье — триста рублей.

— Но этого не хватит даже на три килограмма хлеба. — Сделал попытку поторговаться Закария Инцкирвели.

— А по-твоему, дорогой, три кило хлеба — это мало! — рассердился Грач.

— Нет, уважаемый, я ничего не говорю, — поспешила вмешаться испуганная тетя Нато.

— Саквояж не продаешь?

— Нет.

— Альберт, забери! — приказал Грач. Конопатый сначала у Луки взял подсвечники, а потом у тети Нато простыню и платье.