Лейтенант Авдеев быстро переводит слова коменданта, но посетитель не слушает его: он хорошо знает русский язык и прекрасно понял генерала.
— Да, положение Вены тяжелое, — отвечает Кернер, все еще не понимая, зачем советский комендант начал с ним этот разговор. — Последние дни, с утра до вечера, я бродил по улицам Вены и видел ее раны, ее страшные раны.
Снова переводит Авдеев, но на этот раз комендант не слушает его: Алексей Васильевич хорошо знает немецкий язык.
«Может быть, обойтись без переводчика? — мелькает мысль у коменданта. — Нет, пожалуй, пусть на этот раз останется так, как начато».
— Скажите, что вы ответите, господин Кернер, если советское командование предложит вам стать бургомистром Вены?
Этот вопрос застает врасплох Теодора Кернера. Нет, он ожидал всего, но только не этого. Ему, никак не связанному с коммунистами, одинокому старику, чье имя, казалось, давным-давно забыто, предлагают такой большой, такой ответственный пост. Значит, жизнь еще не кончена? Значит, он еще может что-то сделать для своей родной Вены? Значит, ему верят, на него надеются?
— Глубоко тронут вашим предложением, господин комендант, — взволнованно отвечает Кернер. — Вы оказываете мне большую честь. Но вряд ли я имею право принять ваше предложение: я стар, и силы мои на исходе.
— Не спешите с ответом, господин Кернер. Дело, на которое мы вас зовем, стоит того, чтобы решиться. Убежден: соотечественники высоко оценят вашу работу на посту бургомистра. Ну, а силы... силы вернутся: я знаю, вы горячо любите свой народ, свою родину, свою Вену. Не спешите. Подумайте. [176]
Кернер молча сидит в кресле. Алексей Васильевич не торопит его: он понимает, что творится сейчас в душе старого генерала...
— Хорошо. Я даю согласие, — наконец твердо говорит Кернер.
— Вот и прекрасно, — поднимается Благодатов. — Теперь, заручившись вашим согласием, я доложу об этом маршалу Толбухину. Полагаю, что в ближайшие дни он пожелает с вами встретиться и переговорить.
— Разрешите быть свободным? — вытянувшись по-военному, спрашивает Кернер.
— Не смею задерживать. Будьте здоровы. Сейчас вас отвезут домой.
Кернер выходит из кабинета, и Алексею Васильевичу кажется, что на этот раз старый генерал уже меньше сутулится и шаг его гораздо тверже.
Через день в городе Бадене Теодора Кернера принимают командующий фронтом маршал Ф. И. Толбухин и член Военного совета генерал-полковник А. С. Желтов. В конце беседы Кернеру объявлено, что до организации австрийского правительства он назначается временным бургомистром Вены.
— Поздравляю вас, господин Кернер, с большим и ответственным назначением, — прощается с ним маршал. — Хочу надеяться, что мы найдем с вами общий язык.
Кернер отвечает взволнованно и лаконично.
— Я сделаю все, что в моих силах, господин маршал. И постараюсь склонить к этому моих соотечественников.
Обратно из Бадена в Вену Кернер едет в одной машине с генералом Благодатовым. Они оживленно беседуют, переходя с немецкого языка на французский, с французского на русский. Кернер вспоминает свою жизнь.
— Когда французское правительство Пуанкаре переправляло через Австрию оружие для подавления Октябрьской революции и австрийские рабочие отказались перегружать его, французы обратились ко мне с просьбой дать наших солдат для перегрузки. Я отказал... Не подумайте, господин генерал, что хвастаюсь перед вами — это не в моем характере. Нет, мне просто [177] вспомнились слова маршала об общем языке. Если тогда я нашел этот общий язык, то теперь, после блестящих побед вашей армии, мне кажется, я хорошо знаю, искренне уважаю советский народ, и этот общий язык облегчит мне мою трудную и такую необычную для меня работу на посту бургомистра Вены.
Так 17 апреля 1945 года австрийский генерал в отставке Теодор Кернер становится бургомистром столицы Австрии и сразу же с головой уходит в работу.
Он начинает с того, что реорганизует венский магистрат, увольняет всех национал-социалистов, подбирает новых сотрудников. Скоро этот магистрат уже обрастает огромным административно-хозяйственным аппаратом, исчисляемым тремя десятками тысяч служащих. Теперь все дело в том, чтобы заставить этот аппарат плодотворно работать. И бургомистр Вены показывает пример такой работы.
Кернер трудится с раннего утра до позднего вечера. Он принимает венцев, идущих к нему с заявлениями, просьбами, жалобами. Выступает на рабочих собраниях. Часами объезжает Вену, чтобы лично проверить, как идет восстановление электростанции, газового завода, расчистка улиц, строительство мостов. И, конечно, часто посещает дом на Рингштрассе.
Вот и сейчас Кернер сидит у генерала Благодатова.
— Я должен сообщить вам, господин Кернер, что с первого июня советское командование начинает организованное снабжение продовольствием жителей Вены.
— Простите, я, кажется, ослышался, господин комендант.
— Нет, вы не ослышались. Кроме того, маршал Толбухин дополнительно выделяет в ваше распоряжение сорок легковых машин и шестьдесят грузовых для нужд города.
