Ростик беззвучно засмеялся.

— Ты что смеешься? — спросила мать, незаметно следившая за ними.

— Вот это да! — Он все еще смеялся. — Отличница не обратила внимания на абстракционизм самой высшей марки.

Ирочка опять не знала, что сказать. Ей так нравился Ростик, его светлый взгляд был так неотразим, его смех был так приятен, что она просто не знала, как ей отнестись к абстракционизму. Вдруг эти странные рисунки в его вкусе? А она не обратила на них внимания. Надо обратить… Лишь бы вместе с ним…

— Значит, здоровое чутье, — выручила Ирочку все та же Елена Васильевна. — А ты как считаешь? — обратилась она к сыну.

Ирочка подняла глаза на Ростика. Сейчас он казался ей непререкаемым авторитетом.

— Согласен с тобой, — снисходительно сказал Ростик. — Здоровое чутье.

Иван Егорович помалкивал. Заложив руки за спину, он похаживал по комнате и, как на выставке, оглядывал стены.

Володька в это время звонил в квартиру к Ирочке. Ему не открывали. Он не мог поверить, что дома никого нет, и звонил много раз, подолгу. Он еще не пришел в себя после встречи на бульваре и очень страдал. Ему надо было дознаться, как могла Ирочка пойти на это… Если бригадир вынудил ее на это свидание, пусть пеняет на себя!

Володька долго звонил и ушел в тоскливом недоумении. Конечно, Ирочка не открыла ему дверь из–за того, что он не сдержался и ударил Дему по щеке. Теперь она опять будет игнорировать его. Опять придется оправдываться, доказывать, что он не в силах был сдержаться. Будущее казалось ему тоскливым и горьким.

А Ростик, когда над столом зажглись свечи большой чешской люстры, по–настоящему разглядел Ирочку. За столом они оказались друг против друга. И Ростик, так же как Иван Егорович в памятное утро переезда, вдруг увидел, что Ирочка неотразимо хороша. В ее глазах была удивляющая глубина. Иван Егорович заметил, что с Ирочкой что–то случилось, но не догадался, что случилось самое важное… Догадался об этом Ростик. Ему помог опыт его многочисленных легких побед. Ростик часто нравился умным и проницательным женщинам, которые умели скрывать свои чувства. Что в сравнении с ними Ирочка! Отметив, что она отнюдь не дурна собой и, кажется, способна полюбить его, Ростик решил пустить в ход все свои чары. Он делал это не от души, а с пустым интересом бесцельной победы. Но он страшно удивился бы, если бы кто–нибудь сказал ему, что он действует нехорошо.

Свои чары Ростик пускал в ход не сразу. Сначала он завязывал содержательную беседу, которая должна была создать атмосферу отменной искренности, как бы раскрывающей душу. Затем он переходил к танцам, которые были его сильнейшим оружием. Он танцевал лениво и свободно, как великий артист балета, шаливший в экспромтах.

Для содержательной беседы он на этот раз выбрал абстракционизм. Ирочку он уже называл Иринушкой.

— Иринушка, — говорил он, — вы, конечно, недооцениваете абстракционизм.

Ирочка была убита и в то же время польщена.

— Я… Нет… Да… Недооцениваю… — лепетала она.

— Это очень жаль, — снисходительно продолжал Ростик. — Абстракционизм — опасное явление.

И он стал подробно рассказывать Ирочке, что такое абстракционизм и почему его надо опасаться.

Елена Васильевна слушала сына с восторгом. Нина Петровна завидовала ей, а Ирочка в эту необыкновенную минуту невольно сравнила Ростика с Володькой и почувствовала, что Володька совсем потускнел, и, видимо, уже навсегда.

Ростик довольно толково говорил о том направлении в западной живописи, которое именуется абстракционизмом. Ирочка где–то все это читала, но позабыла, потому что абстракционизм ей в жизни не встречался и нисколько ее не волновал.

— В Париже я видел молодых людей, — говорил Ростик, — которые ничего не хотят знать: ни родины, ни любви, ни политики, ни войны, ни смерти…

Он говорил очень гладко и восхитил всех, кроме Ивана Егоровича, который по–прежнему считал, что Ростик плоховат. Сегодня Иван Егорович проверил свое первое впечатление, и теперь уже ничто не могло сбить его с толку. По мнению Ивана Егоровича, Ростик был пустым малым. Что бы он ни говорил, Иван Егорович не мог придавать его словам серьезного значения. Уютно пристроившись к зеленой бутылочке с красивыми наклейками, Иван Егорович потихоньку доил ее, невзирая на все опасности абстракционизма.

