— Вы теперь в курсе обстановки, товарищи офицеры? — обратился к нам генерал-полковник.

Мы встали. Фруктовский ответил за всех:

— В курсе, товарищ командующий.

— А теперь прошу в войска. Мне нужна самая правдивая информация о продвижении частей, о положении дел. Вы должны знать все. В распоряжения командиров частей не вмешиваться. Если кому потребуется помощь, дайте мне знать. — Все это генерал говорил, обращаясь преимущественно к Фруктовскому. Потом повернулся ко мне: — А ваша задача — обеспечить связь подполковника со всеми частями. Радиостанцию и людей возьмите у начальника связи.

Колпакчи пожал нам руки, пожелал счастливого пути, и мы покинули блиндаж. Выскочив из траншеи, пошли прямо по опушке леса. На западе тучи порохового дыма уже рассеялись. Не видно было разрывов снарядов, хотя по-прежнему продолжали грохотать дальнобойные пушки. Орудия меньших калибров стреляли где-то уже впереди.

— Далеко наши продвинулись, — всматриваясь [159] вдаль, сказал Фруктовский. — У меня такое чувство, что часть тяжелого груза сброшена с плеч.

— Рано разгружаешься, — ответил я.—Самое трудное для нас только начинается.

Подполковник, яростно раскуривая своего «Мефистофеля», ничего не ответил. Мы прошли мимо прочных блиндажей, тщательно замаскированных смотровых щелей, уже никому не нужных. Офицеры и генералы еще находились в укрытиях. Склонившись над картами, они следили за продвижениями передовых батальонов, руководили боем по телефону, по радио. Под землей шла напряженная работа.

* * *

Прорыв главной оборонительной полосы был совершен по всему фронту. Гитлеровское командование не смогло быстро организовать оборону на промежуточных рубежах. Танковые дивизии противника метались как угорелые с одного места на другое. Немецкая 19-я танковая дивизия в результате бестолкового движения по фронту зря израсходовала горючее и застряла в лесах северо-восточнее города Радом. Но мотополк этой дивизии оседлал главную шоссейную дорогу и теперь прикрывал отход разбитых частей.

Наши передовые батальоны, наступавшие в направлении на Радом, остановились. По штабам пошли радиограммы: «Части встретили сильное сопротивление, противник ввел в бой танковую дивизию». Вышла заминка.

Подполковник Фруктовский решил перебраться поближе к передовым батальонам, чтобы на месте посмотреть, в чем дело.

Возле шоссе догнали полк самоходных пушек. Лучшего попутного транспорта мы и не желали. За броней самоходок было куда спокойней, чем на открытых машинах. Самоходки шли на полной скорости прямо по полю, но нас не трясло, а лишь покачивало, как в люльке. Вскоре по броне начали цокать пули, машина резко остановилась, моторы заглохли. Окруженный высоким земляным валом, перед нами торчал разбитый прожектор. Отрыты в земле щели, землянка для команды прожектора. Все это послужило нам отличным укрытием.

Впереди противотанковый ров, в нем залегли наши передовые подразделения. Люди усердно работали лопатами: [160] пулеметчики готовили гнезда для своих пулеметов, артиллеристы оборудовали огневые позиции для орудий прямой наводки.

Подполковник Фруктовский пошел разыскивать командный пункт, а я забрался с радистом в брошенную немецкую землянку, чтобы там развернуть радиостанцию. В землянке пахло прелым сеном, кислой шерстью и махоркой. Запах прелого сена и кислой шерсти остался от прежних хозяев, а запах махорки принесли с собой наши бойцы. Радист Климин немедленно принялся расчищать себе уголок, выбрасывая наружу какие-то железные коробки, котелки, автоматные диски и прочую рухлядь. Здесь же находилось несколько раненых бойцов. Им была оказана первая помощь, и теперь они ждали отправки в медсанбат. Среди раненых я узнал снайпера Кушнарева. Он страшно ругался:

— Черт меня дернул лезть в драку с этим фрицем. Надо было пристукнуть его — и вся песня! Нет, живым хотел взять, пожалел его, а он ножом пырнул.

В землянку заглянул артиллерийский наблюдатель Глобов:

— Вы что, друзья, скучаете?

— Тебе бы так скучать! — огрызнулся один из раненых.

Разглядев внимательно солдат, Глобов примирительно сказал:

— Вы, хлопцы, не обижайтесь, это я так, пошутил.

— А ну-ка, сержант, скрути мне папироску, — обратился Кушнарев к Глобову.

Пока тот крутил папиросу, в землянку вошел автоматчик и с ним пленный. Кушнарев порывисто дернулся к немцу, но потом махнул рукой, обрушил на него поток брани.

— Подойди ко мне. Я тебя, подлеца, пожалел, а ты что сделал?

Немец узнал Кушнарева и, задрожав от страха, сжался в комок.

— Оставь ты его, он тебя ударил ножом со страху, — уговаривал Кушнарева автоматчик.

— Он мне руку испортил, как я буду стрелять? — ворчал Кушнарев.

Немец, казалось, понял, о чем идет речь, и, сокрушенно [161] качая головой, полез в карман, вынул пачку сигарет, с виноватой улыбкой протянул Кушнареву.

— Катись ты к чертовой матери со своими сигаретами.

— Бери, сгодятся, — посоветовал Глобов. — Тебе не удобно одной рукой крутить махорку. — И он, взяв сигареты, сунул их в карман Кушнарева.

У радиста Климина что-то не ладилось с радиостанцией. Я оставил его с сержантом, а сам пошел разыскивать Фруктовского. Мне повезло. В лощинке, метрах в ста от нас, встретил майора Ремизова, командира батальона. Он стоял у входа в немецкую офицерскую землянку, и его полусогнутая в поясе фигура напоминала человека, готового броситься вперед, лицо выражало гнев и отчаяние. Рядом с ним в кожаных брюках и кожаной куртке стоял другой танкист.

— Ты понимаешь, напоролись мы на мины в этом проклятом болоте. Двух офицеров потеряли. И чего только лезли вперед без саперов? Готов теперь себе скулы своротить, — жаловался командир батальона танкисту в кожанке.

— Здравствуйте! — обрадованный встречей, протянул я руку майору. — Где командир полка?

Оба офицера молча посторонились и указали мне на дверь в землянку. Здесь было несколько светлей и чище, чем в солдатской. В углу сидел телефонист и рядом с ним подполковник Фруктовский. Командир полка полковник Евстигнеев лежал на нарах, отвернувшись к стене. За столом сидели авиационный представитель, два танкиста и двое из штаба полка. Авиатор оправдывался:

— Видимости никакой, разве бы мы не помогли? Два — три вылета штурмовиков — и дорога на Радом свободна.

— Придется на этот раз справиться без вас, — объявил танкист и решительно добавил:—Чем дольше будем сидеть, тем больше немцы подтянут резервов.

— А вот прибудет «батя» и решит, что нам делать, — успокаивал кто-то из офицеров, сидевший в темном углу.

Фруктовский потянулся ко мне, но телефонист дернул его за рукав.

— Товарищ подполковник, связался!

Фруктовский прильнул к телефонной трубке и настойчиво потребовал соединить его с командующим. В землянке [162] все притихли. «И когда эти хлопцы сумели провести сюда телефон», — подумал я с гордостью за связистов. Мой радист не связался со штабом, а вот телефонисты уже держат связь.

— Иван Степанович! Вас требует к телефону командующий, — спокойным голосом объявил Фруктовский.

Полковник Евстигнеев быстро вскочил с лежанки и взял телефонную трубку. Командующий, по-видимому, требовал доложить обстановку, так как полковник стал подробно рассказывать о положении частей. Командующий что-то долго разъяснял командиру полка, и тот все повторял: «Есть! Слушаюсь!» А закончив разговор с командующим, сразу приказал:

— Пригласите Ремизова, он там, на улице.

Когда в землянку вошел Ремизов, полковник окинул его приветливым взглядом и громко подал команду:

— Товарищи офицеры, прошу встать!

Все поднялись, а Евстигнеев объявил:

— Командование армии награждает командира первого батальона гвардии майора Ремизова Василия Григорьевича и командира второго батальона капитана Буторина Степана Матвеевича орденом Красного Знамени. Приказано объявить им о награждении. Их батальоны первыми переправились через болото и продвинулись далеко вперед. Последнее, правда, устарело, сейчас снова впереди идут соседи, а мы застряли. Однако поздравляю вас, Василий Григорьевич, и вас, Степан Матвеевич! — полковник горячо пожал руку командирам.

В это время в землянку, ворча и ругаясь, вошел командир дивизии генерал-майор Аскалепов. У всех на лицах был еще отпечаток торжественности. Полковник подал команду «Смирно», но командир дивизии, не принимая официального рапорта, коротко бросил:

— Знаю, знаю, рад. Поздравляю, — и он крепко обнял и расцеловал награжденных. — А теперь докладывайте, — обратился он к командиру полка.

— Встретил сильное огневое сопротивление, товарищ генерал. Пехота залегла, окопались в противотанковом рву.

— Знаю, слышал. Бабы вы, а не солдаты, испугались батальона пехоты.

— Передо мной мотополк, товарищ генерал! — оправдывался полковник Евстигнеев. [163]

— Перед ним полк, перед ним полк, перед ним полк, — тыкал пальцем генерал в сторону каждого командира батальона. — То же самое я слышал и от Пащенко, вашего дружка, у которого только что был. Кого не спрошу, у всех перед носом мотополки танковой дивизии.

— У нас есть пленные, — уже менее уверенно сказал командир.

— И у Пащенко есть пленные, а он перешел речку и обеспечивает переправу танковому корпусу. Вы думаете, что немцы совсем ошалели и бросили всех, до последнего солдата, в бой? А кто будет охранять штаб отступающего в «полном порядке» командующего армейской группой генерала фон Лютвица? — Тут генерал заметил подполковника Фруктовского.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — приветствовал его Евстигнеев.

— Вы уже здесь? Молодцом, придется вас зачислить в гвардейскую дивизию. Что нового от командующего?

— Командарм только что передал поздравление полковнику Евстигнееву за быстрое продвижение вперед, он им доволен. Командующий ждет донесения об освобождении от противника шоссе на Радом. Здесь, на этом участке, по нашим данным, действительно мотополк.