— Нет, господин комендант, я, кажется, действительно стар. Очень стар,—взволнованно говорит Кернер. — Помните нашу поездку из Бадена в Вену? Тогда я заявил, что хорошо знаю советский народ. Но всякий раз, когда говорю с вами, я убеждаюсь, что не знаю, недооцениваю вашего народа. А сегодняшнее сообщение меня просто поражает. Победитель собирается кормить своего вчерашнего врага, который принес ему так много горя и страданий! Кормить, хотя вы сами сегодня [178] не так уж богаты продовольствием. Нет, я еще не знаю вашего человеколюбивого народа.
— Всякое знание требует времени, господин Кернер, — улыбается Алексей Васильевич...
Теперь на плечи советской комендатуры ложится еще одно большое и трудное дело.
Надо подвезти из тыла фронта эшелоны продовольствия, которыми действительно не так уж богаты эти тылы. Разработать системы выдачи и рационы пайков. Разбить жителей по категориям, отдав предпочтение рабочим и служащим и выделив детей в особую группу. Создать в городских районах распределительные пункты и возложить работу по выдаче пайков на районных бургомистров, сохранив за районными комендантами контроль и руководство.
И вот уже идут в Вену составы с пшеницей, рожью, мукой, горохом, бобами, сахаром, мясом, жирами, консервами, картофелем. Уже работают в городе распределительные пункты. Как величайшую драгоценность, несут домой свои пайки улыбающиеся и удивленные венцы. И газета «Новая Австрия» сообщает: «За эти благородные и гуманные чувства австрийцы приносят Советскому правительству свою глубокую признательность, свою благодарность».
Как-то однажды генерал Благодатов обратился к бургомистру Кернеру.
— Мне бы хотелось в ближайшие дни, если, конечно, вы найдете это возможным, собрать совещание в ратуше. Пригласить всех, кто имеет какое-то отношение к восстановлению городского хозяйства Вены. Думается, на этом совещании выявятся скрытые резервы. К тому же будет ясно, чем может помочь комендатура. Как вы находите?
— Сочту за честь видеть вас в ратхаузе!—охотно соглашается Кернер. — Но я позволю себе обратиться к вам с просьбой: прошу вас выступить и крепко поругать меня, чтобы сотрудники поняли — комендант вправе требовать от нас большего. Убежден, что после такого выступления все станут лучше работать.
— Пока мне вас не за что ругать, господин Кернер, — улыбается Алексей Васильевич. — К тому же мою критику могут неправильно истолковать, и я боюсь, что это отразится на вашем авторитете. А этого я не хочу. [179]
— Дело не в моем авторитете, — твердо отвечает Кернер. — Дело в том, чтобы люди работали лучше.
После совещания Благодатов увидел в проемах между окнами портреты.
— Скажите, господин Кернер, кто это?
— Все бургомистры Вены за несколько сот лет.
Заметив пустой проем, Алексей Васильевич шутливо бросает:
— А вот и для вас место приготовлено.
— Я не заслужил этого, — смущенно отвечает бургомистр.
Тогда Кернер не знал, что будет бургомистром Вены и президентом Австрии.
Женщины с Университетштрассе
В погожий майский день в кабинете генерал-лейтенанта Благодатова сидят три женщины.
— Мы все из одного дома, господин комендант, — говорит старшая из них, кивая на своих спутниц.
Ее речь нетороплива, сдержанна. В глазах, окруженных лучиками морщинок, глубоко затаенное горе и спокойная ясность, свойственная человеку, уверенному в правоте своего дела.
— Мы уже давно живем в этом доме. Меня зовут Луиза Храмер. Мой муж был рабочим-обувщиком. Это — Барбара Вац, жена мастера на водопроводной станции. А Эдит Вальтер работает на складе универсального магазина.
Луиза Храмер еще раз оглядывает своих спутниц, улыбается, словно хочет подбодрить их, уверить, что все будет хорошо, потом вскидывает глаза на генерала и неторопливо продолжает.
— У нас к вам просьба, господин комендант. Дело в том, что напротив нашего дома есть небольшой сквер. В нем похоронены советские солдаты — они погибли в боях за нашу Вену. Пока это только горка земли. Мы хотим сделать настоящую могилу, посадить цветы...
— Поставить памятник, — перебивает ее Барбара Вац.
— Это потом, Барбара, к зиме, — спокойно бросает в ее сторону Храмер. — А пока только цветы... Вы позволите нам сделать это, господин комендант? [180]
— Конечно... Это ваше право, — смутивлись от неожиданности, говорит генерал. — Это ваша добрая воля... Но, простите за вопрос, почему вы решили...
— О, это так просто, так ясно, — снова вступает в разговор Барбара Вац.
— Нет, Барбара, это не может быть ясно господину коменданту, — все так же спокойно останавливает ее Храмер. — Позвольте вам объяснить, — обращается она к генералу. — Мой муж погиб зимой 1934 года, когда венские рабочие с оружием выступили против католического диктатора Дольфуса. Девочку Барбары, Марту, — ей было тогда всего лишь шестнадцать лет — арестовали немцы летом 1939 года. Она была прямая, честная австрийская девушка и не хотела, чтобы на ее земле хозяйничали наци. Осенью Барбаре сказали, что Марта умерла от воспаления легких. Генрих, сын Эдит Вальтер, был солдатом австрийской армии. Он погиб у вас, на Восточном фронте, где-то в Брянских лесах. Нет, его не убили в бою — его расстреляли за то, что он хотел перейти к партизанам. Они все погибли, наши близкие, и мы не знаем, где они лежат. Мы не знаем их могил, господин комендант.