Нина Петровна могла раскусить Ростика не хуже, чем это сделал Иван Егорович, но она сама боготворила таких людей. Ростик ей нравился, как может нравиться произведение искусства. На Елену Васильевну она смотрела, замирая от зависти и уважения.

Вот какой она всю жизнь мечтала стать!

Ирочке было еще очень далеко до той поры, когда жизненный опыт мог бы подсказать ей такие выводы, которые сделал для себя Иван Егорович. Она смотрела в глаза Ростику и видела в них любовь и нежность. Что–то влекуще–неизвестное было в этом ошеломительно красивом парне, успевшем так много увидеть и узнать. Подумать только, он был в Париже и сам видел людей, подверженных абстракционизму!..

На столе вкусно дышали пирожки. Чешская люстра излучала мерцающий свет. В его мерцании Ирочке казалось, что Иван Егорович уже полюбил Ростика и что Нина Петровна совсем разомлела от общения с такими замечательными людьми, как Елена Васильевна и ее красавец сын.

Ростик передвинул стул и оказался рядом с Ирочкой, Елена Васильевна разливала кофе и угощала гостей домашним тортом, приготовленным по ее собственному рецепту. Радушно раскладывая по тарелкам цветные куски мудреного теста, Елена Васильевна с комическим ужасом сказала Ивану Егоровичу, что теперь он погиб… Он один выпил бутылку крепчайшего рому, привезенного сыном из–за границы в прошлом году.

Нина Петровна ужаснулась.

— Что ж ты думал, такой дорогой напиток для тебя берегли? — сердито сказала она мужу.

Иван Егорович тихонько посмеивался про себя. Ром был высшего качества и доставил ему истинное удовольствие. Иван Егорович помалкивал, но теперь уже не от презрения к Ростику, а просто потому, что опьянел и боялся сказать что–нибудь лишнее. В голову сама собой лезла озорная чепуха. Ему хотелось, например, сказать «мадаме», что она еще ничего себе и вполне может пользоваться успехом…

Ростик решил, что атмосфера искренности уже создана и настала пора раскрыть душу. Склонясь к плечу Ирочки, он прошептал:

— Скажите, Иринушка, вы счастливы?

Ирочка вздрогнула. Неважно было, что он спросил.

Ирочку покорила искренность его голоса. Прекрасное лицо Ростика было так близко, что до него хотелось осторожно дотронуться.

Не дожидаясь ответа, Ростик стал говорить Ирочке, что он глубоко несчастен.

— Вам это может показаться смешным, — говорил он. — Физически я сильный человек, спортсмен. Мне как будто не к лицу такие слова. Но поверьте, я говорю правду. Что такое человек, лишенный счастья? Все это, — он обвел рукой вокруг себя, — мертво без личного счастья.

— А как вы понимаете личное счастье? — робко спросила Ирочка.

Она искренне ждала от него откровения и верила, что он может открыть ей все тайны, мучившие ее. А у него для таких случаев была давно приготовлена дежурная, пустая фраза:

— Любовь двух сердец.

Но для Ирочки и эта пустая фраза прозвучала великой правдой жизни, ибо всей силой своего взбудораженного сердца Ирочка сейчас готова была верить, преклоняться, любить. Наконец–то явился герой ее романа, каким она его всегда воображала…

Теперь можно было переходить к танцам.

Ростик подошел к заметно разомлевшему Ивану Егоровичу и с почтительной улыбкой, весело и в то же время учтиво спросил:

— Вы не танцуете?

Иван Егорович понял, что с ним шутят, и серьезно ответил:

— Танцую. «Казачка».

Такого танца Ростик не знал. Ирочка повисла на дяде и впервые за весь вечер расхохоталась. Ростик поставил пластинку, протянул Ирочке руку, и они прошли в другую комнату. Ирочке никогда не приходилось танцевать с настоящими мастерами, и ко всяческим стилям она относилась иронически. Но когда Ростик мягко и до изумления неслышно обнял ее и повел каким–то вкрадчивым, лисьим шагом, Ирочка с удовольствием покорилась ему. Он был вполне корректен и не допускал ничего такого, что позволяют себе танцующие мальчишки. С Ирочкой как бы прогуливался мужчина, полный чувства собственного достоинства, изящный, сильный. Он тихо говорил ей, делая паузы, когда этого требовал ритм танца: