— Всего хорошего, Володька.

— Будет тебе… — почти жалобно протянул он.

— Гуд бай!

— Что?!

— Прощай, красивый!

— Брось! Вот ты действительно хорошенькая.

— Румéная? — спросила она, нарочно ломая язык.

— За рязанского меня считаешь, — усмехнулся Володька. — Я не оттуда.

— А откуда?

— «Тихий Дон» писателя Шолохова читала?

— Приходилось.

— Оттуда!

Он произнес не «тихий», а «тихай», щеголевато, по–казачьи и вдруг потянулся к ней с юношеским озорством. А ей сразу захотелось закрыть окно. Она так и сделала бы, но мешали цветы. Тогда она молча повернулась и отошла к столу.

— Зря, девушка… Пошли бы вечером в кино.

Она не повернула головы.

— Володька, где ты там?! — раздался резкий голос с крыши.

— Здесь… Не ори!

— Какого дьявола?.. — крикнул кто–то сверху и выругался.

Ирочка слушать не стала. Тут же Володьку не то подняли, не то опустили. Он исчез.

Ирочку охватила неожиданная тревога. Думать о нем или не думать? Она остановилась у стола, забыв, что ей надо делать. Вот так новость! Неизвестный Володька… С наглыми глазами… Ничего не понимает… А она думает, как ей быть. Думать или не думать о нем? Неужели произвел впечатление? Плохо!

Среди молодежи есть много людей, которые твердо считают, что размышлять о своих чувствах — значит заниматься самоковырянием. Ирочка была не из них. Она росла без родителей. И, видимо, поэтому больше других детей размышляла наедине с собой. Она с детства привыкла раздумывать над своими чувствами. Тревожный вопрос, думать или не думать, что произошло у окна, не случайно возник в ее душе.

«Ничего не случилось» — так говорил ум. «Случилось» — так говорило чувство. Ирочка умела разбираться в своем внутреннем мире и отличала голос разума от голоса чувства. Ей стало тревожно от нахлынувшего на нее, казалось, ненужного раздумья.

«Не думать, не думать, не думать…» Ирочка настойчиво пресекла голос несмелого чувства и стала легко лгать себе, что не хочет и не будет думать о таком пустяке, как бестолковый разговор с каким–то пескоструйщиком.

Но вдруг ей пришла на ум совершенно несуразная мысль: «А что, если поговорить с ним насчет работы?»

Еще до окончания школы Нина Петровна приучила Ирочку к мысли, что о высшем образовании ей нечего и думать. Почему? Тетка не затрудняла себя длинными объяснениями. Нечего, и все тут! Надо готовиться к овладению какой–нибудь полезной профессией. После окончания школы Ирочка пыталась овладеть двумя профессиями, но как–то не овладела. Из шляпной мастерской, куда ее устроила тетка, пришлось уйти потому, что оттуда ее просто–напросто выгнали. А выгнали потому, что Ирочка все делала по–своему и позволяла себе критиковать шляпную продукцию. На шинном заводе, куда ее пристроил Иван Егорович, Ирочка так безнадежно растерялась, что уже на третий день мастер велел ей идти домой. После десяти лет тихой школьной жизни, видимо, трудно было ей в могучем котле тяжелой индустрии.

На этот раз вдруг может получиться. Кочевать по городу и чистить стены домов. Ирочка не раз видела девчонок в спецовках, которые что–то делали у аппаратов по очистке стен.

Она задумалась и не заметила, как присела к столу и взяла в руки янтарное ожерелье. Решительно ничего необыкновенного не будет в том, что она наденет спецовку и будет чистить стены домов. Эта мысль особенно привлекала ее, может быть, и потому, что как–то связывалась с лихим лицом пескоструйщика…

Ирочке не хотелось согласиться с впечатлением, которое он на нее произвел, она пыталась уничтожить это впечатление, так как считала его ложным, пустым. А оно поднималось из недр сердца… Плохо, очень плохо!

Очнувшись и увидев в руках ожерелье, Ирочка вспомнила, что до сих пор не надела его. Она заторопилась и по–детски, чуть ли не на одной ножке поскакала к зеркалу, которое стояло в темном углу. Зеркало отразило ее. Ожерелье засветилось на ее смуглой шее.

С какой–то неизвестной ей лихостью Ирочка вообразила себя Володькой, который впервые видит ее, Ирочку, в янтарном ожерелье, и она, Ирочка, очень нравится этому воображаемому Володьке.

Нина Петровна приехала из больницы на грузовике. Едва ступив на порог, она уже рассердилась. Ей показалось, что Ирочка и Иван Егорович не готовы к переезду. Когда выяснилось, что они вполне готовы, Нине Петровне пришлось придираться к разным пустякам, чтобы не потерять своей власти в доме.

О таких людях, как Нина Петровна, принято говорить, что лучше с ними не связываться. Дома и в больнице, среди знакомых и незнакомых Нина Петровна брала верх врожденной привычкой перечить, опровергать, стоять на своем. Своего у нее, по совести говоря, было не так уж много, зато она в избытке обладала тем, что именуется умственным багажом. Этим багажом она распоряжалась смело и безмерно гордо. Другим замечательным качеством ее натуры была огромная природная энергия. Нина Петровна распространяла ее вокруг себя с силою загадочно мощного передатчика. Как только она появилась дома, все мгновенно пошло на новый лад.

Но Ирочка и Иван Егорович не догадывались, что это было сделано не только из–за непреодолимой страсти делать все по–своему. Нину Петровну, кроме того, раздражало, что у них счастливые лица. А Нина

Петровна не любила счастливых людей. Это свойство ее души нельзя до конца понять, не сделавшись на день–другой такой женщиной, как Нина Петровна.

— Посмотрите, — сказала Ирочка, — сколько паутины после нас останется.

— Не бары, приедут, уберут, — отозвался Иван Егорович.

Ирочка стояла на табуретке, снимая со стены тяжелый, задеревеневший ковер, на котором желтые с поднятыми хвостами львы неподвижно скакали по синей пустыне. Впрочем, и львы и пустыня, как и вся эта комната, давно побурели.

— Тетя Нина, — весело сказала Ирочка, — оставим этот ковер будущим жильцам. Очень уж эти львы постарели!

Занятая мелкими узелками, тетка медленно подняла голову. Ее черно–зеленые, всегда пронзительные глаза гневно блеснули за очками. Иван Егорович испугался. «Сейчас пойдет…» Но Нина Петровна заговорила неожиданно мягко и певуче:

— Не торопись, милая! Скоро сама сделаешься хозяйкой. Тогда раздаривай.

— Какой хозяйкой? — не поняла Ирочка.

— Новой квартиры, — уже совсем другим тоном, с открытой неприязнью пояснила Нина Петровна. — Мы с Иваном не задержим.

— Как ты можешь? — с горечью воскликнул Иван Егорович.

Ему стало так стыдно, что он не мог взглянуть на Ирочку. Казалось, она сейчас заплачет. Но она не заплакала.

— Сегодня у нас такой праздник, — смело ответила Ирочка тетке, — а вы…

— Что я? — перебила тетка.

— Ничего.

— Нет, скажи.

— Не скажу.

Ирочка с силой дернула ковер, и он упал. Поднялась целая туча пыли. Иван Егорович чихнул. Спор прекратился сам собой.

Ирочка спрыгнула с табуретки. Из открытого окна донесся голос Володьки Левадова. Ирочке было приятно, что этот бойкий парень работает где–то рядом. Ей хотелось представить себе, как он стал бы обходиться с Ниной Петровной.

Володька что–то требовал у своих помощников. Ирочке нравился его неестественно грубый, юношески ломкий голос. А комната, которую она так любила, вдруг показалась ей бесприютной, старой и пыльной. Еще час назад Ирочка думала, что ей будет горько уходить отсюда. Теперь никакой горечи она не ощущала, наоборот, ей хотелось поскорее отсюда уехать.

Наконец она очутилась на грузовике. Свернутый вдвое ковер со львами покрывал все их пожитки. Ирочка сидела на нем, радостно возвышаясь над шоферской кабиной и в то же время немножко побаиваясь: при первом толчке отсюда можно было слететь.

— Ничего. Поедем тихо, — успокоил ее водитель.

Нина Петровна умчалась одна в такси. Иван Егорович сидел в кабине, а Ирочка — на своем ковровом престоле.

Как на широком экране, увидела она их двор, со всех четырех сторон замкнутый красными стенами. И вот свершилось: они поехали. Стены пошли назад. Отстал от грузовика дворник, недовольный тем, что тетка «не подбросила» ему по случаю выезда.